Капелла №6 (СИ)

Джону нравилось стоять рядом с алтарём; пускай в нём не было ни золота, ни шикарного убранства, кроме как пышных цветов рядом с усыпальницей, это место ему нравилось. Отсюда были видны часовни, находившиеся чуть дальше: также выдолбленные из серого камня, с элементами мрамора, с аскетичными статуями и иконами, с яркими витражами и деревянными исповедальнями. Здесь не было места пышным нарядам, разноцветному мрамору, золоту, дорогим камням; здесь действительно думали о Боге. И Джон, на склоне лет уже познавший, что есть на самом деле Бог, эта религия, вся жизнь вообще, тоже вдруг задумался; задумался даже с некоторой наивностью, с которой каждый из нас задумывается, оказавшись в церкви и подняв взгляд наверх, на крестообразный серый или мозаичный купольный потолок. С какого-то определённого момента начинает поражать это величие. Мысли в такие моменты проносятся хаотично, вне зависимости от нас, вне нашего понимания; они как птицы — либо резко взмывают вверх, в небо, теряясь среди туч, либо падают камнем вниз, переплетаясь с листьями деревьев.

В такие моменты почти любая беда кажется мелкой и решаемой; Джону тогда пришло в голову: может, он не совсем и несчастлив? Может, с ним на самом деле всё в порядке и нет и половины тех проблем, которые он себе напридумывал? Конечно, горечь на сердце осталась; даже не горечь — накипь; но многие проблемы отпали сами по себе. Банально говорить такое, но ему и вправду стало легче, как легчает больному, когда наконец в его руках появляются нужные ему лекарства, пускай он ещё и не пил их. Было и сладостно, и спокойно, и чуть-чуть горестно; словом, было прекрасно в сравнении с прошлым. Эти высокие стены, строгими линиями уходящие вдаль, возносили и его душу в какое-то такое место, где сейчас были все души этих прихожан.

Джон опустил голову и сделал пару шагов в сторону; перед поворотом он стал считать «Три, два, один…». Он развернулся, и раздался типичный хлопок; Константин теперь отчего-то точно знал, что это только в его голове. Сегодня удар был менее громким; что же это, получается, совесть стала его теперь меньше мучить?

Константин медленно поплёлся между скамейками, изредка посматривая на людей, то молящихся, то вознёсших взоры кверху, как и он недавно. Потом привычно свернул направо и уже без сомнений открыл дверцу исповедальни под номером шесть… Кажется, эту самую цифру он увидел не в первый раз, когда пришёл сюда исповедоваться, а много позже; раньше эта цифра была ему словно весьма опасным предречением, а теперь стала вновь обычной цифрой. Джон вошёл внутрь и ещё раз прокрутил в голове то, что желал сказать; у него был план, но не было слов — слова должны были появиться во время исповеди, а не до, как он предполагал и крупно ошибался, приходя с огромным запасом хороших слов, но с отсутствием плана. Он опустился рядом с решёткой, за которой была только одна неизвестность, и негромко начал:

— Святой отец, я хотел бы исповедаться… — отчего-то слова не першили в горле, не застревали и не комкались; всё лилось спокойным потоком — Джон даже удивился самому себе. Через несколько секунд ему ответили:

— Говори, сын мой, говори всё, не тая. Господь Бог выслушает тебя и направит тебя на путь истинный. Однако ж не Джон ли ты? Голос твой, сын мой, забыть невозможно, но сегодня он бесконечно спокоен; в твоих словах не было спешки.

— Да, это я, святой отец. Я не знаю отчего, но мне стало легче. Мне будто бы стало всё равно, будто бы я свыкся… И теперь только одно равнодушие есть у меня в сердце, — Джон несильно сжал пальцами решётку и хмыкнул.

— Молился ли ты?

— Изредка, — решил соврать Джон, уже и сам не зная, для чего.

— Можешь поведать о том, в чём хотел покаяться…

— Святой отец, я всё о том человеке, если вы помните. В своей прошлой исповеди, будучи на грани безумия, я рассказал всё скомкано, неясно. Сегодня же я хочу разъяснить некоторые моменты.

— Можешь говорить всё как на духу, сын мой, — Джон при этих словах сделал неглубокий вдох, уселся поудобнее и начал:

— Я уже совсем не помню, что говорил в прошлые разы, святой отец, но это что-то было отборным бредом безумца. Однако ж что сказано, то сказано; сегодня я могу только напомнить вам об этом.

— Ты говорил о человеке-ангеле, что вернулся в наш мир и стал твоим помощником, но тут же он стал тебе невыносим и ты испытал целую гамму противоречивых чувств. Ты не мог разобраться в себе, не знал себя и был очень расстроен.

— Вы абсолютно правы, святой отец! Да… не знал! Но теперь… вы ведь ощущаете разницу между тем, каким я был тогда и каким стал сейчас?

— Да, сын мой. Ты неосознанно, но следуешь нашему плану: вот ты уже успокоился. Но, пока это ещё слишком видно, не поверил в себя.

— Мне предстоит ещё многое… но тогда вы говорили, что я утаил кучу подробностей из своего рассказа. Что ж, сегодня самое время их восстановить! Знаете, я ведь так и не понял, кто мне этот человек, но отчего-то перестал сходить с ума, как прежде. Наверное, это связано с нашим неосознанным сближением; в последние дни произошло много всего. Я не могу сказать всей правды, но на одном из своих заданий я чисто случайно встретил его и мне стало даже смешно — случайности, знаете ли вы, всегда бывают смешными, если не смешными и горькими одновременно. И вот эти разговоры… о всякой мелочи, если вы хотите знать: о городах, вере, родственниках, какие-то псевдоразмышления, — они как-то сближают. Этот человек уже не кажется мне далёким. Однако я прекрасно понимаю, что мы ещё, конечно, можем с ним поразвлечься, поболтать о всякой всячине, посидеть в кафешках, следовать нашей (Господи, вы слышите — нашей!) традиции, но… мы никогда не станем теми, кем были. Того прошлого не заменить, не вернуть и не превратить этого настоящего в него. Вот хоть разбейся — никак! От этой мысли мне становится неприятно, святой отец, и я опять начинаю сквернословить ему. Однако он и сам… такой любопытный гадёныш, чёрт бы его побрал, это в нём не изменилось, а даже увеличилось! — Джон усмехнулся. — И вот, когда я вроде только успокоился, я узнаю, что нам скоро придётся расстаться. И я с одной стороны рад этому, потому что закончатся мои мучения, потому что я смогу уехать отсюда, из этого злосчастного города, а с другой… я вот понял: ну, вернусь я в свой гадючник, ну, буду вновь заниматься работёнкой, ну, вновь получу деньжат, чтоб хватило на еду и оплату жилья… а дальше-то что? Вот и вся моя жизнь? Такая скучная? И закончатся все эти передряги, пускай и совсем перекосившие меня, но зато полезные для некоторой встряски? Мне стало неприятно от этого и от того, что, по сути, настоящей, живой жизни у меня не было и не будет, кроме как этого кусочка длиною в несколько дней. Я уже без удивления понял, что мне нравилось здесь, пускай и по-особенному нравилось… специфически так. Но ведь нравилось, святой отец, нравилось! Я сам не ожидал, что скажу эти слова… — Джон замолк, ожидая ответа, но, не дождавшись, решил закончить:

— Но не только это я хотел вам рассказать… в следующем я хотел бы уже покаяться. После прошлой исповеди мне было сначала хорошо, потом стало завидно… я завидовал те людям, что беспечно ходят под моим балконом и ничего не ведают. Тогда я подумал, почему же я не могу так, и в тот же день загулял, проснувшись лишь послезавтра, считая от того дня. Я пьянствовал и купался в разврате; со мной уже ничего нельзя поделать, верно? Даже если и можно… я сам отказываюсь, святой отец.

Константин замолчал и стал дожидаться ответа священника.

— Сын мой, всё то происходит из-за твоего неверия в себя. Ты должен доверять себе, чтобы пойти дальше, чтобы разобраться в своих отношениях к тому человеку. Ты стал мягче к нему, это уже хорошо — ведь отталкивание порождает только негатив. Ты говорил, сын мой, что вы никогда не станете теми, кем были, не вернёте того драгоценного прошлого; да, прошлое не вернуть, это аксиома, даже если стараться — выйдет только хуже. Но вы ведь можете создать новое прошлое, точнее, вы его уже создали; потом — новое будущее и настоящее. Может быть, это даже хорошо, что прошлого уже нельзя вернуть; копаться в нём опасно, Джон. И, может быть, это даже лучше, что вы никогда не станете теми же; вспомни, Джон, каким разбитым ты вошёл в эти стены, и увидь, какой ты сейчас. Ты что-то скрыто даже для себя принял в своей душе, какое-то решение. Прошлое нужно лишь для того, чтобы быть фундаментом для чего бы то ни было; считай, сын мой, что в ваших отношениях часть фундамента сохранилась — это твоя память. Увы, у твоего ангела — нет, но он смотрит на твой и пытается воспроизвести также, достроить, пусть это и займёт некоторое время. Покажи ему, Джон, как ты относишься к нему, как относился тогда, когда он ещё не был ангелом; только не используй двусмысленные слова и действия — у обычных людей, знаешь ли, нет возможности проникнуть в другую голову и всё прочитать оттуда. Тебе это сложно, понимаю, но ты сам избрал этот нелёгкий путь, Джон. Это ведь ты тогда почти прервал меня, когда я предложил отказаться от этой затеи, коли она на тебя так давит. Ты, Джон, совершенно удивительный человек. Слабак бы отказался от такой опасной игры.