История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
так убедительны, так правдивы, так неминуемы – это достигается,
как правило, легкими, но точными и неожиданно реальными
черточками, – что кажется, они правдивее видимого мира.
Я говорил об исключительной оригинальности Гоголя. Это не значит,
что в его творчестве нельзя найти следов различных влияний.
Главные из них: традиции украинского народного и кукольного
театра, с которым были тесно связаны пьесы Гоголя-отца;
героическая поэзия украинских дум, или казацких баллад; Илиада в
переводе Гнедича; многочисленные комические авторы, от Мольера
до водевилистов двадцатых годов; роман нравов, от Лесажа до
Нарежного; Стерн – через немецких романтиков; сами немецкие
романтики, особенно Тик и Гофман; «неистовая словесность»
французского романтизма во главе с Гюго, Жюль Жаненом и их
общим учителем Матюрином – длинный и все еще неполный список.
Многие элементы гоголевского искусства можно проследить до этих
источников. И они не просто заимствования и реминисценции
мотивов; большая часть их имела глубокое влияние на манеру Гоголя
и на его технику. Но все это только детали целого, столь
оригинального, что этого нельзя было ожидать.
Гений Гоголя почти не развивался. За исключением
незначительного и нехарактерного для него Ганца Кюхельгартена,
только шесть из восьми повестей Вечеров на хуторе можно выделить
как явно ранние и юные. Оставшиеся две, как и все дальнейшее
творчество до первой части Мертвых душ включительно –
однородная горная порода, зрелый Гоголь. После этого остались
только фрагменты второй части поэмы, где Гоголь, покинутый своим
гением, старался развить новую манеру.
Первая часть Вечеров (включающая Сорочинскую ярмарку, Ночь
под Ивана Купала, Майскую ночь и Пропавшую грамоту) вместе с
двумя из четырех повестей второй части ( Ночь перед Рождеством и
Заколдованное место) – это ранний Гоголь. Они гораздо проще,
гораздо менее сложны и напряжены, чем то, что он писал потом.
Веселость их, прежде всего привлекшая читателей, проста и
беспримесна. Любовные истории там несколько по-юношески
оперные, но свободные от усложненности. Дьявольщина – веселая и
беспечная. Картина Украины, конечно, совершенно фантастична, но
так привлекательна, так прелестно романтична и так ошеломляюще-
смешна, что даже сами украинцы не заметили (или заметили много
позже) всех нелепостей и полного пренебрежения к реальности (и
незнания ее), проявившихся здесь. Предисловия к каждому из двух
томов, вложенные в уста мнимого рассказчика, пасечника Рудого
Панько, уже шедевр гоголевского искусства имитации. Сами рассказы
своим юмором обязаны постоянным персонажам украинского
кукольного театра, а привидениями и любовными историями –
сочинениям романтиков, главным образом немецких. Гоголь
присутствует в смешении этих двух элементов, в словесной энергии
стиля, в живой убедительности зачастую фантастических диалогов
своих комических персонажей и в только ему свойственной
физической заразительности смеха.
Из оставшихся двух рассказов второй части Вечеров, Страшная
месть – создание чистейшего романтического воображения. Сильно
отдающая западным романтизмом, полная воспоминаний о казацких
песнях, Страшная месть в известном смысле шедевр. Это самый
большой прорыв Гоголя к чисто орнаментальной прозе.
Великолепное ритмическое движение выдержано без перерыва, без
перебоя от начала до конца. История эта так страшна, что мурашки
бегут по коже; при первом чтении она производит почти
невыносимое впечатление. Она одна из очень немногих, где юмор
отсутствует совершенно.
Из рассказов, вошедших в Миргород, романтический элемент
наличествует в Тарасе Бульбе и Вие. Тарас – историческое
повествование о казацкой Украине. Хотя он и внушен романами
Вальтера Скотта, он очень на них непохож. Он совершенно свободен
от забот об исторической точности, но тем не менее исполнен
казацкого военного духа и отголосками их поэзии. И почти так же
полон он, в своих военных сценах, реминисценциями из Илиады. Он
занимает в русской литературе единственное, только ему
принадлежащее место – у него нет ни подражателей, ни
продолжателей (кроме, пожалуй, нашего современника Бабеля в его
рассказах о Красной армии). Он героичен, нескрываемо, откровенно
героичен, но (и эти элементы нераздельно переплетены) также и
реалистичен, и грубо юмористичен. Возможно, это единственное
русское художественное произведение, которое по своей
многосторонности заслуживает названия шекспировского. Вий тоже
изумительная смесь романтической сверхъестественности с крепким
реалистическим юмором. Конструкция этого рассказа, отсутствие в
нем сомнительной риторики и, главное, абсолютное слияние таких
противоречивых элементов, как ужас и юмор, делают Вия одной из
полнейших и роскошнейших гоголевских вещей.
Гоголевские рассказы из повседневной жизни современной ему
России интроспективны – не в том смысле, что он анализировал и
описывал свой душевный опыт, как Толстой, Достоевский или Пруст,
но потому что его персонажи есть экстраполированные и
объективизированные символы этого его опыта. Его комплекс
неполноценности и глубокая укорененность в животной или, вернее,
растительной жизни деревенского поместья сообщали этим символам
карикатурную форму гротескной пошлости. Именно пошлость
(непереводимое русское слово) есть тот аспект, в котором он видит
действительность; пожалуй, это слово по-английски можно передать
описательно, как «самодовольная неполноценность, моральная и
духовная». Но есть и другие субъективные аспекты в его
реалистических рассказах, в частности, тот, что можно было бы
назвать «комплексом импотенции», проявившийся в первом из них, –
Иван Федорович Шпонька и его тетушка, четвертом рассказе из
второго тома Вечеров.
Гоголь был и реалист, и нереалист. Он не видел реальности,
какая она есть. В сущности, до самого появления первого тома
Мертвых душ он мало интересовался реальностью как таковой и при
создании своих персонажей целиком полагался на воображение. Но
он был реалистом в том смысле, что ввел (как детали и как материал)
бесчисленные элементы и аспекты реальности, не имевшие до него
хождения в литературе. Он (как Толстой, Горький и Андреев после
него) снимал табу и разрушал запреты. У него пошлость царствует
там, где прежде царили только высокое и прекрасное. Исторически
это самый важный аспект его творчества. И нельзя сказать, что общее
отношение молодого поколения к нему как к социальному сатирику
совершенно неоправданно. Он не живописал (да и вряд ли знал)
социальные пороки России. Но карикатуры, им создаваемые, были
странно и страшно похожи на окружающую реальность; живость,
убедительность его рисунков затмевала собой менее яркую правду и
уже не отпускала зачарованного взгляда читателя.
В своем отношении к «растительной жизни» Гоголь колебался
между благодушным сочувствием и презрительной иронией.
Сентиментальное, сочувственное отношение полнее всего
выразилось в
Старосветских помещиках
( Миргород), где
растительные нравы старых супругов, их леность, обжорство, эгоизм,
идеализированы и сентиментализированы; главное чувство,
вызываемое ими у читателя, – сочувственное сострадание. С такой
же ясностью выражено и чисто ироническое отношение в другом
