Капелла №6 (СИ)

— Это невероятно! Сделать такое за полчаса и в такой обстановке… а ты точно адвокат, а не известный здесь художник? — Джон вопросительно глянул на него; парнишка рассмеялся.

— Точно! Можешь и не сомневается. Тут ведь почти ничего не прорисовано, а набросано всё большими штрихами. А чтобы сделать траву и листву, как в реальности, особых умений и не нужно, а вода вообще на раз-два делается — каждый сможет также, если глянет урок в Интернете. Знание пропорций, света-тени и техники срисовывания вообще даётся чуть ли не на первых занятиях в художке, — Крис говорил это очень смущённый и собирал карандаши обратно в связку.

— Это для тебя всё так просто. Не каждому дано желание вообще копаться в этом и чему-то учиться. У тебя талант есть определённо… — Джон снова задумчиво окинул картину взглядом, а потом тихо добавил: — И фантазия…

— Сюжетом и надеялся я тебя удивить, — Форстер уже сложил карандаши и теперь запихивал бумаги. — Дай-ка её на секундочку. Последние штрихи…

Кристиан достал из общей связки чёрный мелок и что-то быстро накрапал в углу картины, а потом, покопавшись в кейсе, извлёк чёрную шёлковую ленту и, свернув лист трубочкой, завязал ею.

— Не должна помяться — бумага плотная, почти как картон! Держи, — он подал свёрток Джону, ещё пребывавшему в недоумении. — Да тебе это, тебе! — адвокат рассмеялся и встал со скамьи. — Пусть хоть что-то будет изредка напоминать тебе обо мне. Как знать, может, ты когда-нибудь и улыбнёшься, взглянув на неё… и вспомнишь обо мне… что-нибудь хорошее… — он опустил взгляд и задумчиво усмехнулся.

— Тебе так важно, чтобы тебя вспоминали? Особенно такие люди, как я? — заворожённо поглядывая на свёрток и чёрный блестящий бантик на нём, спрашивал Джон.

— Сам не знаю. Просто картины отлично сохраняют память о том человеке, что их написал. Это не какие-нибудь там безделушки, сувениры, бесконечные магниты, которые пылятся потом на полках… Взглянув на картину, сразу вспоминаешь что-то хорошее… — Джон поднял взгляд и посмотрел в слишком печальные для такого момента, но ещё искрившиеся теплотой глаза, посмотрел на эти тонкие сжатые губы, которые Крис прикусил, на эти беспорядочно взъерошенные волосы.

— Мы навряд ли увидимся. Может, и вспомнишь обо мне… честно? Я не знаю, зачем мне это, — он быстрым неловким движением взъерошил волосы и несколько нервно развернулся. — Впрочем, нам пора. Уже совсем темнеет… — пока Джон складывал свёрток в рюкзак, Крис, видимо, перед этим долго и напряжённо подумав, вполоборота негромко заявил: — Да и картину, во всяком случае, можно, если что, разорвать, легко разорвать. А магнит вроде жалко выбрасывать…

— Да не суетись ты так! Мне вот отнюдь не хочется выбрасывать этот шедевр. Я определённо полюбил твою писанину, — Джон наконец тоже встал со скамейки и поближе взглянул на почему-то глубоко задумчивого и печального адвоката. В темноте его бледность казалось даже серой, полузакрытые глаза нельзя было никак разглядеть — только будто бы пустоту. Джон не понимал, что могло случиться в его мозгу за столь малое время, но надеялся, что это какой-нибудь посттворческий синдром.

— Да я просто, рассуждаю… Не удивляйся так, со мной такое бывает… такое странное состояние. Часто после того, как я порисую, я впадаю в своего рода депрессию. Я не могу понять, как я нарисовал; а если понимаю, то мне всё равно кажется, что я сделал это слишком ужасно и прекрасно одновременно, — Крис кивнул головой в сторону тропинки, и они стали медленно подниматься; в тот момент парень и заметил начинающее нарастать удивление Джона.

— Вот так мы, почти творческие, и загоняемся…

— Да это всё от скуки и нехватки внимания! — он даже усмехнулся: такой простой вдруг и решаемой показалась ему проблема Форстера.

Крис не выглядел удивлённым — скорее заинтересованным. Весь его вид говорил о том, что он хочет, чтобы Джон продолжал эту тему, но Джон специально замолк и не стал распаляться — как когда-то священник ему не стал говорить банальные истины, так и теперь он только натолкнул парня на мысль.

До главной аллеи они шли молча; Форстер задумался о словах Джона, а Джон почти ни о чём не думал: он пытался запомнить этот элегический момент, полный мягкой мглы, спокойного шуршания мелкой ряби озера о берег, очень далёкого от них шума бурной людской жизни и, наконец, полный странного ощущения, доселе неиспытанного, будто он живёт по-настоящему, пусть только в единичный отрезок своего существования, но живёт, живёт… И живёт не только он, а ещё Джон Константин на той картине, с той только разницей, что пребывать в таком моменте тот Джон будет вечно. Он чувствовал себя странно счастливым; ужасно редкое для него состояние. Если бы его состояние можно было описать с помощью какого-нибудь насекомого, то это точно был бы мотылёк, что, необыкновенно счастливый, летел прямо в огонь. Он ощущал себя необычайно хорошо, купаясь в пока что тепле и свете от пламя их с Кристианом отношений, но скоро он должен был сгореть в нём дотла.

Но ведь пока до пламени было так далеко, расстояние казалось стремящимся к бесконечности, можно было даже и не думать о том, что свершится не так скоро. Пусть это даже и относительно глупая иллюзия, именно здесь, в Лионе, хотелось упиваться ею и верить в неё…

Как только они вышли на главную аллею, яркий свет фонарей и бурной парковой жизни обступил их; в ноздри проник запах сладкой ваты вместо затхлого озёрного. Невероятно спокойное чувство сменилось теперь каким-то живым и насыщенным; желание жить, а не существовать стало даже больше.

— Хотел сказать насчёт завтрашнего… мы должны будем встретиться около девяти рядом, допустим, рядом с перекрёстком улицы Биша и Шарлемань. Я доведу тебя до судебного зала, это недалеко, — начал Кристиан совсем серьёзно, но ещё с некоторой меланхолией в глазах. — Когда будут спрашивать, отвечай строго по делу, обращай внимание на то, что буду подсказывать я. Но я добьюсь, как смогу, чтобы тебя не трогали. Вот, наверное, и всё. Скорее всего, завтра или послезавтра ты уедешь счастливый и даже со множеством своих выполненных заданий. Так что особо не грусти, — Крис слабо улыбнулся и легко толкнул его локтем в бок. Конечно, до этого момента Джон и не собирался грустить, но после озвучивания адвокатом того, что ожидало его уже менее, чем через день, крайне неприятное пустое чувство подступило к его горлу.

— Счастливый? Я никогда в своей жизни не был счастливым, иногда — просто довольным и всё, — мешающее говорить отвратное ощущение заставляло Джона противоречить всему, в том числе и себе. «А как же в тот момент, когда я смотрел на нарисованную картину? А в прошлые дни, когда бесцельно гулял по городу с этим пропавшим в жестокой реальности художником? И тогда я был просто довольным?». Константин уже не верил в сказанное; что-то горькое кольнуло ему в район грудной клетки — ведь Крис-то, уж конечно, поверит в это дерьмо, как верил и в остальное. Хотя иногда это наивное существо и проникало в такие тайники его души, что казалось, будто они знают друг друга с ранних лет, всё же часто Джон как мог измывался над ним, заставляя верить в самые головокружительные небылицы про него. И это как огорчало, так и веселило Джона. Увы, странное свойство его натуры.

Адвокат опустил глаза и даже несколько застенчиво улыбнулся (по крайней мере, так увиделось Константину в грязновато-молочном мраке, что часто укутывал Лион после шести вечера, особенно после непрерывного дождя).

— Пусть так, без разницы, — он качал головой, смотря прямо перед собой. — Всё равно это будет что-то положительное в твоей душе. Одного этого мне достаточно, чтобы быть спокойным. Просто… знаешь, я не заметил, как пролетело время. И, несмотря на то, что я ценил каждую его минуту, мне всё равно жаль. Ведь счастливый момент никак не растянешь; на то он, наверное, и счастливый… — дёрнув плечом, он нервно усмехнулся. — Впрочем, я говорю много и непонятно для тебя. Просто признаюсь честно, что я привык к тебе. Не иначе.

Мимо неспешно проходили жмущиеся друг к дружке влюблённые подростки, большие и шумные семейства, молодые пары с колясками, группки пожилых, но весело смеющихся людей; нельзя было встретить ни одного человека, который бы шёл в одиночку, грустно предаваясь своим унылым мыслям. Ни одного. И Джон — какой жуткий разрыв шаблона! — тоже не шёл один. С ним рядом был человек, с которым и правда хотелось быть в это время; иначе и быть не могло — Джон просто сразу отсеивал ненужных ему людей. Тот, кто был нужен, оставался рядом по какой-то чудесной инерции, занёсшей его из бешеного потока жизни. Это почему-то не хотелось укладываться в понимании.