История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
называемые Маленькие трагедии и Русалка. Маленькие трагедии
были написаны в изумительную Болдинскую осень 1830 г. Две из
них, Моцарт и Сальери и Пир во время чумы, были вскоре
напечатаны; третья, Скупой рыцарь (английское название – The
Covetous Knight – принадлежит самому Пушкину), была напечатана в
1836 г., анонимно. Каменный гость, окончательно отделанный тоже в
1836 г., был напечатан только после смерти поэта (1840). В отличие
от Бориса Годунова маленькие трагедии не замышлялись как
формальный эксперимент. Это скорее были опыты постижения
характеров и драматических ситуаций. Одним из общих названий для
всей этой группы, которое Пушкин отбросил, было Драматические
изыскания. Форма – маленькая трагедия – была подсказанаБарри
Корнуоллом, (которого Пушкин, как и многие из его современников,
даже в Англии, ценил выше, чем мы); Скупой рыцарь имел
подзаголовок Сцены из Ченстоновой трагикомедии (писатель
Ченстон неведом Национальному биографическому словарю). Пир во
время чумы – довольно верный перевод сцены из драмы Джона
Вильсона The City of the Plague (Чумной город). Таким образом,
Маленькие трагедии можно считать в значительной мере навеянными
Англией.
Они относятся к числу самых оригинальных, характерных и
совершенных произведений поэта. В них Пушкин достиг величайшей
сжатости. За исключением Каменного гостя их даже трудно назвать
пьесами. Скорее это отдельные ситуации, драматические «пики», но
«пики» до такой степени полные значения, что они не нуждаются в
дальнейшем развитии. Это лирический метод, приложенный к драме.
Длина пьес колеблется: от одной сцены, немногим более двухсот
строк ( Пир), до четырех действий и пятисот строк ( Каменный гость).
Пир наименее сложен. Творчество Пушкина тут ограничилось
выбором – откуда начать и где кончить, переводом посредственных
английских стихов Вильсона на собственные великолепные русские и
добавлением двух песен, принадлежащих к его лучшим; одна из
них – Гимн Чуме, самая страшная и самая странная из всех, какие он
написал, – редкое у него раскрытие теневой стороны жизни. Моцарт
и Сальери – исследование зависти как страсти и Божественной
несправедливости, которая наделяет гением кого хочет и не
награждает пожизненный труд человека, преданного делу. Скупой
рыцарь – одно из замечательнейших и величайших исследований
характера скупца; вторая сцена, где скупец-барон произносит
монолог в своем подвале с сокровищами – самый великий
драматический монолог на русском языке и, возможно, высший
образец выдержанного от начала до конца поэтического великолепия.
Что касается Каменного гостя, то он делит с Медным всадником
право называться пушкинским шедевром. Он менее орнаментален и
менее явно насыщен, чем Всадник. С начала до конца он ни разу не
отходит от разговорного языка, но в безграничной психологиче ской и
поэтической многозначности своего строго неорнаментального стиха
он даже превосходит Всадника. Это рассказ о последней любовной
связи Дон Жуана – с вдовой убитого им человека – и о его трагиче-
ском конце. Это высшее достижение Пушкина на тему Немезиды –
главную его тему. По гибкости белого стиха (столь отличного от
стиха Бориса Годунова), по необычайно тонкому соединению
разговорного языка с метром, по огромной смысловой нагрузке
диалога, по несравненной атмосфере юга эта драма не имеет себе
равных. Несмотря на испанский сюжет, это самая характерно-русская
из пушкинских вещей – не в метафизическом смысле этого
истрепанного слова, но потому, что она достигает того, чего достичь
можно только на русском языке – она одновременно классична,
разговорна и поэтична и воплощает в совершенной форме лучшие
устремления русской поэзии с ее тягой к отборному, не
приукрашенному, реалистическому и лирическому совершенству. Из
всех пушкинских вещей эта всего труднее для перевода – ибо в ней
поэтическая и эмоциональная ценность каждого слова доведена до
предела и полностью исчерпана, и естественные возможности
русского ритма ( одновременно разговорного и метрического)
использованы до конца. Изложение сюжета дало бы представление о
пушкинской сжатости и сдержанности, но не о неисчерпаемых
сокровищах, таящихся за ними.
Последняя драматургическая проба Пушкина – Русалка –
осталась незаконченной. Если бы не это, она была бы третьим
произведением (вместе с Медным всадником и Каменным гостем),
которое могло бы претендовать на первое место в русской поэзии. То,
что говорилось о стихе и поэтическом языке Каменногогостя,
приходится повторить и о Русалке. Разница лишь в том, что тут и
сюжет, и атмосфера – русские. Это тоже должна была быть трагедия
искупления – мщение соблазненной девушки, бросившейся в реку и
ставшей «холодной и могучею русалкой», своему неверному
обольстителю, князю.
При жизни Пушкина величайшим успехом у публики
пользовались Кавказский пленник и Бахчисарайский фонтан; у
современных ему критиков из литературной элиты – Борис Годунов;
это были творения незрелой юности. Поздние же его произведения,
начиная с Полтавы, встречали все более и более холодный прием, и
незадолго до смерти он слыл у молодого поколения почтенным, но
устаревшим классиком, пережившим свое время и закостеневшим.
Смерть поставила его на первое место в русском национальном
пантеоне. Но люди сороковых годов далеки были от того, чтобы
отдавать ему должное, – они считали, что он замечательный
художник, сформировавший язык и оригинальность русской
литературы, который вскоре будет превзойден, да и уже превзойден
более национальными и современными писателями. Для
славянофилов он был недостаточно русским; для радикальных
западников – недостаточно современным. Те и другие предпочитали
Гоголя. Только немногие, как Тургенев, с одной стороны, и Григорьев
и Достоевский, с другой, заложили фундамент того стойкого культа
Пушкина, который стал общим наследием каждого образованного
русского человека. Но если Тургенев был в каком-то смысле
истинным наследником менее витальной и мужественной, более
«женственной» ипостаси Пушкина, то Григорьев и Достоевский были
людьми совершенно иного склада, и их культ Пушкина был культом
тех высочайших ценностей, которые они знали у него и которые для
них самих были недостижимы. Их культ Пушкина – это культ
потерянного рая. Основная часть интеллигенции второй половины
XIX в. относилась к Пушкину равнодушно или враждебно.
Многолетнее царствование утилитаризма мешало им увидеть его
величие. Но среди избранных культ этот укреплялся. Нет сомнения,
что Пушкинская речь Достоевского 1880 г., при всей своей
фантастической «непушкинскости» дала этому могучий толчок.
Новой датой стал 1887 г., когда истекли авторские права и началась
эра дешевых переизданий. Понимание высоты и центрального места
Пушкина в русской литературе и цивилизации росло шаг за шагом,
незаметно, но неудержимо. Двадцатый век получил его сполна. Когда
произошла революция, оно уже было настолько повсеместным и
непобедимым, что даже большевики, по духу столь же чуждые
Пушкину, сколь и Достоевскому, исключили его имя – чуть ли не
единственное – из огульного забвения и осуждения всей
дореволюционной России.
