Исповеди на лестничной площадке (СИ)

Annotation

Повесть о судьбах людей, живущих в одном подъезде многоэтажного дома

Криминская Зоя

Криминская Зоя

Исповеди на лестничной площадке

Исповеди на лестничной площадке

...на жизненных браздах

Мгновенной жатвой поколенья,

.

Восходят, зреют и падут;

Другие им вослед идут...

А.С. Пушкин

Панельные девятиэтажные дома, построенные в семидесятых годах прошедшего столетия. Шестиподъездные, тощие, всего в два окна их ширина с торца, а подъездов шесть, и ни одной арки, позволяющей не обходить дом.

Здания далеко разнесены один от другого, между ними гуляет солнце и ветер. Нет двориков, замкнутого пространства, отделяющего дворы от простора улиц и вся жизнь на виду.

Архитектурную монотонность строений кое-где разнообразят керамические плитки: то розовой покроют эти костяшки домино, застывшие на ребре, то голубой или зеленой.

Бедность, единообразие, социализм.

Но жители не замечают безликой скуки спальных районов, лишенных уютного городского пейзажа, одинаковых во всех городах страны, и яростно мечтают получить квартиру в таком доме, выехать из коммуналки, из полуразвалившегося собственного дома, или из тесноты и склок жизни в одной квартире с родителями.

Заселившись, жильцы видоизменяют облик домов: застекляют лоджии, красят рамы в разные цвета, закрываются от любопытных глаз пестрыми шторами и тюлем, развешивают на балконах белье и выставляют на подоконники горшки с цветами, помечая границы своего личного существования: мы вот такие, мы здесь живем!

И совершив все это, начинают на просторах выданной им в пожизненное пользование, выстраданной квартиры, новую, в мечтах счастливую жизнь. Строят восхитительные воздушные замки в скучных домах архитектуры второй половины 20 века.

И замки эти обрушиваются чаще, значительно чаще, чем воплощаются в жизнь.

Впрочем, трезвые рациональные люди и замков не строят, а живут себе и живут изо дня в день, довольствуясь той долей, которая досталась им от века прихотью природы, человеческого общества, или по воле бога, как смиренно считают верующие.

Течет в панельных домах пестрая, многоликая, разноцветная жизнь, контрастируя своей пестротой с монотонностью окружающей эту жизнь архитектуры. Жизнь то грустная, то веселая, то трагическая в своей неизменности и неизбежности смертей и рождений.

***

Наш девятиэтажный, голубой и белой плиткой облицованный дом выстроен в бывшем яблоневом саду, и первые годы окружен плодоносящими яблонями. Шесть подъездов, девять этажей, на каждой площадке по четыре квартиры. Тридцать шесть квартир в каждом подъезде. Целая деревня.

Тридцать лет живу здесь, а всех соседей по подъезду не узнаю в лицо.

На своей площадке знаю всех, знаю семью надо мной и подо мной. Первых я заливала не раз, вторые заливали меня. Кто на первом живет, их чаще видишь, примелькались, а там как придется: знаю кого-то с пятого, с девятого.

Да и люди меняются, динамика после девяностых большая: кто-то приехал, кто-то уехал, выбыли в соседний дом, в другой микрорайон, или на кладбище.

Дети выросли, народили еще детей, за тридцать лет и те выросли, и снова кому армия, кому отсрочка, кто в институт, кто в техникум, или замуж, кто вниз, кто вверх, каждому своя дорога в жизни.

Сменились надписи на стенах, (не все), имена девушек, которым объясняются в любви, выросли высокие клены под окнами, и даже соседский страшный дом на Заводской - серый с грязными унылыми разводами, и тот вдруг преобразился: тридцать лет стоял, как бомж, а теперь бледно-зеленый с белым, и темно-зелеными стали балконы. Балконы кое-где двойной, как штаны клоуна, окраски: половина белая, другая - темно-зеленая.

Тридцать лет солнце каждый вечер заходит за этим домом и, когда спрячется, дом уходит в темноту и его черный силуэт на фоне полыхающего неба уже не оскверняет, вернее, не осквернял глаз до самого рассвета.

Наш дом должен был быть готов в 74 году, а сдали его в 79.

И сдавали его по одному подъезду, воровство донимало: только успеют доделать один подъезд, перейти на другой, глядишь: в первом и окон и дверей нет, умыкнули предприимчивые граждане на дачи или в квартиры что-то там обновить, украсить, переделать.

И пришлось сдавать дом не целиком, а по одному подъезду, и каждый после сдачи заколачивали.

Мы въехали в последний подъезд еще без ордера. Лифт не работал, и газа не было. Был только водопровод, но мы сочли, что жить с неудобствами на своей квартире лучше, чем платить за съемную.

И обнаружили во всем подъезде только наших непосредственных соседей, через стенку в четырехкомнатной квартире большую семью: старшие, Никита Степанович с Марией Ивановной, их дочь Лена, с мужем Игорем и мальчиком Колей шести месяцев от роду.

Мальчик ползал по пустой квартире и улыбался, голубоглазый и розовощекий, но на тот момент мы с ним еще не познакомились, а только с Никитой Степановичем. Он как раз вставлял замок, когда мы подъехали и таскали на седьмой этаж шмотки. Таскали на себе, лифт не работал.

Мы поздоровались, познакомились, и так началось наше долгое сожительство дверь в дверь.

Дом сдали, ордера выписали, и внизу, у подъезда поставили две лавочки:

Одну широкую, из планок, при входе направо, а напротив нее узкую, из одной доски, простую крашеную лавочку.

И началась пестрая разнообразная жизнь в стандартных квартирах блочного дома.

***

Я попросила у него спички. Никак сейчас не могу вспомнить, почему я попросила у него спички, забыла, и не хотела подниматься? А зачем были мне нужны они, эти спички? На природу собрались, мясо жарить?

Он кинул мне их, ловко так бросил, прямо в руки, я поймала и сказала:

- Я вам верну коробок...

- Не надо, я дарю вам их.

И жест такой широкий насмешливый над самим собой: вот мол, возвращать не надо, могу и подарить и насмешка в том, что подарок мизерный.

Карие глаза его сверкнули на лице, я увидела их блеск вскользь, краем глаза, уже разворачиваясь, чтобы уйти, и тут же подумала, что раньше, он, конечно, нравился женщинам, и сам был не промах.

Я была рада, что находилась к нему спиной в том момент, когда подумала, а если бы глаза в глаза, он мог бы прочитать мои мысли и понять, что жалею его, а ему, я это в тот же момент поняла, жалость была, как нож в сердце.

Я не знаю, когда и где он лишился ноги. Кто-то из соседей говорил мне, что произошло это здесь, при жизни в новом доме, но я его здоровым, при двух ногах, не помнила, а узнавать стала, только когда он с костылями обосновался на лавочке. На той, что слева, узенькой лавочке.

И всегда на ней сидел, на другую, широкую не перемещался.

Как ни идешь, он сидит, курит, нога стоит на земле, а другой нет.

Сидел-сидел и исчез вдруг.

Наталья, соседка из квартиры подо мной, говорит:

- А Толя, сосед наш с первого этажа, тот, что безногий, бросил жену, ушел. Нашел себе такую же калеку, одноногую женщину, и живет с ней. Мне говорит, так лучше, я перед ней не стыжусь, что у меня одна нога.

Бросил он жену, и долго его не было, а потом снова появлялся, примерно в течение полугода мелькал, попадался на глаза. Снова ушел и в скорости умер. А жена больше замуж не вышла, одна жила, детей растила.

И сейчас возле лифта часто стоит молодой парень, лицом один к одному как отец, курит.

Только отец поприветливее был, всегда здоровался, а этот через раз.

***

Одноногий сидел на лавочке слева, а на другой растекалась телесами толстая старуха, Антонина.