Капелла №6 (СИ)

— Почему все вокруг знают меня, чёрт подери, лучше, чем я сам? — не выдержал Джон, потом прокашлялся. — Не придавайте значение тому, что я сейчас буду богохульствовать. Это, вероятно, уже неважно. Что я чувствую, говорите… Да я как будто постарел на десяток лет! Вот серьёзно… — Джон прикрыл лицо ладонями, думая, что так его слышно будет меньше. Голос-то — да, будет, а вот чувства — нет.

— Я… это чертовски, блин, сложно! Вчера и сегодня я был с этим человеком слишком добр, как никогда добр! Может, я никогда и не замечал и это было всегда… не знаю. Я впервые кому-то разрешил дотронуться… нет, не до меня, до моей души. Это оказалось как противно, так и приятно. Поверьте мне, святой отец, даже своим бывшим любовницам, даже тем, кого я, может, в какой-то степени любил, я не позволял дотрагиваться до меня настоящего. Понимаете? Не поз-во-лял. Ни даже тем, кому я слишком хорошо доверял и кого считал почти другом… Этот парень… всегда был ближе ко мне, чем они, на жалкий миллиметр. Но ведь ближе!.. Что в той жизни, что в этой… В той жизни он был водителем и прослужил мне по крайней мере пять лет, два года из которых как раз возил меня. Он терпел мою грубость, мои резкие выходки, мой цинизм. Я много раз говорил ему чуть ли не прямо: не приближайся ко мне, от меня тебе будет лишь больно. А он мысленно говорил: «да» и приближался, утирая то ли слёзы, то ли кровь с лица. Безумец похуже меня! Что это, святой отец? Что это за преданность на грани фанатизма? — Джон не дождался ответа, а продолжил вытаскивать из себя эту гниль. — А, неважно! Сейчас всё не лучше. Он уже не водитель, а адвокат. За каких-то две недели мы быстро достигли того уровня, на котором остановились в прошлый раз, прервавшись его смертью. Мы аккуратно, по капле, день изо дня, сходили с ума. И сегодня… да и вчера тоже… и в другие дни я понял, что не против этого взаимного безумия. Часто мы останавливаемся слишком близко друг к другу, и я осознаю наконец, почему оказался в Лионе, что за причина привела меня сюда. И мне начинает казаться, что всё это не напрасно. И его попытки, и (но только сегодня) мои. Или не только сегодня? — Джон помолчал пару секунд, потом тише продолжил: — Знаете, святой отец, сегодня, когда я понял, что у меня нет ничего яркого в жизни, кроме этой лионской полосы, я впервые за всё время сделал первый шаг к нему. И… вы бы видели его глаза. Его зеленовато-карие, счастливые глаза. До того в нём было столько разочарования и даже боли… Я его не узнал. Мне стало страшно от того, что я делаю с ним. Но ещё более страшно — что он делает со мной. Мы друг друга спасаем и убиваем одновременно. Спасаем и убиваем… — ему понравилась эта фраза. Отчего-то возникло ощущение, что священник слушает его с открытым от удивления ртом.

— Думаю, отчасти он знает, что происходит со мной. Всё же… несмотря на его полное незнание прошлой своей жизни, он остался прежним. Прежним водителем, которого я знал и который знал меня. Я не знаю, почему всё в наших душах воспалилось так поздно. Может, боль от его смерти так действует? Вероятно. Мне кажется, что бы судьба ни придумывала для нас, всё к лучшему. Даже, блин, это жгучее болезненное чувство внутри. Но не для такого оно человека, как я, святой отец… — Джону показалось на секунду, что это не он говорил, а какой-то далёкий от него персонаж, что это рушилась не его судьба. Голос дрогнул. — Я скорее уничтожу этим чувством, чем создам им что-то. Похоже, этот человек не до конца осознаёт это. Или, как он сам сказал, он знает про это прекрасно и сам готов поломать себе судьбу? Если бы вы его знали, святой отец… это ненормальный странный человек! Видимо, таких только в Рай нынче и пускают. Но вместе с тем… я остро осознаю, что это тот человек, которого я всегда искал, всегда желал, чтобы он был рядом. Уютно мне с ним… понимаете, вы, святой отец? От вас далеки эти эмоции. Потому что они грешны. Греш-ны… — произнёс по слогам, устало вздохнул, сполз на пол — на нём было холоднее. Он немного помолчал, давая успокоиться растрёпанной душе, давая сердцу соскрести ошмётки, на которые оно разорвалось, когда он говорил это. А это было только начало…

— И кстати, зачем вы меня подталкиваете говорить такие вещи? Это же грех! Грех по-вашему! Раньше бы… — Джон рассмеялся, вспомнив сцену здесь, когда они разговаривали с Крисом о том, что их сожгут, — меня бы подвергли казни за это! Впрочем, не отвечайте. Мне неинтересно. Вероятно, вы единственный священник, который работает во благо людей, а не во благо церкви.

— Для меня, Джон, главной ценностью является душевное равновесие людей. Каждый человек заслуживает его, поверьте. Если кому-то не помогают молитвы, они не помогут ему, даже если их проговаривать по пять раз в день. Если кому-то нужна такая помощь, когда приходится силком вытаскивать из человека его тайные мысли, чтобы ему стало легче, то только она и поможет. Вы должны и сами понимать, Джон, к какому типу людей вы относитесь. Для вас есть только сейчас. Только сейчас вы сможете избавиться… от груза ваших мыслей, — Джону показалось, что священник тяжко вздохнул. «Терпите, старина, терпите… Сами нарвались на такое дело. Никто вас и не просил браться за такой тяжкий труд, как убедить Джона сказать правду».

— Если так, святой отец… мне хочется верить вам. Я, конечно, ещё смутно осознаю, для чего мне надо сказать всё это дерьмо вслух, но если вы так считаете… — Джон прижал ноги к себе и именно в тот момент ощутил, как бешено забилось его сердце. Это не было жалким страхом, это было… тем, что сделала с ним одна мысль о беспечном юноше-адвокате. Что там было приятного или неприятного, сказать сложно. Просто Джон понял: он не может врать себе дольше и жестоко разорвёт свою душу изнутри ложью, если и сегодня запрячет это в укромные уголки своего сердца. Ничто не предвещало осознание этой грандиозной эмоции: большая часть исповедей была туманна и основная тема их, казалось, иная, чем сегодня. И вот один момент — и выпотроши свою душу! Для Джона всё происходило слишком резко.

— Вы представляете, святой отец, насколько это маленький шаг? То, что я сейчас пытаюсь сделать, лишь треть того, что надо. Я не знаю… реакцию своего ангела… Если уж рассуждать в общем.

— Джон! — Джону показалось, что священник слегка раздражён из-за его растягивания времени. — Это заботы будущего. Ты должен понимать, что сейчас ты ищешь отговорки. И ты в этом очень хорош. Но надо быть откровенным: это проделки слабых людей. Ты — не слабый. Поверь мне.

— Я вот понял как раз таки обратное, святой отец… Впрочем, неважно, — Джон помолчал немного, разглядывая во мраке свои ладони, потом вспомнил: ах да, тут ведь происходил перелом в его жизни!

— Если бы это было возможно, то я бы остался с ним. Только не смейтесь! Но это маловероятно. Хотя бы из-за визы… — Джон тихонько рассмеялся: да, главная проблема — это виза, конечно!

— Виза… Я опять ищу отговорки, святой отец. Нелегко вам со мной. И мне с вами… — ему показалось, что священник едва слышно усмехнулся. — Впрочем, я долго тяну. Я просто хотел сказать, что мне уютно с ним… уже говорил, неважно! Уютно и спокойно, несмотря на то, что иногда я говорю ему колкости и обидные словечки, которые выбрасывают его из его европейского чудесного мирка. И я знаю, что ему со мной тоже. Вы думаете, что это самоуверенно?

— Думаю, что нет. Судя по тому, что ты рассказываешь, сын мой, нет. Ваши души даже связаны.

— Связаны… чем? Чем-то отвратительно склизким, холодным или жгучим, оставляющим кровавый след? Эта нить сдавливает меня, душит. Его тоже. Всё в нашем случае сложно, святой отец. Это боль, которую мы добровольно принимаем. Иначе не можем. Иначе мы — не мы. Вот так. Это так и должно быть, судя по тому, что вы спокойны.

— Ты должен был изначально понимать, что всё будет довольно сложным. Но ты шёл на это, Джон. Потому что… несмотря на то, что это невероятно принять такому человеку, как ты, ты сам захотел признать для себя это. И не совсем для себя… для него. Ты не хочешь его обманывать. Потому что… ты и сам знаешь почему, — снова вздох. Сердечное участие принимал святой отец в его личной жизни. Даже Джон так не переживал.