История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
В Степанчикове тоже нет интеллектуальной страстности и
богатства позднего Достоевского, но в других отношениях это одно
из характернейших его произведений. Все его великие романы
построены более как драма, чем как повествование. Они очень легко
и без особых изменений могут быть превращены в пьесы.
Степанчиково всех драматичнее (оно и задумывалось, как пьеса), но,
разумеется, для театра повесть слишком длинна. Интересно, как
здесь проявляется, по выражению Михайловского, «жестокость»
Достоевского.
Сюжет –
нестерпимые
психологические
издевательства, которым лицемерный паразит Фома Опискин
подвергает полковника Ростанева, у которого живет. Идиотская
кротость, с которой полковник позволяет Опискину издеваться над
собой и над всеми вокруг, в том числе и над своими друзьями и
слугами, извращенная изобретательность Опискина, измышляющего
все новые и новые способы психологического унижения своих
жертв, – все это причиняет читателю невыносимую, почти
физическую боль. Фома Опискин – таинственная фигура, воплощение
гротескного, беспричинного, безответственного, мелкого и в конце
концов безрадостного зла, вместе с салтыковским Порфирием
Головлевым и сологубовским Передоновым образующий троицу, с
которой, пожалуй, нечего сравнить в европейской литературе.
Степанчиково задумывалось как смешная, юмористическая история,
с оттенком сатиры (направленной, как кажется, против Гоголя, каким
он открылся в Переписке с друзьями), но надо признаться, что, хотя
юмор там бесспорно присутствует, это тот юмор, который только
людей особого склада может рассмешить.
Та же «жестокость» в еще более изощренной форме выступает в
самом характерном рассказе этого периода – Скверный анекдот
(1862), где с подробностями, напоминающими
Двойника,
Достоевский описывает страдания униженного самосознания,
испытанные важным бюрократом на свадьбе мелкого чиновника,
своего подчиненного, куда он приходит неприглашенный, ведет себя
глупо и нелепо, напивается и вводит бедного чиновника в большие
расходы.
Особняком от этих рассказов стоят Записки из Мертвого дома
(1861-1862), при жизни Достоевского его самая знаменитая книга,
получившая всеобщее признание. Это рассказ о сибирской каторге,
ведущийся от лица каторжника, принадлежащего к образованному
классу, и основанный на автобиографическом материале. Как и
другие произведения Достоевского, написанные до 1864 г., Записки
еще не касаются сложных подспудных переживаний. Конечный вывод
книги – оптимистическое сочувствие к человеку. Даже моральная
деградация самых закоренелых преступников изображается не так,
чтобы читатель потерял веру в человека. Это скорее протест против
недейственности наказаний. Несмотря на ужасные, грязные,
унизительные подробности преступлений и жестокостей, Мертвый
дом, в конечном счете, светлая и радостная книга, полная «подъема»,
вполне соответствующая эпохе оптимистического общественного
идеализма. Главным мотивом книги было трагическое отчуждение
между образованным каторжанином и народом; даже в конце срока
рассказчик чувствует себя отверженным среди отверженных.
Лишенный всяких внешних социальных привилегий, помещенный в
равные условия с несколькими сотнями простых русских людей, он
обнаруживает, что они отвергают его и что он навсегда останется
отверженным ими только потому, что принадлежит к образованному
классу, оторвавшемуся от народных идеалов. Эта мысль роднит
Мертвый дом с журнальными статьями Достоевского.
Публицистика Достоевского делится на два периода: статьи
1861–1865 гг., написанные для Времени и для Эпохи, и Дневник
писателя 1873–1881 гг. В целом его политическая философия может
быть определена как демократическое славянофильство или
мистическое народничество. В ней есть черты, общие с Григорьевым
и славянофилами, но также и с Герценом и народниками. Главная его
идея в том, что русское образованное общество спасется, если снова
сблизится с народом и примет народные религиозные идеалы, т. е.
православие. В целом можно сказать, что в публицистике
шестидесятых годов преобладают демократические и народнические
элементы, в то время как в семидесятых, под влиянием роста
революционного социализма, наблюдается тенденция к господству
элементов националистических и консервативных. Но в сущности
публицистика Достоевского с начала до конца почти не меняется и
остается цельной. Религия его – православие, потому что это
религия русского народа, миссия которого – спасти мир утвер-
ждением христианской веры. Христианство для него религия не
столько чистоты и спасения, сколько милосердия и сострадания. Все
это явно связано с идеями Григорьева и его учением о кротости, как
главном, что Россия должна явить миру. Врагами Достоевского были
радикалы-атеисты и социалисты и все безбожные силы западной
атеистической цивилизации. Победа христианской России над
безбожным Западом была его политическим и историческим кредо.
Взятие Константинополя – необходимый пункт его программы,
символ, подтверждающий вселенскую миссию русского народа.
Несколько особо и с сильным креном влево стоит пушкинская
речь, самая знаменитая и значительная из его публицистических
вещей. В ней он восхваляет Пушкина за его «всечеловечность»,
которая есть дар понимания всех народов и цивилизаций. Это –
главная черта русского народа. Объединение человечества – вот
задача и миссия России в мире – странное предсказание Третьего
Интернационала. В той же речи, в отступление от того, что он писал
раньше, превозносится «русский скиталец», под которым
подразумеваются революционеры и их предшественники. Он
различил в них тоску по религиозной истине, которую только на
время затмил соблазн атеистического социализма. Комментируя
Цыган он, к тому же, изложил нечто вроде теории мистического
анархизма и провозгласил безнравственность насилия и наказания,
таким образом, неожиданно предвосхитив толстовское учение о
непротивлении злу. Пушкинская речь во многом примирила с
Достоевским радикалов.
В ней проявилась также и одна из самых привлекательных черт
Достоевского-публициста – его способность к безграничному
восторгу и восхищению. Большая часть этих чувств пошла на
Пушкина. Но с таким же энтузиазмом он говорит о Расине, и мало
есть на свете примеров более благородно возданной дани ушедшему
литературному и политическому противнику, чем некролог
Достоевского Некрасову.
Стиль публицистики Достоевского, разумеется, очень личный и
его ни с кем не спутаешь. Но как и вся журналистика того времени,
он расплывчатый и бесформенный. Недостатки собственно
Достоевского-прозаика – нервная пронзительность голоса и
неловкость тона, которые проявляются в его романах всякий раз,
когда ему приходится говорить от себя.
Диалог в его романах, и монолог в тех произведениях, которые
написаны от лица какого-нибудь персонажа, тоже отличаются
нервным напряжением и исступленной (и иногда доводящей до
исступления) «последне-вопросностью», свойственной их создателю.
Все они взволнованы каким-то ветром отчаянной духовной страсти и
тревоги, поднимающейся из глубин его подсознания. И несмотря на
air de famille (фамильное сходство) всех своих персонажей, диалоги и
монологи Достоевского ни с чем не сравнимы по чудесному
