Исповеди на лестничной площадке (СИ)

Не столько она лицом выглядела старухой, сколько из-за своих необъятных размеров. Килограммов сто двадцать в ней было, не меньше.

Она взяла на себя функции швейцара и выполняла их с завидным рвением, следила за тем, кто вошел, кто вышел, и все гоняла мальчишек, кричала, что они катаются зря на лифте.

Накричала и на нашего Сережку.

- Он не катается, - я случайно присутствовала и заступилась за сына, - он тут живет и домой едет.

- Да не живет он здесь.

- Как не живет? Он мой сын!

Старуха поглядела недоверчиво, но замолчала.

"За своим бы следила", подумала я недовольно.

Внук ее, Мишенька, на год моложе Сережки, озорной был мальчик, но ласковый, подсаживался к ней на лавочку, прижимался к необъятному боку и они сидели так, нежно обнявшись.

Ласково обнимая внука одной рукой, тающая от нежности Антонина не прекращала полицейского надзора, любовь и долг она умело совмещала.

Дочь у Антонины, Катерина, крупная, страдающая, как и мать, излишней полнотой, работала по торговой части, мальчишка был у нее один, сынок ненаглядный, а вот мужчину в их доме я не помню, не было мужчин, только две грузные, темноволосые, похожие друг на друга женщины, молодая и старая, и тоненький голубоглазый мальчишка, задира и драчун.

Не любили его мальчишки во дворе, в основном за скандальную бабку и не любили.

Однажды иду с работы домой, (сейчас и не вспомнишь, в каком году, за тридцать лет год на год накладывается, не разберешь, что когда было), зима, снег лежит сугробами, на снегу разбросаны ветки еловые, и дорожка зеленая ведет к нашему подъезду.

Кого-то похоронили, и оказалось, Антонину. Она страдала диабетом, потому, возможно, и была такой полной. Умерла она быстро, от комы, долго не лежала, дочь свою не мучила, в одночасье ушла.

Опустела лавочка, и притих подъезд, грустью отзывается на окружающих неожиданная смерть ближнего. Скучно стало и как-то опасливо, теперь любой чужой мог пройти, завсегдатай другой лавочки тогда уже ушел из семьи.

Миша подростком остался без бабки, без надзору, не больше двенадцати лет ему было, самый опасный возраст.

Целыми днями болтался во дворе, летом футбол, зимой хоккей у подъезда на проезжей части, но машин тогда мало было, штук пять-шесть на весь дом.

Когда подрос, Катерина ему мотоцикл купила. В те времена, кто в торговле работал, хорошо жили (не могу сказать, зарабатывали), она могла купить сыну мотоцикл, вот и купила. Порадовала сыночка на свою голову. И на его тоже.

Мишке семнадцать стукнуло, в этом возрасте они без тормозов, гоняют на своих мотоциклах на огромной скорости и сам черт им не брат. Полгода не прошло, как он попал в аварию, и страшную аварию, ноги у неги были перебиты, и долго он лежал в травматологии. Мать ходила к нему в больницу, и глаза у нее, когда мы как-то в лифте вместе ехали, были такие усталые, затравленные глаза, что нехорошо, неуютно мне стало.

Я и спросила ее, не случилось ли что-нибудь, такой у нее взгляд был страшный, горестный.

Она мне поведала, что Миша разбился на мотоцикле.

Михаил вернулся из больницы на костылях, на лице шрам появился небольшой, но не уродовал его. Ковылял он на костылях месяца три-четыре, потом с палочкой ходил, а вот и без ничего, не прихрамывая, стал передвигаться.

И с виду все было нормально, казалось, остались боль и страхи травмы в прошлом, но только на поверхностный соседский взгляд все выглядело нормально, а на самом деле Миша, мучаясь болями, пристрастился к наркотикам.

Это мне Лена рассказала, что к наркотикам он пристрастился, а не Катерина.

Мы одновременно с работы вернулись, и пока двери ключами открывали, она свою, я свою, тут парой слов и перекинулись.

В армию Мишу не взяли, один сын у матери, немолодой, безмужней, а может лучше бы в армию, к наркоте бы там не привык.

Года три-четыре это длилось, он с мутным взглядом, пошатываясь, в лифт входил, я даже трусила с ним ездить, а тут смотрю, он с девушкой ходит, взгляд чистый, ясный, и мне говорят, завязал Миша, женился, работает, живут дружно, все хорошо.

Порадовалась я за Катерину.

Ну, вот думаю, глядишь, скоро внуки пойдут.

Но не долго дружно жили молодые, рецидив начался у Миши, вернулся он к зелью этому проклятому, и девочка, худенькая такая, глаза зеленые, шея тонкая, она ушла, да и понятно, какой смысл с наркоманом жить? Его не вытащишь, а себя погубишь.

Михаил же, оставленный женой, быстро покатился по наклонной вниз, я только раз его видела после того, как жена ушла, и вид у него был столь удручающий, что я зажмурилась и отвернулась: не выглядел он человеком, который еще долго будет на этой земле топтаться.

Передозировка случилась с ним, когда Катерина только-только из больницы вышла после инфаркта.

Две недели не прошло, после ее сердечного приступа, как сын умер.

Она только и смогла, что его похоронить, выдержала, а потом в больницу, и через десять дней после смерти сына и ее не стало.

Опустела квартира.

В других за эти годы народу прибавилось, тесно жить стало, а вот у них опустела. Катерину и хоронить-то было некому.

***

Шел второй день, как Катерине разрешили вставать после инфаркта, и она медленно, неуверенной качающейся походкой, доползала до туалета.

Жизнь ее теперь заключалась только в возможности совершать эти утомительные для нее вылазки: до конца коридора и обратно, осторожно передвигая ноги, держась за стенку.

Это было большим достижением: теперь не надо было подсовывать под нее утку. Хоть и похудела Катерина за последние недели, но весила все много, за 100 кг, и нянечкам, даже вдвоем, тяжело было приподнимать такую тушу. Катерина, стараясь помочь, бесполезно пыталась приподнять таз над кроватью, одновременно мучаясь сознанием, что из-за нее такие неудобства немолодым женщинам, получающим гроши, мучилась, хоть и совала в карманы их белых халатов купюры разного достоинства: ну да все совали, а не все были такие грузные.

Возвращаясь из туалета, она остановилась, опершись рукой на подоконник, и посмотрела наружу.

За стеклом был веселый зеленый мир, спала в тени отцветшего сиреневого куста рыжая беспородная собачонка Шарик, которую прикармливало все отделение, и Катерина тоже, но не сейчас, а в тот первый раз, когда ее быстро вытащили с того света.

"Лучше бы я тогда умерла", думала она, "умерла бы первая, до Миши".

Из-за куста выскочил невысокий худенький мальчик, стриженный, со светлыми волосами, в белых шортах и синей футболке.

Шарик подскочил и загавкал, испуганный и рассерженный неожиданным вторжением в его мирную дрему.

Мальчик отпрянул назад, и поднял кисти рук, как бы отстраняя собаку от себя.

Посадкой головы, цветом волос, и этим неожиданным жестом рук он напомнил Катерине Мишу в его шесть лет.

Это был один к одному Миша, маленький мальчик, который давно вырос, а теперь его даже на свете не было.

Острая боль резко ударила Катерину в сердце, ноги стали ватными и она начала оседать у окна, медленно, потом быстрее, и упала, резко стукнувшись головой об пол.

"Нехорошо как, что я здесь умерла", подумала она. "Как меня поднимать-то будут? И напугаю всех".

Это была ее последняя мысль. Через секунду она замерла, устремив в давно не беленый потолок больничного коридора невидящие глаза.

***

Его коротко остриженная деформированная вытянутая голова, давшая ему прозвище "овал", наводила на мысль о кабачке.

Челюсть слегка выдавалась вперед, а задранный нос был вечно сопливым.

Тихоня, он вечно стоял в стороне, пока его не позовут, а звали редко.

Общался с ним только Мишка, с которым тот жил на одной лестничной площадке и ходил в один класс несколько лет, пока Димку не оставили на второй год.

Мать Димки была совершенно испитая женщина, но не приниженная своим пьянством, тихая и незаметная, а агрессивная, крикливая и склочная, и никто во дворе с ней не связывался, даже боевая Антонина, страж порядка, замолкала, когда та драла свою пьяную глотку возле подъезда.