Исповеди на лестничной площадке (СИ)

Некоторое время было тихо. Наступила непродолжительная пересменка в Викториных мужчинах.

Две женщины растили двух мальчиков, и в нашем подъезде в очередной раз нарушился баланс взрослых мужчин и женщин. Но ненадолго. В этой семье баланс нарушался ненадолго, для Вики мужчин в этом мире хватало.

Лица третьего мужа я и запомнить не успела, мелькнул и пропал, а потом еще являлись возлюбленные. Павел нарисовался, когда уже и младший Викин ходил в школу.

Павел, как я узнала года через два, был зрелый человек, ушедший из семьи ради Вики. Любил выпить, и пьяный жалел брошенную жену и двух детей, материл последними словами Викторию, из-за которой, как он считал, он столь низко пал, оказался подлецом, презираемым собственными детьми, но не уходил от молодой красивой любовницы.

Может быть, Вика его так приворожила, что он не мог от нее оторваться, или жена, оскорбленная изменой, обратно не принимала, не знаю, но Павел оставался с Викой. Шофер по профессии, он гулял в свои выходные дни, но иногда уходил в долгий запой, и тогда бросал работу.

Вику заставлял пить вместе с ним, и она быстро пристрастилась к водке.

Надежда-сыроежка жаловалась мне, рассказывала, что Павел (он фигурировал в ее речи исключительно, как он) напившись и напоив жену, кричал:

- Я погублю тебя, ты сдохнешь от водки!

Работала Вика в центральной поликлинике в регистратуре, по утрам у нее трещала голова с похмелья, и она подолгу копошилась, выискивая карточки больных, но ее терпели, зарплата была маленькая, заменить Вику можно было лишь какой-нибудь старушкой, а они тоже не резво крутились.

За разводами и поисками новых мужей и любовников быстро летело время, сыновья Виктории, внуки Надежды, росли, старший заканчивал школу, собирался в армию. Второй сын проявлял большие способности к математике, доставшиеся ему от отца. Собирая по крохам со своей пенсии, Надежда умудрилась накопить достаточную сумму, чтобы купить внуку ноутбук, и горделиво мне об этом рассказывала:

- Он мне сказал: бабушка, если бы ты только знала, как мне нужен компьютер, и не для игр, для дела. И что мне оставалось? Только собирать по копейке.

Совместная жизнь с Павлом давно перешагнула сроки, которые Вика проводила с предыдущими своими мужчинами. Год шел за годом, а они были вместе, и Павел становился грузнее телом и свирепее характером.

Сыроежку он невзлюбил, выгонял из дому посреди ночи, и Надежда зимними длинными ночами бегала под окнами дома нашего в сапогах на босые ноги, не успевала надеть колготки. Тихо плакала от холода, обиды и сознания собственной беспомощности.

- Соседи все знают, соврать не дадут, - заключила она свой рассказ.

Мы стояли все на той же промежуточной между этажами площадке у мусоропровода. Надя заново страдала, жалуясь на бесчеловечное отношение зятя, который был никто, и звали его он, и прописан он не был, а выгонял Надежду из ее собственной квартиры, и в страдании своем забыла опрокинуть ящик мусоропровода, оставила его раскрытым с высыпанным туда мусором и ушла.

Я медленно закрыла крышку, и, прислушиваясь к шуму падающих по трубе мусоропровода отходов, вспоминала сказанное ею давно, когда дочка еще была школьницей: Вику я родила для себя.

Бегающей под окнами я ее не встречала, спала, так как это происходило ночью, но сидящей на ступенях и боящейся идти домой, пока незаконного зятя не смотрит алкоголь и он не уснет, видела часто.

Однажды солнечным зимним днем я увидела ее сидящей на ступенях. Потеряла ключи от дома и не могла войти. Сидела, подперев рукой голову, несчастная такая, казалось, что безответная, собравшая в одну жизнь все горести мира.

Я пригласила ее к себе, не думая о том, что тип людей, которые притягивают всевозможные несчастья и неприятности, опасен для окружающих.

Она вошла ко мне, и непрерывно разговаривая, не замолкая ни на минуту, уселась в прихожей, хотя я ее усиленно приглашала пройти в комнату или на кухню. Но она, не желая доставлять мне хлопот, стеснительно села в прихожей на единственный стоящий там стул

А на стуле, прислоненная к спинке, стояла только что написанная маслом картина - я с этюдов вернулась, когда ее встретила, и картину на стул поставила. И Сыроежка прилипла боком к картине, размазав изображение и испачкав масляной белой краской свои темно-синие спортивные штаны, как оказалось, новые.

Пришлось штаны отмывать от краски растворителем, и ушла на ее штаны вся моя бутылочка.

А потом мы пили чай на кухне, и она поведала мне, что к Виктории завтра придут из социальных служб лишать ее родительских прав.

Я знала что, теперь, когда старший сын Вики Александр был в армии, Виктория с Павлом совсем сошли с катушек, пили непробудно. Надежда спасалась у соседей, в основном у Натальи, а младший мальчишка был вечно голодный и неухоженный, что могла бабка на свою пенсию? Да еще изгнанная из квартиры?

А денег не было, Павел перестал работать, а заработков Вики не хватало даже на водку.

Я не поверила, что дело дошло до лишения родительских прав, я никогда не слышала, чтобы Вика обижала, прилюдно шлепала своих мальчиков, или кричала на них, как нередко позволяют себе доведенные до отчаяния шалостями детей эмоциональные российские мамаши.

Ни разу, за все время, не слышала, не видела. Правда, их квартира в другой стороне, не под нами находилась, и на таком расстоянии не слышно.

Но из рассказов Надежды вырисовывалась удручающая картина бесконечных пьяных ссор Виктории с сожителем, который отцом ни одному из мальчишек не приходился и вряд ли они испытывали теплые чувства к нему, скорее наоборот, ненавидели из-за его плохого обращения с матерью.

Я пыталась позднее, дня через два выяснить у Натальи, чем закончилось дело с лишением Вики родительских прав, но она рассказывать не захотела, не в духе была, просто махнула рукой, мол, все пока обошлось.

А может быть, это махание рукой означало, что дело выеденного яйца не стоило, не знаю.

После прилипания Надежды к моей картине, я остерегалась приглашать ее к себе, и мы беседовали только при встречах на улице возле подъезда или у мусоропровода. Там, у мусоропровода Сыроежка и рассказала, что после ее письма внуку в армию с жалобами на Павла, Сашка пригрозил, что убьет отчима.

- Да, жалобно тянула Сыроежка, и на сей раз лицо у нее было не равнодушное, а испуганное, - так и написал "если эта скотина будет над тобой издеваться, я его убью".

Мне стало страшно, угроза звучала отчаянно и выглядела реальной: за время службы парень возмужает, ожесточится, и не захочет мириться с тем, что над его бабкой, пусть слегка и сумасшедшей, но преданно его любящей, кто-то издевается.

Сашка вырос у меня на глазах, я еще в колясочку заглядывала, где он лежал: розовенький, здоровый и упитанный младенец, несмотря на то, что его матери было всего шестнадцать, когда она его родила. Подрастая, он бегал во дворе, играл в футбол все на том же поле, на котором до него гоняли мяч мой сын с товарищами, и ни его настоящий отец Андрей, первый муж Виктории, ни родители Андрея, дед с бабкой, которые жили в соседнем подъезде и любили своего первого внука, много общались с ним, ни беспутная, но мягкая по характеру, добрая по отношению к детям Вика, ни Надежда, пишущая по скудости ума внуку в армию провокационные письма, никто из них не заслужил того, чтобы у них сын и внук вырос убийцей.

Не говоря уже о самом мальчишке.

Но обошлось. Он вернулся, первое время нигде не работал, радовался жизни, и светленькая девочка, которая когда-то играла с моей внучкой, часто подпирала стены лестничной клетки там, много лет назад любила стоять с парнями Вика.

По лицу девочки было видно, что она влюблена, и я думала, ох, если Саша не в отца, а в мать, лучше бы в него не влюбляться.

Потом Саша нашел себе работу, посиделки закончились, и когда я вернулась осенью с дачи, на лестничной площадке было пусто.

Впрочем, Саша мог уйти жить к деду с бабкой в соседний подъезд.