История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
1880 гг. Второй способ – видеть в них постепенное раскрытие
«нового христианства», нашедшего свое окончательное выражение в
образах Зосимы и Алеши Карамазова из последнего романа. Третий
связывает их с Записками из подполья и с трагической сердцевиной
авторского духовного опыта. И, наконец, наши современники
открыли четвертый способ их прочтения: не обращать никакого
внимания на их философское содержание и читать их просто как
романы о мелодраматических происшествиях.
Современники, придерживавшиеся первого способа прочтения
Достоевского, считали его писателем богато одаренным от природы,
но с сомнительным вкусом и недостаточным чувством
художественной меры; с оригинальными взглядами на
общеинтересные вопросы и с большим умением делать своих
персонажей живыми людьми. Их огорчал недостаток у него вкуса,
гротескно искаженное изображение реальной жизни, слабость к
сенсационным эффектам, но они восхищались его пониманием
патологических типов и силой психопатологического анализа. Если
они были консерваторами, то признавали правдивыми его описания
нигилистов; если были радикалами, то сокрушались, что человек,
облагороженный политическим мученичеством, может унизиться до
союза с грязными реакционерами.
Следующее поколение читателей Достоевского приняло его
романы как откровение нового христианства, где последние вопросы
добра и зла обсуждаются и разыгрываются с предельной
решительностью и где в целом создается новая, самая полная
доктрина духовного христианства. Трагическая неудача попытки
Раскольникова утвердить свою индивидуальность «без Бога», святой
идиотизм князя Мышкина, отвратительная картина безбожного
социализма в Бесах, а превыше всего образ «чистого» Алеши
Карамазова и проповеди святого Зосимы, были приняты как
догматические откровения новой и окончательной формы религии.
Это отношение к Достоевскому, господствовавшее в первые годы
нашего века, все еще сохраняет немало сторонников среди людей
старшего поколения. Для них Достоевский – пророк новой, высшей
«всемирной гармонии», которая, поднявшись над всеми раздорами и
трагедиями человечества, примирит и успокоит их.
Но истина заключается в том (и в этом из ряда вон выходящее
значение Достоевского как духовного явления), что трагедии
Достоевского – непреодолимые трагедии, которые не могут быть ни
разрешены, ни примирены. Его гармонии и разрешения все
происходят на нижнем, или на более плоском уровне, чем тот, где
разворачиваются его трагедии. Понять Достоевского – значит
принять его трагедии как непреодолимые и не стараться увильнуть от
них с помощью ухищрений его меньшего «я». Его христианство, в
частности, весьма сомнительного свойства. Нельзя за бывать о том,
что для него оно не было последним решением, что оно не проникало
в самые глубины его души, что оно было более или менее
поверхностным духовным наслоением, которое опасно отождествлять
с истинным христианством. Но все вопросы эти слишком сложные,
слишком важные и слишком спорные, чтобы останавливаться на них
в такой книге, как наша; довольно будет на них указать.
Идеологический характер романов Достоевского сам по себе
достаточен, чтобы выделить его из русской реалистической школы.
Совершенно очевидно, что он по самой сути не то, что социальные
идеи Тургенева или Гончарова. Направленность тут совершенно
разная. У Достоевского происходит полное слияние философского и
художественного материала; разговоры не могут «не иметь
отношения к делу», ибо они и есть роман (так же как не может «не
иметь отношения к делу» анализ у Толстого, или атмосфера у
Тургенева). Романы подобного типа стали писаться под прямым
влиянием Достоевского романистами символистской школы, но из
них один Андрей Белый был творчески оригинален.
Другая черта, отличающая Достоевского от прочих реалистов, –
его приверженность к сенсационности и сложной интриге. В этом он
настоящий ученик Бальзака, французской неистовой школы и
Диккенса. Романы его, как бы они ни были нагружены идеями и
философией, являются, в сущности, захватывающими романами тайн.
Он полностью владел техникой такого рода романа. У него много
способов продлить нарастающее напряжение в романе. Все помнят
так и не разрешенную тайну убийства старого Карамазова и игру в
кошки-мышки, которую ведет с Раскольниковым следователь
Порфирий. Характерный прием еще и умолчание в Идиоте обо всем,
что произошло в жизни князя Мышкина, Рогожина и Настасьи
Филипповны между первой и второй частями романа, когда они все
были в Москве, хотя на это часто делаются таинственные намеки в
небрежной манере, как бы с тем, чтобы объяснить их последующие
отношения. Атмосфера напряжения, которое вот-вот закончится
взрывом, достигается всякими мелкими приемами, знакомыми
каждому читателю каждого романа Достоевского, которые легко
могут быть сведены к единому принципу. С литературной точки
зрения, комбинация идеологического и сенсационного элемента
является самой поразительной чертой «зрелой манеры»
Достоевского.
По своей заинтересованности актуальными социальными
вопросами, по «человеколюбивому» сочувствию страдающему
маленькому человеку, а, главное, по выбору среды и конкретных
реалистических деталей Достоевский принадлежит к реалистической
школе. Однако было бы ошибкой рассматривать его романы как
изображение русской жизни при Александре II – не только потому,
что вообще опасно считать изображением жизни даже
реалистические художественные произведения, но потому, что
Достоевский, по сути своей, наименее реалистический писатель из
всех. Аксаков, Тургенев, Гончаров, Толстой по крайней мере честно
старались изобразить Россию такой, какой они ее видели.
Достоевский этого не делал. Он занимался духовными сущностями,
эманациями своего собственного, бесконечно плодовитого духовного
опыта. Он только накидывал на них современное реалистическое
одеяние и привязывал их к тогдашним фактам русской
действительности. Но Бесы не более правдивое изображение
террористов шестидесятых годов, чем гоголевский Плюшкин –
правдивое изображение типичного скупца. Это – овеществление
авторского «я». Отсюда их латентное «пророческое» и вселенское
значение. Они явно находятся в другой плоскости, чем тогдашняя
российская действительность. Бесы, хоть это и роман о
террористическом заговоре, написаны вовсе не о том, чем жило
тогдашнее террористическое движение. Россия Достоевского не
более Россия Александра II, чем персонажи романа Грозовой
перевал – реальный Вест Райдинг начала девятнадцатого века. Они
связаны с ней и символизируют ее, но принадлежат к иному порядку
вещей. Главное в романах Достоевского – характеры, и в этом
отношении он верен традиции русского романописания,
рассматривающей романиста в первую очередь как создателя
характеров. Его характеры исполнены метафизического значения,
пропитаны символизмом и одновременно невероятно индивидуальны.
В умении наделять индивидуальностью свои создания Достоевский
не меньший мастер, чем Толстой. Но природа этой индивидуальности
различна: персонажи Толстого – лица, плоть и кровь, наши знакомые
мужчины и женщины, обыкновенные и неповторимые, как в жизни.
У Достоев-ского это души, духи. Даже у его похотливых,
чувственных грешников плотское «я» не столько их тело и нервы,
сколько духовная эссенция их тела, их плот-скости. Плоть –
реальная, материальная плоть – отсутствует в мире Достоевского, но
