Капелла №6 (СИ)

— Мне кажется, люди попросту забыли, как это: строить с душой. От нас останутся только лёгкие панельные дома, стеклянные высотки и пластиковые церкви, которые лет через пятьдесят падут также легко, как карточный домик. То есть ничего от нас не останется, — Кристиан посмотрел на него. — А эти люди хотели, чтобы от них хоть что-нибудь осталось. Потому что было, чему оставаться и чем гордиться. У нас, видимо, нечем…

— Мы и не заметили, как экскурсия превратилась в разговор за жизнь, — Джон усмехнулся и перевёл взгляд на алтарь, где виднелась всё та же самая Дева Мария, которую он видел за сегодня аж третий раз. — Думаю, это пагубное влияние дождя. Он развязывает язык. Даже мне.

— Дождя и осени, — аккуратно поправил Кристиан, опустив ворот и расстегнув первую пуговицу. — Если дождь развязывает язык, то осень находит человека, с которым это происходит менее безумно.

— И ты не видишь в этом ничего плохого? Не боишься сболтнуть лишнего совершенно незнакомому человеку?..

— Нет смысла бояться того, что приходит плавно и постепенно. И уж точно не стоит бояться болтать лишнего; конечно, порой это не заканчивается ничем хорошим, но, а как иначе появятся у тебя знакомые люди? Методом проб и ошибок.

— И боли… — добавил Джон, немного сморщившись, будто он проглотил кислое. Форстер даже не глянул на него, улыбнулся беззаботно и опёрся туловищем на спинку впереди стоящей скамьи, сложив руки под голову.

— К тому же, Джон… — продолжил он менее серьёзно, — с вами я не чувствую себя чужим. Да и вы… хотя про вас говорить не буду. Но дождь, как видите, не оставил этого просто так… Мне с вами удивительно легко говорить, будто я знаком с вами больше десяти лет, а на самом деле — не больше недели. Вы можете отвергать это или меня, но… имеет ли это смысл? Честно, мне уже всё равно.

Он помолчал, боковым зрением пытаясь уловить хоть какое-нибудь движение с его стороны, но Джон был недвижим, застыл в ожидании продолжения. Он был спокоен, но что-то всё равно закопошилось внутри него, такое приятное и щекотливое волнение, которое слегка скручивает живот. Кристиан с неохотой заговорил:

— Вы были для меня слишком загадочны. И… знаете, есть у меня такая тяга… тяга ко всему неизвестному и странному. Вы как раз отлично попадали под это определение. И я пытался в первые дни нашего сотрудничества подобраться к вам ближе, чем это того стоило… Но, как вы заметили, это оказалось глупо и навязчиво. Я пытался войти в тот мир, в котором крутились вы, и оттуда понять хотя бы немного о вас. Однако вы та ещё железобетонная непробиваемая стена! В один момент я понял, что истратил все свои силы, эмоциональные силы, и буквально выгорел изнутри. Так бывает, когда слишком сильно хочешь чего-то, и вот оно вроде бы близко, и вроде уже почти исполняется, а потом — опять отпрыгивает так далеко, словно всегда и было там, на горизонте! И ты снова пытаешься и пытаешься… после энного раза пожар мечты о далёком и желаемом настолько увеличивается, что выжигает все остальные желания, более разумные и нужные тебе. Какой-то момент икс, щелчок, мгновение — и вот уже от задорного огонька поначалу остаётся только кучка углей! Не так давно со мной это случилось. И я решил: будь что будет. Если мне будет суждено хоть чуть-чуть приблизиться к этому человеку, я не прощёлкаю этот момент, но если судьба окажется иного мнения… Значит, оно и правда не к чему. Наверное, я несколько всё же поумнел, когда подумал об этом… Знаете, я полагаюсь на выбор судьбы: она сталкивает и сближает с нужными людьми. Не стоит гоняться за тем, что слишком далеко, сверх меры. И — парадоксально — когда я перестал донимать вас, что-то между нами произошло, и вот я уже рассказываю вам эту историю и рассуждаю о чём-то своём! Несмотря на то, что порой из вас слов не добыть и подходить к вам с каким-то разговором вообще страшно, в общении вы оказываетесь гораздо другим человеком, чем кажитесь.

Кристиан на секунду повернул таки к нему голову и бегло посмотрел, чтобы понять: не слишком ли безумное безумие он сказал? Но Джон оставался спокоен с виду, хотя и был задумчиво взволнован.

— Закончилась ли на этом твоя исповедь, сын мой? — нарочито растянуто и монотонно проговорил Константин, нахмурился и покачал головой, словно был недоволен. Форстер сразу понял, что над ним чуток издеваются, и вторил этому:

— О да, святой отец. Можете начинать меня проповедовать. Каков мой диагноз?

— Тебе просто-напросто не хватает хорошей взбучки, которая бы выбила из тебя эту дурь. А ещё надёжных людей — чтобы не искать опоры в первом попавшемся человеке.

— И тут опять замкнутый круг, Джон… чтобы их найти, нужно приложить усилия, то есть глупо надеяться на первого встречного, рисковать…

— Рисковать будет совсем не нужно, если отключить в себе функцию поиска странных людей. Знаешь, в них порой нет ничего, кроме расстройств и равнодушия.

— Иногда они стоят всех людей, вместе взятых… иногда они скрывают за собой интересный мир… совершенно отличный от других…

— И что, я стою всех людей, вместе взятых? Скрываю за собой интересный мир? — Джон едва сдержал смех, прикрыв кулаком рот. Форстер отвернулся от него и угрюмо сдвинул брови к переносице, а потом вздохнул и тихо сказал:

— Ну вот вы опять будете смеяться надо мной, если я заговорю об этом! Всё может быть, я вас толком ведь и не знаю… Но меня не перестанет тянуть к неизвестному, даже если я обожгусь на этом сотни раз. Такой я человек…

— Такой упёртый, как и я…

Джон затих и услыхал чей-то жаркий шёпот, чью-то проникновенную молитву и стал искать глазами источник шума. Рядом не было людей, которые бы молились, зато совсем недалеко виднелась чёрная кабинка для исповедей. Константина как-то неприятно передёрнуло; на ум приходили воспоминания его унижения, тех отвратительных минут, когда он становился слабаком, не иначе. Кто-то тоже сейчас предавал себя, выставлялся в плохом свете, просил помощи и изливал застоявшиеся зловонные лужи из своей души священнику. Джон едва слышал шёпот, а разобрать тем более не мог — говорили на французском. Кристиан наверняка понял бы, о чём там шла речь… Хотя не было более лицемерной и гнусной вещи, чем подслушивание чужих грехов. Джону захотелось сейчас же позвать Криса уйти отсюда, последовать дальше по их маршруту, лишь бы не слышать этого прерывающегося всхлипываниями шёпота, но тот опередил его:

— Я вот ещё что хотел сказать, Джон… раз на то пошло… — Крис наконец выпрямился и, даже сузив глаза, пристально на него посмотрел. — Во французском языке есть различие между предлогами, которые в английском обозначаются одним скупым «ты». Ну, это должно быть известно… есть уважительная форма, которую обозначают на письме заглавной буквой, но по-английски всё равно читают как «ты», хотя понимают совсем иное. В моём родном языке «ты» как раз делится на официальную форму — «vous» — и обычную — «tu». Так вот, Джон… до сего момента я мысленно называл тебя «во», теперь буду — «ту». Надеюсь, это было не слишком смелой просьбой…

— Это твои мысли, называй, как хочешь. Мне, как ты знаешь, не совсем дано понять это различие… — Джон махнул рукой, словно это было сущей мелочью, но не мог не заметить, как обращение Криса к нему несколько смягчилось, будто разница и вправду была настолько ощутимой. Он подумал, что ему наверное показалось, и решил больше не думать об этом. Но, взглянув на адвоката, он увидал эти благодарные глаза: казалось, ещё чуть-чуть — и они зажгутся сильным ярким светом, на который только способна такая открытая душа.

Джон специально не решился развивать эту тему, потому что как никто иной знал причину перехода с «Вы» на «ты».

Базилику они покинули через другой выход; улица встретила их угрюмым не дождевым небом и пронзительным ветром. Кристиан сказал, что дальше их путь лежит к Дому адвокатов, Лионскому собору, потом — к игре в шахматы и слушанию органной музыки. Джон был счастлив двигаться хоть куда-нибудь, идти под этим огромным, свободным, пусть и пасмурным небом, был даже рад слушать этого удивительного человека, ищущего странных людей и приключений, желающего всего и сразу, был приятно удивлён этой целой бурлящей жизнью, энергией и волей, скрытыми за этим любопытным горячим сердцем и мягким взглядом. Джон ощущал себя наполовину уже пропавшим человеком, а на другую половину — счастливым и наконец освободившимся. И он знал, что ожидать чего-либо хорошего от такого парадокса не стоит…