История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
картину революционного движения семидесятых годов. Но оба
романа только выявили его все возрастающее отчуждение от России,
первый своей бессильной горечью, второй – недостаточной
информированностью и отсутствием всякого чувства реальности в
изображении могучего движения семидесятых годов. Однако
постепенно, по мере того, как стихали партийные страсти – по
крайней мере, в литературе – Тургенев опять занял свое место
(популярность его ранних вещей никогда не уменьшалась).
Возрождение «эстетики» в конце семидесятых годов способствовало
возрождению его популярности, и последний его приезд в Россию в
1880 г. стал триумфом.
В то же время, особенно после того как он поселился в Париже,
Тургенев сблизился с французскими литературными кругами – с
Мериме, Флобером и молодыми натуралистами. Его произведения
стали переводить на французский и немецкий, и вскоре его слава
стала международной. Он первым из русских авторов завоевал
европейскую репутацию. В литературном мире Парижа он стал
видной фигурой. Одним из первых он разглядел талант молодого
Мопассана, и Генри Джеймс (который включил свою статью о
Тургеневе в томик, посвященный французским романистам) и другие
начинающие писатели смотрели на него снизу вверх, как на мэтра.
Когда он умер, Ренан, по простительной нехватке сведений, заявил,
что именно через Тургенева Россия, столь долго остававшаяся немой,
наконец заговорила. Тургенев гораздо лучше чувствовал себя среди
французских confrиres (собратьев), чем среди равных ему русских
писателей (с большинством из которых, в том числе с Толстым,
Достоевским и Некрасовым, он раньше или позже рассорился), и
впечатление, которое он производил на иностранцев, разительно
отличается от того, которое он производил на русских. Иностранцы
бывали очарованы изяществом, шармом и простотой его манер.
С русскими он бывал высокомерен и заносчив, и даже те, кто ему
поклонялись, не могли не заметить этих неприятных черт его
характера. Он был огромного роста и двигался легко и
непринужденно, но его пискливый голос при львиной наружности
производил странное впечатление.
Вскоре после своей последней поездки в Россию Тургенев
заболел. Он умер 22 августа 1883 г. в Буживале, близ Парижа.
В первых своих опытах в прозе Тургенев шел по следам
Лермонтова, от которого он взял романтический ореол вокруг своих
первых печоринских героев ( Андрей Колосов, Бреттер, Три
портрета) и метод заостренного анекдота ( Жид). Все это – рассказы
1844–1846 гг., когда Тургенев еще не перестал писать стихи.
В Записках охотника, начатых в 1847 г., он освобождался от
романтической условности первых рассказов, отказываясь от
жесткого сюжета и ограничиваясь «кусками жизни». Но даже и после
Записок охотника он не сразу овладел тем, что стало его настоящей
манерой. Так, Три встречи (1851) – рассказ, целиком построенный на
атмосфере, сотканной вокруг очень слабой тематической основы,
наполненный описаниями лунных ночей и романтичными
«поэтическими» пассажами, не похожими на трезвое, точное
звучание описательных мест Записок. Дневник лишнего человека
(1851) напоминает Гоголя и молодого Достоевского; в нем
развивается «достоевская» тема униженного человеческого
достоинства и болезненного удовольствия от унижения, но в языке
есть стремление, не характерное для Тургенева, к гоголевской
интенсивности слова. (Выражению «лишний человек» необычайно
повезло, куда больше чем самому рассказу; до сих пор историки и
историки литературы пользуются им для определения типа
беспомощного идеалиста, которого так часто писал Тургенев и его
современники и главными представителями которого стали Рудин и
Обломов.) Наконец Муму (1852), известная история о глухонемом
крепостном и его любимой собаке, которую его хозяйка приказала
убить, – «гуманный» рассказ в традиции Шинели и Бедных людей, где
острое чувство жалости достигается методами, по ощущению
современного читателя незаконными, потому что они действуют на
нервы, а не на воображение. Зато Записки охотника, писавшиеся в
1847–1851 годах, принадлежат к самым высоким, долговечным и
несомненным достижениям Тургенева и русского реализма. Книга
состоит из коротких очерков – их с трудом можно назвать
рассказами, – описывающих разные случайные встречи рассказчика,
который с собакой и ружьем бродит по своему родному Болховскому
уезду и окружающим деревням. Записки выстраиваются в
произвольном порядке. В них нет твердого сюжетного каркаса – это
простой пересказ того, что рассказчик видел и слышал. Некоторые из
них чисто описательны – пейзаж ( Лес и степь), характеры ( Хорь и
Калиныч). Другие повторяют рассказы людей о себе, обращенные к
автору ( Гамлет Щигровского уезда) или подслушанные им разговоры
( Свидание, Бежин луг). Иногда в них встречается драматический
мотив, но развитие его дано только намеком, мимолетным
впечатлением рассказчика от персонажей ( Ермолай и мельничиха).
Абсолютная прозаичность, тщательно избегавшая всякой
искусственности, всякой подделки, была отличительной чертой
появившейся книги – это был новый жанр. Крестьяне описаны извне,
какими их увидел (или подсмотрел) автор, не в их частной, скрытой
от постороннего глаза жизни. Как я уже говорил, они написаны с
явно большей симпатией, чем высшие классы. Помещики показаны
как грубые, или жестокие, или ни к чему не способные люди.
В крестьянах Тургенев подчеркивает человечность, силу
воображения, поэтическую и артистическую одаренность ( Певцы,
Касьян с Красивой Мечи, Бежин луг), чувство собственного
достоинства и ум. Вот так, спокойно и ненавязчиво написанная книга
поразила читателей несправедливостью и нелепостью крепостного
права. Теперь, когда вопрос о крепостном праве есть дело прошлого,
Записки охотника опять кажутся безобиднейшей книжкой, и нужно
некоторое историческое воображение, чтобы восстановить
атмосферу, в которой она произвела впечатление мягко
разорвавшейся бомбы.
С литературной точки зрения Записки охотника часто, если не
всегда, выше всяких похвал. Если портрет идеалиста сороковых
годов ( Гамлет Щигровского уезда) – только предварительный
набросок Рудина и других, то в изображении деревенского пейзажа и
крестьянского характера Тургенев никогда не превзошел таких
шедевров, как Певцы и Бежин луг. Особенно Певцы; даже и после
Первой любви и Отцов и детей они вправе считаться венцом его
достижений и квинтэссенцией совершенно особых качеств его
искусства. Это описание состязания певцов, происходящего в
деревенском кабаке; состязаются крестьянин Яшка Турок и рядчик из
Жиздры. Стихийный Яшкин талант торжествует над изощренным
искусством человека из Жиздры. Красота этой вещи на русском языке
не поддается описанию; но то, что она может дойти в переводе,
доказывается оценкой, какую ей дал Генри Джеймс. Рассказ
характерен для тургеневской манеры описывать крестьян; он не
увлекается их односторонней идеализацией; впечатление от
состязания, от высокой художественности певческого исполнения
разбавлено картиной пьяной оргии после состязания, когда
целовальник угощает Яшку. Певцы, к тому же, можно считать
высшим самым характерным образцом тургеневской прозы. Она
тщательно выверена, в каком-то смысле искусственна, но от каждого