История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Сомкнувшая давно,
Под веяньем возвратных сновидений
Ты дремлешь; а оно
Бессмысленно глядит, как утро встанет,
Без нужды ночь сменя,
Как в мрак ночной бесплодный вечер канет,
Венец пустого дня!
* * *
Все мысль да мысль! Художник бедный слова!
О жрец ее! тебе забвенья нет;
Все тут, да тут и человек и свет,
И смерть, и жизнь, и правда без покрова.
Резец, орган, кисть! счастлив, кто влеком
К ним чувственным, за грань их не ступая!
Есть хмель ему на празднике мирском!
Но пред тобой, как пред нагим мечом,
Мысль, острый луч! бледнеет жизнь земная.
* * *
Благословен святое возвестивший!
Но в глубине разврата не погиб
Какой-нибудь неправедный изгиб
Сердец людских пред нами обнаживший.
Две области: сияния и тьмы
Исследовать равно стремимся мы.
Плод яблони со древа упадает:
Закон небес постигнул человек!
Так в дикий смысл порока посвящает
Нас иногда один его намек.
7. ЯЗЫКОВ
Третьим крупнейшим поэтом двадцатых годов был Николай
Михайлович Языков. Он родился в 1803 г. в Симбирске, городе
Карамзина и Гончарова. Как и Баратынскому, ему в литературе
покровительствовал Дельвиг. Первые его стихи были напечатаны в
1822 г. В том же году Языков поступил в Дерптский (тогда немецкий)
университет в Лифляндии, где пробыл пять лет, так и не получив
диплома и проводя время в традиционных для немецких студентов
пирушках и амурах. Бурные анакреонтические стихи, написанные им
в Дерпте во славу веселой студенческой жизни, сделали его
знаменитым. На летние каникулы он приезжал из Дерпта в
Тригорское, где встретился с Пушкиным. После Дерпта он жил в
Москве и в своем симбирском именье. Он сблизился со
славянофильскими и националистическими кругами Москвы и,
поскольку был меньше всего мыслителем, их национализм отразился
в нем как грубейший джингоизм (агрессивный шовинизм). Его поэзия
высоко ценилась славянофилами и «партией поэтов» – но молодые
идеалисты отвергли ее как презренно-безыдейную. Это ожесточило
Языкова, и в более поздние годы он написал несколько довольно
безвкусных сочинений, в которых нападал на своих врагов. Здоровье,
подорванное дерптскими излишествами, стало изменять ему очень
рано; с 1835 г. он беспрерывно мучился подагрой и диспепсией и
скитался с курорта на курорт. Генуя, Ривьера, Ницца, Гастейн и
другие немецкие курорты часто являются фоном его поздних стихов.
Умер он в 1846 г.
Гоголь, чьим любимым поэтом был Языков, сказал о нем, играя
словом «язык» и его фамилией: «Имя Языков пришлось ему недаром.
Владеет он языком, как араб диким конем своим, да еще как бы
хвастается своею властью». Пушкин говорил, что Кастальский ключ,
из которого пил Языков, течет не водой, а шампанским. Почти
физическое опьянение, производимое стихами Языкова, хорошо
знакомо его читателям. Поэзия его холодна и пенится, как
шампанское или как минеральный источник. К человеческим
чувствам она отношения не имеет. Сила этой поэзии не в том, что она
означает, а в том, что она есть. Потрясающая – физическая или
нервная – энергия его стихов не имеет себе равных. Но не следует
думать, что он был источником словесных водопадов, как Гюго или
Суинберн. Во всем этом словесном напоре ощущается рука мастера и
самообуздание, доказывающие, что не зря Языков был
современником Пушкина и Баратынского. Он никогда не бывает ни
болтливым, ни пресным; его стих так же насыщен, как стихи старших
собратьев по ремеслу. Ранняя его поэзия, славившая вино и веселье,
особенно ценилась современниками. Но опьянение ритмами,
пожалуй, еще могущественнее там, где сюжет не такой откровенно
вакхический. Нетрудно вообразить, что он сделал из такого сюжета,
как Водопад (1828), но и более мирные стихи о природе ( Тригорское
или стихи о Чудском озере) совершенно так же бьют искрящейся
жизнью в своем холодном хрустальном великолепии. Разумеется,
Языков не испытывал чувства слияния с природой. Просто
ослепительное виденье, отразившееся на сетчатке его глаза,
преображалось вослепительный поток слов. В его власти было
увидеть природу как оргию света и красок, и в этом он приближался
к Державину, но у него не было ни варварской шероховатости, ни
непосредственной и наивной человечности старшего барда. Поздние
его стихи в целом выше ранних. Его славянофильские реакционные
излияния малоинтересны (он был не слишком умен и не слишком
серьезен), но некоторые элегии, написанные в глубоком унынии во
время болезни, передают истинное человеческое чувство, не теряя
прежнего словесного великолепия. Однако лучшие и самые
прекрасные его стихи надо принимать именно как чисто словесное
великолепие: таковы стансы к Т. Д. с их блистательным чувственным
зачином и не менее блистательным окончанием на ноте
бескорыстного восторга; причудливые строфы, сравнивающие вино
стариков – малагу – с шампанским; знаменитое Землетрясенье
(1844), где языковская избыточность, строго направляемая и
очищенная, достигает совершенно особого великолепия; и, может
быть, самые лучшие строки из всех ( К Рейну, 1840), где он
приветствует немецкую реку от имени Волги и всех ее притоков;
перечисление этих притоков, непрерывный каталог в пятьдесят
строчек – один из величайших триумфов русского словесного
искусства и непревзойденный рекорд длинного дыхания: чтение этих
стихов – самое трудное и, в случае удачи, самое славное достижение
декламатора.
8. ПОЭТЫ-МЕТАФИЗИКИ
Поэты двадцатых годов образовывали реальное и при всем его
разнообразии единое движение, которое можно назвать школой.
Обычно их называют «пушкинской плеядой». Но были и поэты,
находившиеся вне движения, почему современники их, можно
сказать, почти не признавали. Такими «непризнанными» были Федор
Глинка и Вильгельм Кюхельбекер, из которыхпервый был просто
крупным, а второй – если и не совершенным, то очень своеобразным
поэтом.
Федор Николаевич Глинка (1786–1880) был двоюродным братом
великого композитора. Он принадлежал к тем, очень немногим,
русским поэтам, которые почти исключительно посвятили себя
религиозной поэзии. Поразительна его оригинальность и
независимость от общепринятых образцов. Как и другие поэты того
времени, Глинка был сознательным и скрупулезным мастером. Но
поэзия его – мистическая, и хотя он и был строго православным, его
мистицизм по сути своей протестантского толка. Стиль его явно
родственен стилю великих англиканских мистиков Герберта и
Вогана. Он реалистичен и одновременно возвышен. Метафоры
обычно реалистические, иной раз озадачивающие воинственностью.
В его стихах много движения и размаха, когда он говорит о
Страшном суде или перефразирует пророков. Его никогда не ценили
по заслугам, и в последние свои годы он стал любимой мишенью для
глумления молодых критиков. Его до сих пор не открыли по-
настоящему, но такое открытие стало бы показателем зрелости
русского литературного вкуса.
Другой поэт, не нашедший связи с временем, был лицейский
товарищ Пушкина Вильгельм Кюхельбекер (1797–1846). Несмотря на
немецкую кровь, он был самым горячим русским патриотом, и хотя в
действительности был совершенным романтиком, сам себя
настойчиво называл крайним литературным консерватором и
