Моника 2 часть (ЛП)

- Ахаха! Вот мы и ступили на землю Саба. Прекрасный вид, правда?

Стояла священная тишина, спускавшаяся с голубых небес теплым и пахучим воздухом. Аромат перца, гвоздики, мускатного ореха, старинный запах островных пряностей, о которых грезил Колумб и мечтательные мореходы XV века. Моника вдыхала эти ароматы с непроизвольной жадностью, впитывала, как новую силу, в которой нуждалась молодость, как чувство, отличное от любви, предметов, жизни. Будто женщина выходила из глубины ненастоящего, чтобы вновь наслаждаться обычными вещами: светом, воздухом, здоровьем, которое вернулось к ней и неслось по крови, и что ей чуть больше двадцати.

- Мы недалеко от городка «Боттом», или по-нашему «Дно». Так называется главный населенный пункт острова Саба, вернее, единственный населенный пункт, так как остальные – обычные рыбацкие деревушки. Боттом находится на месте потухшего вулкана. Его построили старые голландские моряки. В городе просторные, основательные, чистейшие дома, как на островах Кюрасао и Бонэйр. Ты никогда не видела этих островов, Моника?

- Нет, Хуан.

- Увидишь. Они того стоят. В другом стиле, и такие же красивые, как на острове Саба.

Без сурового властного взгляда и неприятной саркастической гримасы, которая делала лицо жестким, он казался совершенно другим человеком, спокойным, молодым и искренним! Жгучие, темные и преданные глаза смотрели вперед. Сладостный и чувственный рот казался бы нежным, если бы не волевой подбородок и широкие челюсти, переходившие в квадратную шею, крепкую и сильную. Он оделся не так празднично, как остальные моряки. Равнодушно ступал босиком по камням и колючкам. Красивый, мужественный и крепкий, с варварской красотой острова Саба, чей вулкан находится посреди морей. На этих полу-девственных землях, как и в каюте «Люцифера» это уже не тот неприятный, жестокий, дикий и необузданный человек, поразивший Монику в долине Д'Отремон. Исчез нахальный взгляд и оскорбительная ухмылка, с которой он появился под окнами старого дома в Сен-Пьере. Моника смотрела на него и спрашивала себя, почему он так изменился, пока тот не заговорил, словно отвечая на ее размышления:

- Как удивительно порой мчится время, не правда ли? Словно сотню лет назад мы уехали с Мартиники, а прошло лишь четыре недели. Хочешь прогуляться до города? Осталось преодолеть лишь небольшой клочок земли. Ну и подняться в гору. Но ты весишь мало, и я понесу тебя на руках.

- Нет, ради Бога! Как я могу докучать вам?

- Здесь не знают карет и лошадей. Мулы и ослы – это все, что можно встретить. Женщины голландских колонизаторов обычно ездят в паланкине или на руках раба.

- Не может быть! Они используют людей в качестве животных?

- Это достопочтенные люди, – насмешливо подчеркнул Хуан. – Сюда привозят много рабов из Африки, а также из Европы. Еще сто лет назад их продавали на этих островах в тюремных кандалах. Огромный улов преступников из Англии, Франции, Голландии. Воры, пираты, карманники, бродяги без профессии или бедняки без имени и состояния. На пристани их продавали с аукциона на год, пять, десять лет, а в этом климате они умирали или их обменивали. Забавно, не так ли?

- В этом нет ничего забавного. Это слишком жестоко.

- А что еще человек творит на свете, кроме жестокости? Фундамент замков и дворцов укреплен слезами, кровью, мучительным потом тысяч несчастных, изнемогавших от усталости. Благодаря этому мы имеем цивилизацию. Будь мир хорош, то не было бы мира, Святая Моника, а царил бы рай на земле.

- Святая Моника… – пробормотала она. – Давно вы не называли меня так.

- Да, – весело подтвердил Хуан. – Согласно нашему новому календарю – целую сотню лет. Ты же, наоборот, не зовешь меня Хуан Бога.

- Теперь я могу вас так назвать. Если вы правда хотели оставить меня на Мари Галант.

- Да, хотел, – подтвердил с грустью Хуан. – Но кое-кто сорвал эту затею, и как я сказал, ты заплатила за чужую вину.

- Хотите сказать, что навсегда отвергли эту добрую мысль? – опечалилась Моника.

Хуан избежал обеспокоенного взгляда, тряхнул головой, словно испугавшись охватившей его мрачной мысли. Затем решительно поднял Монику на руках, которая испуганно возразила:

- О, ради Бога! Что вы делаете?

- Несу в город. Надо пройти немного… – Он взобрался на гору с невероятной тигриной ловкостью. Моника казалась пушинкой в его сильных руках и со страхом ухватилась за его шею. Она почувствовала, что не хозяйка даже собственной жизни и сдалась, закрыв глаза. Как можно бороться против этой слепой силы? Это так же бесполезно и глупо, как противостоять буре, как ухватиться руками за свистящее дыхание циклона. Она принадлежала этому мужчине, который нес ее на гору, а ведь он мог бы швырнуть ее в пропасти, видневшиеся по обеим сторонам узкой дороги, мог бросить в море или оставить умирать в каюте «Люцифера». Она жива благодаря милосердию варвара, который клялся, что не проявит жалости и сострадания. Какой защитой и теплотой духа ее окутало! Какая странная и жгучая сладость капля за каплей сочилась в ее душу, которой она осмелилась наслаждаться! Оба поднялись и остановились, и Хуан мягко поставил ее на землю.

- А вот и Боттом. Важный город Сабы. В этой долине есть какая-то гостиница. Пойдем, поедим чего-нибудь, а потом пойдем по магазинам. Это платье тебе очень идет. Нам нужно купить еще.

- О нет, ни в коем случае! Вы с ума сошли? Мне ничего не нужно, я ничего не хочу, а если у вас есть жалость, позвольте мне свободно вернуться. Мне поверят в любом месте. Позвольте мне вернуться в монастырь, Хуан!

- Твой монастырь? Как может тебя это радовать?

- Там мир, тишина, одиночество и покой.

- В могиле тоже покой! И почему ты хочешь умереть, когда жива? Ты даже не понимаешь, насколько это нелепо! Подойди, посмотри вон туда.

Он снова подхватил ее, унося к каменному бордюру ближайшего пруда. Это был маленький водоем, где разливался родник, и он, словно в зеркале, отразил две фигуры: огромную и крепкую Хуана; хрупкую, дрожащую и утонченную Моники де Мольнар.

- Посмотри, Моника, посмотри хорошенько. Посмотри на себя без монашеской одежды, без черных тряпок, которые скрывали твои тело и душу. Сними наконец эту накидку!

Он сдернул накидку и заставил Монику опуститься к воде, чья гладкая поверхность отражала ее облик. Моника увидела в чистоте водного голубого неба приоткрытые губы, сверкающие глаза, немного растрепавшиеся светлые волосы. Увидела обнаженную шею, грудь, ладони, хрупкие руки, неподвижно соединенные, словно две белые лилии, и глаза посмотрели восторженно, увидев себя другой.

- Сколько лет ты не смотрелась в зеркало?

- Не… не знаю… – сомневалась взволнованная Моника. – На самом деле я немного смотрелась на корабле. Я выглядела в этом платье так глупо, несвойственно самой себе.

- Это платье простой деревенской женщины, которая живет, любит, радуется солнцу и чувствует его прикосновения. Посмотри на себя, разве ты не красива? Не прекрасна? Разве ты не такая же красивая, как и сестра? Пойми, что не оскорбление осознавать свою красотку, привлекательность и желанность для настоящего мужчины. Это не оскорбление, наоборот.

- О, замолчите! Оставьте меня, Хуан!

- Не оставлю, но не бойся, я ничего от тебя не потребую, пока ты не расположена. Почему хочешь умереть? Какая причина? Думаешь, не сможешь жить без Ренато? Я так не думаю. По-моему, ты не так сильно его и любишь. Ты всегда жила без него и не принадлежала ему, как и он тебе.

- У меня была надежда… – призналась Моника, борясь между стыдом и тревогой.

- Какая же ничтожная эта надежда! Твоей страсти не существовало, она оказалась ложью. У нас двоих была только безумная, отчаянная, тоскливая любовь, которая ушла сквозь ладони. Да, больно, да, мы ощущаем, как наши чувства отрываются от души. Надежда! Надежда, сон! Это ложь, Моника, ложь. Нет больше повязки на глазах, которая душила чувства. Сначала я возненавидел тебя, думал, ты вправду всего лишь послушный лик, украшающий алтарь, холодная, бессердечная, бездушная, бесчувственная. Я думал, ты наподобие святой. Это прозвище не насмешка. Святая Моника… Теперь я вижу, что ты оставила монашеские одежды, черные одежды и лживые чувства, что у тебя есть сердце, способное страдать и любить.