Исповеди на лестничной площадке (СИ)

Я даже не представляла, о ком она говорит.

Поднялась на девятый этаж, позвонила, и впервые увидела Валентину. Она оказалась миловидной полной женщиной, моложе меня годков на десять.

Валя согласилась ставить капельницы, мы договорились о цене и она стала выяснять, где же я живу, так как далеко ходить не могла: и дома забот много и суставы у нее были уже тогда плохие, с такими не побегаешь.

Страшно удивилась, узнав, что я живу в одном подъезде с ней.

- В нашем доме, на седьмом? Странно, а давно ты там живешь?

- С самого начала, как дом сдали.

- Так и я здесь живу с самого начала, но тебя никогда не видела.

- И я тебя никогда не видела.

Вот так мы и познакомились, спустя почти двадцать лет после того, как поселились под одной крышей.

Из четырех семей, живущих на девятом этаже, я знала две, обе в моей стороне. А Валю и тех, кто жили в квартире рядом с ней, не помнила.

Потом все же окажется, что это ее я не помнила, а мужа ее, Глеба, знала, он со мной всегда здоровался, когда мы в лифте ехали.

От капельниц мама пришла в себя, и я почти три недели надеялась, что мы ее вытащим, но нет, через три недели отказали почки, начались пролежни, и есть она ничего не ела, таяла на глазах, быстро ушла, всего месяц пролежала после инсульта.

Но месяц этот был тяжелый для меня, свекровь сломала руку, муж уехал за ней, и целую неделю я была одна с больной мамой, дочка жила в Москве, ждала ребенка, и помощь и поддержку, как моральную, так и физическую, я получала от Вали, и мне казалось, что мы знакомы уже тысячу лет.

Жизнь ее была насыщенной до невозможности:

Она жила в двухкомнатной квартире с мужем и двумя сыновьями, а еще потом и деда взяли, отца Вали, он состарился, нуждался в уходе, и куда было старика девать? Взяли к себе.

Помещались, впятером в двух комнатах.

Дед жил с ними в большой комнате, а мальчики в маленькой.

А мальчики были взрослые, старший отслужил и работал в пожарной охране, младший заканчивал школу.

Мне все это было не внове, всего два года назад мы жили семеро в трехкомнатной, семь человек на один толчок!

Нет, вру, шесть, у внучки был свой личный детский горшок.

Валя обладала тем здравым житейским умом, который так редко встречается в жизни. Она умела отстраниться от любой ситуации, посмотреть на происходящее издалека и под каким-то неожиданным углом зрения, но несмотря на житейский ум, миловидность и решительность, благополучная внешне жизнь ее не была счастливой: ее красивый, образованный, веселый муж страдал тяжелыми запоями.

Из раза в раз Валя вытаскивала его из состояния запоя, ставила капельницы, очищала кровь.

Она много лет работала в стационаре, в третьем терапевтическом отделении, расположенном недалеко от нас, процедурной медсестрой, а Зина работала вместе с ней постовой.

Валентина помнила, что назначал их врач в тех или иных случаях, и сама лечила тем же.

Очищающие капельницы помогали Глебу выйти из запоя, и он на время возвращался в обычную жизнь, на несколько месяцев, а потом все начиналось по новой. Работал он директором дома культуры, но не в Долгопрудном, а дальше, туда, к Икше, он заканчивал институт культуры.

Когда-то это была хорошая, почетная должность, но потом, в девяностые, все поменялось, так что денег было в обрез, и Вале приходилось зарабатывать, делать уколы и ставить капельницы, а Глеб мучился сознанием, что не может кормить семью, как раньше, и это служило дополнительной причиной приложиться к рюмке.

Так и шел год за годом.

Старший сын Вали влюбился в женщину старше себя, и роман с ней продолжался не один год, и Валя все думала о том, как их разлучить, чтобы не сломала эта связь, эта страсть дальнейшую судьбу сына.

Думала о том, как разорвать их связь, но не услышала я от нее ни одного слова порицания в адрес подружки сына, а наоборот, она признавала, что женщина красива и умна, и трудно сыну будет найти такую же ей на замену.

Мы обсуждали ее семейные проблемы не на лестничной площадке, а у меня на кухне, куда Валя иногда спускалась, чтобы пообщаться со мной, а заодно и отдохнуть от своих домашних: после смерти мамы мы остались с мужем вдвоем в квартире, зять к тому времени купил квартиру в Москве, а сын скитался по заграницам.

Пили чай, изредка кое-что покрепче, и беседовали.

Тогда Валентина и сказала мне эту фразу, сказала грустно, но совершенно уверенно:

- Пока ты замужем, ты хозяйка в доме, а если ты одна, то ты - прислуга для детей.

Я задумчиво с ней согласилась, для нее на тот момент это все было актуально:

У Глеба начался и быстро прогрессировал цирроз печени, который и свел его через два года в могилу.

Последнее время он не пил, и я часто выдела его гуляющим возле дома, бледного и изможденного, болезнь разукрасила подглазья в коричнево-фиолетовые цвета, а щеки были бледными, но он был по прежнему приветлив, здоровался, иногда шутил.

Когда его хоронили, меня в Долгопрудном не было.

***

Старший сын Вики отслужил, вернулся, пробежало, прошелестело еще два года, случилось жаркое, засушливое лето с пожарами, которое сменилось осенью, осень незаметно перешла в слякотную зиму, а в июне Натальин Виктор закончил школу, и наступил его срок идти в армию.

***

Худенькая Наталья проползла под бетонным забором, отгораживающим воинскую часть от вольной гражданской жизни.

Этим лазом пользовались солдаты, когда уходили в самоволку, и чтобы найти его, пришлось обойти вдоль забора два раза. Хорошо, что территория была небольшая.

Аккуратно отряхнув коленки, Наталья решительно направилась к небольшому одноэтажному серому зданию, стоящему чуть в стороне. Сын объяснил ей, где находится санчасть, и как найти лаз, тоже.

Наталья шла, не таясь, посреди наступающего дня к заболевшему сыну, а сама вспоминала неожиданно для себя те дни, 18 лет назад, когда она родила Виктора, и лежала в послеродовой палате, лицом к стенке, боясь даже посмотреть на рожденного сына, ибо она знала, что стоит только ей посмотреть на него, взять на руки, и все, что она задумала, разлетится в пух и прах. Она лежала носом к стенке и ощущала себя курицей, которую ошпарили, ощипали и вот-вот, вопрос нескольких минут, положат в суп.

Она не брала ребенка, сыночка, не подносила его к груди, и хотя мало пила, и ничего не ела, все равно молоко пришло, и у нее начался через сутки мастит, и она подписала бумаги, что ей принесли, как в бреду.

Ей начали делать УЗИ и каждый раз уговаривать покормить младенца, это принесло бы ей облегчение. Но она, стиснув зубы до боли, только отрицательно мотала головой.

На третий день, днем, нянечка долго трясла ее, будила, вытаскивала из затягивающего сна высокой температуры, и сквозь звон в ушах она услышала:

- Твой совсем озверел, рвется сюда, остановить не можем. Ты закутай грудь и подойди к окошку, поговори с ним, образумь.

Наташа долго шарила ногами по полу, пытаясь попасть в тапочки, но сумела надеть только один, и так и подошла к окну, в одном тапке, открыла его, и всмотрелась с высоты второго этажа в лицо мужа, обращенное к ней. Она сразу увидела, как ни плоха была, что Семен весь кипит от гнева и возмущения, и только никак не могла сообразить, откуда он узнал, где она и что с ней?

- В понедельник тебя выпишут, - не вдаваясь ни в какие подробности, ничего не объясняя, сказал Семен. - Я приеду и заберу тебя вместе с сыном.

- Ты поняла меня? Одну не возьму, и в дом не пущу.

Он повернулся, и ушел, даже не обернувшись, и по мере такого, как он уходил и вот уже и скрылся за углом дома, так сейчас похожего на тот, к которому она шла к заболевшему сыну, и он исчез из ее поля зрения, а она вдруг как прозрела, очнулась от длительного и страшного тюремного заключения последних месяцев беременности и родов. Глубоко вздохнув, повернулась, дошла до постели, упала в нее и тихо заплакала, и хотя она делала это как могла незаметно, по наступившей тишине в плате поняла, что ее три соседки прекратили свои обычные разговоры обо всем на свете, и прислушиваются к ее плачу. Они уже три дня молча, не высказываясь, наблюдали за тем, как Наталья мается, воздвигая между собой и новорожденным сыном стену, но она ни секунды не сомневалась, что они за ее спиной обсуждают ситуацию и осуждают ее.