Капелла №6 (СИ)

Он резко распахнул дверь и даже приготовил безумную улыбочку и несколько едких словечек, однако от улыбки осталось нервическое подёргивание губ, а от слов — какая-то приглушённая гласная буква. От души — съёжившийся неверящий комочек, а от Джона — просто ничего.

— Честно говоря, я сомневался, что найду тебя здесь.

Не было сил смотреть на эту слабую безнадёжную улыбку, покрасневшие серые глаза и побледневшие щёки. Пальто висело на руке, но фиолетовый шарф по-прежнему горел своим ярким пламенем. Всё тело дрожало; от этого звонко вибрировала ручка чемодана. Джон смотрел и плохо понимал: его Господь так наказывал или жалел?

— Надеюсь, ты сюда приехал не из-за меня? — Бинго, Джон, это, конечно, то самое, что стоило сказать человеку, ради которого ты разбил вдребезги себя! Но ему самому стало отвратительно от мысли, что Кристиан Форстер, этот измученный парнишка на пороге его запылённого жилья и его запылённой жизни, сейчас ответит «Нет, из-за тебя».

— Пусть глупая случайность для тебя, но для меня это был знак: нашей конторе в Лос-Анджелесе перестало хватать адвокатов. Так как у нас в Лионе довольно много англоговорящих, а желания ехать на другой континент ни у кого не было, я оказался единственным претендентом. Как глупо и банально. У провидения, которое ведёт нас, совсем нет фантазии… — голос звучал тихо, простуженно, хрипло. Крис едва держался на ногах, а Джон совсем забыл, что пора бы разъяснить последние два дня. Они смотрели друг на друга убитыми, измождёнными взглядами и глухо просили «Давай не будем больше мучиться! Даже жизнь, обычно скупая на все счастливые случайности, вновь нам дала такую, чтобы мы исправились».

Они молчали долго, невозможно долго. Джон выпал из реальности, а его заправленный лишь кофеином, горечью и куревом мозг давно перестал здраво работать. У Криса, судя по всему, слова застряли в горле за обидой, которая всё же была первее.

Наконец Константин едва сдержал то ли смех, то ли всхлип, и прошёл мимо Форстера по маленькому коридору. Дальше крыльцо. Не дойдя до него, Джон со всей силой врезал по стене, и пепельная краска с хрустом осыпалась. Давно здесь не ремонтировали. Пальцы засаднило, но этого будто и хотелось. Потом он без сил присел на ступеньку, уперевшись головой в железные перила, и прикрыл лицо ладонью:

— Что же мы наделали? — Сзади послышались вращения колёс от чемодана — Крис зачем-то попёр его за собой, но бросил около двери и присел рядом с левой стороны. Джон впервые не ощутил его физически, но ощутил как-то по-другому. Будто наконец к сердцу с выбоиной приставили недостающий кусок.

Крыльцо выходило на двухполюсную дорогу; никто ещё не ездил в такую рань, просыпались в то время только самые несчастные.

— Ты же понимаешь, что тогда я погорячился? — Погибать, так полностью! Джон повернул голову к парню: тот поднял взгляд на него и, проглотив мешок слёз, который пробирался к нему, нервно пожал плечами.

— Ты говорил довольно серьёзно… и… — шептал, сжав кулаки, едва ворочая дрожащими бескровными губами, — и я совсем обезумел тогда. Мне показалось, что вся моя жизнь не только не к месту, но и ничтожна вообще. Но, Джон… — он, видимо, взяв себя в руки, серьёзно, но печально посмотрел на него, словно для себя уже понял, что всё бесполезно. — Знаешь что? Может, я и сделал ошибку, но я ни разу не соврал тебе тогда… Я правда, слушая все эти исповеди о тебе, о том, кем я был и, возможно, никогда не стану, смог увидеть нечто более глубокое в тебе, чем ты думаешь. За все эти дни я увидел, как мне комфортно с тобой, а тебе — со мной. Я хотел только помочь тебе, ведь, на самом деле, признайся, ни один священник не заставил бы тебя говорить такое. Тебя скорее бы отводили от этой мысли. Может, и не любовь, Джон, это… — он улыбнулся чуть светлее и на секунду прикрыл глаза, — но мне хочется остаться с тобой, с тобой любым. Твои недостатки я послушно растворяю в себе, когда они направлены в мою сторону, ты делаешь тоже с моими… Просто признай, что так оно и есть. И, пусть я, по твоим словам, никогда тем Чесом не стану, мне очень хотелось попробовать быть им… — губы его дрогнули, и улыбка стала жалкой. — Я ещё лелею надежду, что не всё, сказанное тобой после моего разоблачения, является правдой… — прозвучало сдавленно, а потом Форстер таки не выдержал и утёр рукавом лицо; были слышны в его следующих слова редкие, но от того слишком страшные слёзы.

— Иначе ведь всё это… вся эта моя жизнь в принципе не имеет никакого смысла, если я умер только два месяца назад… Я долго мучился кошмарами, когда узнал… немного тяжело это, Джон, когда понимаешь, что всё, что ты помнил, фальшивка. И было в мире что-то другое, до чего ты никогда не доберёшься в своей памяти… — он больше не открывал лицо из-под ладоней. Джон с трудом оценивал масштаб катастрофы: кажется, он смог погасить солнце. Он осторожно взял немного сопротивляющуюся руку Криса и положил к себе на колено, коснувшись до влажной от слёз ладони. Сам парень отвернулся налево и поспешно утирал лицо. Он ещё сильно дрожал. Слов нужных на ум не пришло, но Джон решил: пусть за него говорит покоцанное сердце. Ему, конечно, виднее.

— Знаешь… я думаю, мы сделаны из какого-то такого материала, что просто обязаны мучить тех, кто нам близок. Не знаю… всё как-то после того, как я убежал, пошло по наклонной, разве что с билетом повезло. То чувство, наверное, поймёшь, когда поначалу ничего не нужно и ты словно безвольная субстанция слоняешься туда-сюда, а потом как шибанёт — и всё встаёт на места. Только поздно. Я осознал буквально всё, когда самолёт взлетал… — Кристиан, вероятно, поняв, что дело не гиблое, заинтересованно повернулся к нему, ещё утирая влагу, чтобы как-то скрыть слабость. «Ничего, можешь показать. Ты не выглядишь жалко. Я выглядел перед тобой во время исповедей жалко». Надо было это сказать, но Джон лишь попытался улыбнуться.

— Когда самолёт взлетал… — повторил Кристиан, а у самого наивно поднялись брови, губы искривила нервная, но добрая усмешка — это выражение лица называлось смех сквозь слёзы. — Не шутишь?

— Нет, — Джон со всей серьёзностью понимал, что любое его слово теперь ещё некоторое время будет казаться Форстеру саркастической шуткой. Ну, сам создал это, сам и уничтожай.

— Я… — Константин задумался и, хмыкнув, продолжил, — я вот только сейчас, когда ты сказал, понял одну вещь: тебе в несколько раз хуже, чем мне. Из-за того, что ты узнал эту тайну про ангелов и так далее… и про себя в том числе. Знаешь, мы почти в одинаковом положении: один унизился перед другим, хотя и не желал бы всем сердцем, второй впитывал множественные обиды и молчал. И оба были неравнодушны друг к другу. Мне очень сложно такое принять, но я переступил через себя, осознал то, что показал тебе свою слабость, свою отвратительную сторону. Не знаю, по-моему, это называется… той банальной любовью.

Кристиан слегка придвинулся к нему и даже мелко, но уже более счастливо улыбнулся. Улыбкой, как тряпкой, увы, нельзя было смахнуть глубокой депрессии, груз вины, бессонную ночь, часы болезненного самокопания. Но они, конечно, очень хотели попытаться сделать это. И осторожно, пробуя новую в каком-то смысле жизнь на вкус, подбирались друг к другу.

— И, знаешь, пускай сегодня Джон Константин, злобный экзорцист, подохнет в мучениях! — сам Джон звонко, но отчаянно рассмеялся. — Я был абсолютно далёк от истины там, в соборе. Ты прекрасен, как человек. Во много раз лучше меня. Сказать какую-то приятную, откровенную мелочь тебе ничего не стоит, а я готов разыграть целую трагедию ради этого. Ты смел, хотя твоя смелость иногда бывает и твоим пороком. Я… чёрт, не выходит… — слово заскрипело песком на зубах, но, поморщившись, осознав в очередной раз, кому говорит это и что сладкое самоубийство лучше сделать сейчас, договорил: — А я слаб и труслив. И судьба хорошенько отыгрывается на этом. Из тебя не только человек хороший, но и… священник.

Ради заискрившейся улыбки и зажигающихся тёплым счастьем глаз Джон был готов убивать себя ещё и ещё.