История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Важнейшее политическое произведение Герцена – это восемь
статей (из них три в диалогической форме), составляющие книгу
С того берега. Только они дают полное представление о мас штабах
его ума, о его беспристрастности и о глубине его понимания истории.
Книга была вызвана к жизни поражением революции, которая, как
надеялся Герцен, станет зарей новой, революционной и
социалистической Европы. Хотя ее детали в большинстве своем
устарели, она и теперь остается одной из самых значительных книг,
когда-либо написанных на тему истории, и, вероятно, особенно
важна и уместна в наши дни, хотя зачастую для нас невозможно
согласиться с герценовским прочтением исторических фактов. Из
всех политических сочинений Герцена она одна была написана не с
целью пропаганды, и острие ее иронии направлено не против старой
Европы, а против идеалистического оптимизма революционеров,
которые ожидали слишком многого и слишком быстро, и либо
слишком рано разочаровались, либо слишком крепко держались за
свои ошибки и суеверия. Целью Герцена было разрушить религию
революции и социализма, с ее риторикой и официально
предписанным оптимизмом, заменив ее здравой и ясной волей к
революции. Именно здесь его понимание жизни находит полное
выражение – он активно и с надеждой приемлет «поток истории»,
рассматривая его как творческий процесс, а не как предуказанную
необходимость. Это ключевое понятие книги.
Другие политические сочинения Герцена отличаются от книги
С того берега тем, что их основная цель – пропаганда; не
бескорыстные поиски истины, а желание повлиять на действия и
взгляды окружающих. Однако именно в них особенно ярко
проявилось герценовское красноречие. Это красноречие
романтического, французского типа – без жестких рамок,
просторное, разнообразное, щедро пользующееся повторами и чисто
эмоциональными эффектами, никогда не упускающее случая нанести
боковой удар, в скобках или в придаточном предложении сделать
эффектное примечание. Лучший пример такого красноречия – письмо
к Мишле по поводу статьи Русский народ и социализм, красноречивое
утверждение различия между народом и государством, защита народа
от обвинения в преступлениях государства, в частности, в отношении
Польши. Этот памфлет остался одним из краеугольных камней
русского революционного социализма.
Красноречие Герцена легко поддается переводу, ибо
основывается не на словах и звуках, а на развитии идей и образов. О
его русском языке существует много суждений. Он откровенно
неправильный – Герцен один из последних великих русских
писателей, выросших на французском языке, и ничуть не боится
честного и неприкрытого галлицизма. Это язык человека, который
одинаково свободно говорит на многих языках. Но это именно его,
герценовский язык, и он обладает совершенно стихийной жизненной
силой. В нем очарование свободы и непосредственности, это текучая
и богатая речь страстного, блестящего собеседника. Хотя он и не
может считаться мастером слова, но если «стиль – это человек», то
Герцен, несомненно, мастер стиля.
Стиль, которым написана его автобиография Былое и думы, тот
же, но еще более раскованный, еще более непосредственный, еще
более разговорный и сравнительно свободный от риторики. Для
большинства читателей эта автобиография остается его главной
книгой. Ее привлекательность главным образом в ее свободе и
очевидной искренности. Не то, чтобы в ней вовсе не было позы, –
Герцен слишком француз и слишком романтик, чтобы обойтись без
позы. В сущности, он один из немногих русских, которые явной позы
не боятся. Отсутствие застенчивости и предельная искренность,
поверхностность, как бы сама собой разумеющаяся театральность
Былого и дум – их главное очарование для непредубежденного
читателя. Но кроме тона и голоса, в воспоминаниях Герцена мало его
«я» и еще меньше самоанализа. Его психология сравнительно
традиционна, и все выгладит особенно просто и правдиво, потому
что он говорит о себе в общепринятых общечеловеческих словах.
С этой точки зрения лучшая часть книги – чудесный (недавно
опубликованный) рассказ о романе его жены с Гервегом. Впечатление
абсолютной искренности достигается здесь именно тем, что Герцен
открыто и прямо говорит о человеческих отношениях словами
современного ему романа; и пересказ истинных чувств двух
реальных людей с помощью тогдашних общепринятых
психологических клише производит впечатление всечеловечности,
под которое подпадает каждый читатель.
Но большая часть книги посвящена не себе, и самые
запоминающиеся ее страницы – это те, где автор рассказывает об
окружающем мире. Герцен – великий портретист-импрессионист, и
его впечатления ( impressions) об отце и других родных, о московских
идеалистах и вождях европейской революции незабываемо-живые.
Легкость его прикосновения, скользящего, без всякого нажима,
сообщает этим портретам на диво убедительную подвижность. Не
менее замечательны те пассажи книги, где он подводит под свой
рассказ широкую историческую базу; в первых частях,
повествующих о его жизни до ссылки, содержится самый широкий,
самый правдивый и самый проницательный обзор русской
социальной и культурной истории первой половины девятнадцатого
столетия. Это великая историческая классика.
4. ВОЖДИ РАДИКАЛОВ
Влияние Герцена как генератора идей и фермента мысли, да и
как чисто политического журналиста было очень велико, но он был
слишком орбитальной и сложной личностью для того, чтобы быть
чьим-нибудь представителем или рупором какого-либо движения; ни
одна группа русских радикалов не видела в нем учителя и не
признавала его своим вождем. Место вождя радикальной
интеллигенции, пустовавшее после смерти Белинского, с 1856 г.
занимали последовательно настоящие ее представители –
Чернышевский, Добролюбов, Писарев, Лавров и Михайловский.
Первые два имели между собой много общего. Оба были
сыновьями сравнительно благоденствующих и очень почитаемых
священников. Отбросив все традиционные для отчего дома идеи, они
вместе с тем сохранили многое от атмосферы, в которой выросли:
они были пуританами, аскетами и фанатиками. Как и подобает
пуританам, они соединяли чистоту с ненавистью, и при том что
радикальная церковь считала их святыми, все «еретики»,
сталкивавшиеся с ними и не разделявшие их идей, возмущались их
ядовитостью и злобой. Герцен называл их «желчевики», a Тургенев
как-то сказал Чернышевскому: «Вы змея, но Добролюбов очковая
змея». Они были плебеи, не затронутые художественной и
эстетической культурой образованного дворянства, и попросту
презирали неутилитарные культурные ценности. Русская литература,
им предшествовавшая, сводилась для них к Белинскому и Гоголю,
понятому как чисто социальный сатирик. Литературу своего времени
они рассматривали как набор текстов для утилитарных проповедей
или как карту современной жизни, единственная заслуга которой
заключается в удобстве и точности. Все традиционное и
романтическое они отбрасывали. Было только два бога, в которых
они верили: западная наука как принцип прогресса и русский
крестьянин как вместилище социалистических идеалов. Новая
плебейская интеллигенция, поднявшаяся из народа и пропитанная
научным рационализмом, призвана была построить новую Россию на
месте растленной страны рабов.
Старший из двух, Николай Гаврилович Чернышевский, родился в
1828 г. в Саратове. В 1858 г. он опубликовал докторскую