История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
блоковские Двенадцать.
Из прозаических произведений Григорьева наиболее
замечательны и лучше всего читаются Мои литературные и
нравственные скитальчества. Их можно назвать культурной
автобиографией. Это не история его души, но история его жизни в
связи с культурной средой, породившей его, и с культурной жизнью
нации в его молодые годы. В первых главах описывается старый и
мрачный родительский дом, отец и мать, слуги, окружавшие их,
словом, атмосфера старого Замоскворечья. Потом, в школе и в
университете, начинаются литературные и нравственные
скитальчества на фоне всей литературной и культурной жизни его
поколения. Григорьев необыкновенно остро чувствовал движение
истории, и никто не способен так, как он, передать запах и вкус
эпохи. Это в своем роде единственная книга; с ней может сравниться
разве что книга Герцена Былое и думы, совсем другая по тону, но
обладающая такой же силой исторической интуиции.
Как критик Григорьев запомнился больше всего своей теорией
«органической критики», согласно которой литература и искусство
должны органически вырастать из национальной почвы (отсюда и
название «почвенники», которое получили его последователи).
Органические черты Григорьев находит у Пушкина, культу которого
он много способствовал, и у своего современника Островского, чьим
пропагандистом он с гордостью себя считал. Григорьев любил все
русское просто потому, что оно русское, независимо от других
соображений. «Органичная» русскость была для него абсолютной
ценностью. Но в определении того, что он считал особенностями
русского человека, он был последователем славянофилов. По его
мнению, отличительной чертой русского характера является
кротость, в отличие от хищности европейца. Он надеялся, что
новым словом, которое скажет Россия, будет создание «кроткого
типа», первое воплощение которого он увидел в пушкинском Белкине
и лермонтовском Максим Максимыче. Он не дожил до появления
Идиота Достоевского, которого он, возможно, счел бы его
окончательным выражением.
Однако «хищный тип», воплощенный в Лермонтове (и его
Печорине), а больше всего в Байроне, был для Григорьева неотразимо
притягателен. Собственно говоря, ничто романтическое не было ему
чуждо, и при всей его любви к классически уравновешенным гениям
Пушкина и Островского, влекло его к самым буйным романтикам и к
самым возвышенным идеалистам. Байрон, Виктор Гюго и Шиллер
были его любимцами. Он восхищался Карлейлем, Эмерсоном и
Мишле. К Мишле он особенно близок. Может быть, самое ценное в
критических теориях Григорьева – его интуитивное постижение
жизни как органического, сложного, самообусловленного единства,
очень напоминает великого французского историка. Конечно, он в
подметки не годится Мишле как художник слова – писания
Григорьева это более или менее непричесанный и неряшливый
журнализм, где вспышки гения и интуиции подавляются
разросшимся бурьяном многословия. Только в Литературных и
нравственных скитальчествах и в Парадоксах органической критики
он достигает некоторой адекватности выражения. Последняя статья
была написана по предложению Достоевского дать точную
формулировку своего Weltanschauung (мировоззрения). Там есть
слова, выражающие суть его понимания жизни: «Для меня «жизнь»
есть действительно нечто таинственное, то есть потому
таинственное, что она есть нечто неисчерпаемое, «бездна,
поглощающая всякий конечный разум», по выражению одной старой
мистической книги, – необъятная ширь, в которой нередко исчезает,
как волна в океане, логический вывод какой бы то ни было умной
головы, – нечто даже ироническое, а вместе с тем полное любви в
своей глубокой иронии, изводящее из себя миры за мирами...». Это
дало повод современным критикам назвать Григорьева
предшественником Бергсона, и не приходится сомневаться в
духовном сродстве русского богемного поэта с французским
профессором. Кроме того, это еще одно звено, связывающее
Григорьева с Герценом (перед которым Григорьев преклонялся), ибо
Герцена тоже называли русским бергсонианцем до Бергсона.
3. ГЕРЦЕН
Александр Иванович Герцен родился в Москве в 1812 году. Он
был незаконным сыном И. А. Яковлева (приобретшего некоторую
известность в год рождения сына, потому что он чуть ли не
единственный из дворян оставался в Москве во время французской
оккупации и согласился отвезти послание Наполеона Александру I) и
молодой немки. Несмотря на незаконность своего рождения, Герцен
рос во всех отношениях как законный сын богатого аристократа. Он
получил обычное, французское и непрактичное, образование и был
гораздо менее declassе (деклассированным), чем Тургенев или
Некрасов. Очень рано началась дружба с Огаревым, продолжавшаяся
всю жизнь. На мальчиков произвело сильное впечатление восстание
декабристов, и они дали обет довести до конца дело побежденных
мятежников. В университете (Герцен учился там в начале тридцатых
годов) друзья стали центром кружка, где увлекались политическими
идеями и социализмом. В 1834 г. члены кружка были арестованы, а
Герцен был сослан в провинцию, не как заключенный, а как
государственный чиновник. Отслужив семь лет в Вятке, он был
переведен во Владимир, откуда было легко тайно ездить в Москву.
Он ездил туда, чтобы повидаться со своей кузиной Натальей,
которую любил с детства и с которой все эти годы они
переписывались, – эта переписка весьма примечательна. Семья их
романа не одобряла и не позволяла Наталье выйти замуж за кузена,
но Герцен похитил ее, и они обвенчались тайно. Их роман
восхитительно описан в Былом и думах. В 1840 г. Герцену было
разрешено возвратиться в Москву, и он сразу же стал видной
фигурой в умственной жизни столицы. Он имел решительное влияние
на Белинского, и именно союз этих двоих придал русскому
западничеству его окончательную форму. Герцен стал его главным
проповедником в московских салонах, он как оратор и оппонент
уступал только непобедимому Хомякову. Он начинал приобретать имя
в литературе, публикуя (под псевдонимом «Искандер») статьи о
прогрессе и естественных науках, которые были первым симптомом
общего поворота русской мысли от романтического идеализма к
научному позитивизму. В 1846–1847 гг. он стал публиковать и
беллетристические произведения, в том числе роман Кто виноват?
В 1847 г., после смерти отца, он стал обладателем большого
состояния. Не без труда ему удалось получить заграничный паспорт и
уехать из России в Париж. Из Парижа он послал Некрасову для
Современника четыре примечательных Письма с авеню Мариньи, в
которых на глазах у цензуры открыто провозглашались
социалистические идеи. Вскоре после приезда Герцена в Париж там
разразилась февральская революция. Он приветствовал ее с
нескрываемым восторгом, таким образом лишившись возможности
возвратиться в Россию. Отныне он полностью солидаризировался с
европейским революционным движением. Высланный из Франции
после победы Кавеньяка, он уехал в Рим, а после провала Рим ской
революции – в Швейцарию, где стал швейцарским гражданином,
потом в Ниццу и наконец в Англию. Поражение революции глубоко
ранило Герцена. Под влиянием этого были написаны эссе и диалоги
С того берега (сначала опубликованные по-немецки – Vom andern
Ufer) – его шедевр и главная заявка на бессмертие. Подавленное
состояние духа после неудачи революции еще усилилось под
