Моника 2 часть (ЛП)

Голубое небо потемнело, украсилось звездами, а Моника видела гигантский силуэт горы Мизери. Теплый и мягкий воздух, спокойное море, словно лагуна тихих вод, которую окаймляли кружева серебряной полной луны. Моника накрыла плечи шелковой накидкой, чуть прикрыла голову и вздрогнула, ощутив на себе пристальный взгляд Хуана:

- Какой белой ты выглядишь под луной! Белой и сверкающей, как звезда. Что-то есть такое в тебе. Ты как звезда, отраженная в водоеме. Вроде она рядом, но видно лишь ее отражение. На самом деле она очень далека, в миллионах миль.

- Какая глупость! – покраснела польщенная Моника. – Почему вы мне это говорите? По-моему, утверждение не совсем справедливо. Когда этим вечером я уверяла, что понимаю вас…

- Ты хотела сказать, что сочувствуешь. Я прекрасно понял.

- Нет. Я поняла, потому что вдруг осознала многое. Сострадать – это другое. Сочувствовать можно даже тогда, когда мы не очень хорошо понимаем, сочувствовать страдающим. А кто не страдает в этом мире? Все страдают, всё страдает. Как правило, каждый понимает и чувствует собственные муки, но прекрасен момент, когда наше сердце рвется и переполняется от чувств по отношению к другому сердцу, страдавшему больше, и которое имеет большее право на нежность и огромную любовь.

Быстрым движением она взяла левую руку Хуана, повернула жесткой ладонью вверх и в непреодолимом порыве дрожащим поцелуем прикоснулась к длинному шраму.

- Моника, – глубоко потрясенный спросил Хуан. – Что ты делаешь?

- За вашу боль ребенка, Хуан, за эту жалость, которую никто не проявил, и за все, что вас еще ранит.

Она смотрела ему в глаза с новым, неожиданным волнением, открывая сердце, и он побледнел, избегая этого взгляда. Под белой атласной кожей бежала с новым жаром алая тропическая кровь. На мгновение стерлось все: прошлое, мечты, воспоминание других горящих губ и глаз. Посреди корабля Хуан Дьявол не чувствовал под собой ног, словно весь переполнился, словно целый мир находился в его непокорных волосах, могучих руках, чувственных губах и больших итальянских глазах.

Моника задрожала, когда он освободил руку из ее нежной тюрьмы, и рука легла на хрупкую талию, медленно отводя к запертой двери единственной каюты «Люцифера». Она чувствовала, словно ее пронзила незнакомая сила и одновременно слабость, словно она сдалась. Она не сопротивлялась и не возражала. Словно пена волн, которые море приносило и уносило, она принадлежала Хуану Дьяволу.

- Доброй ночи, Моника, отдыхай. Выспись хорошенько, потому что завтра будет бурный день. Есть на что посмотреть в Сент-Кристофере. Тебе понравится.

Он бесшумно удалился тихим и твердым шагом босых ног, а она неподвижно и пораженно стояла с одним именем Хуана в горле и жаром широких рук, разжигавших атласную кожу. Почему он оставил ее сейчас? Почему не подошел к ней, словно с сомнением ожидая первую ночь? Без него как будто закачался весь мир; без него она почувствовала одиночество, холод, но не позвала его. Волна смущения зажгла щеки и выплеснулась доселе неведомыми ей слезами. Она подумала о стольких женщинах, которые без тени сомнения кидались в его объятия. О портовых падших женщинах, распутницах таверн, соревновавшихся друг с дружкой. Она подумала об Айме и жгучая волна неясных чувств овладела ей: гнев, ярость, смущение, почти ревность. Резко она вошла в каюту и яростно заперла дверь.

- Ана, Ана! Просыпайся, дура!

- Ах, черт побери! Постоянно вы меня оскорбляете.

- Постоянно ты раздражаешь меня и постоянно спишь. Выйди, прогуляйся по дому. Сходи и посмотри, что делают остальные.

- Сейчас? Ай, моя хозяйка, сейчас три утра. Даже не глядя можно понять. Ни хозяйка София, ни сеньора Каталина не вернулись из столицы. Что касается нотариуса и сеньора Ренато…

- Ренато продолжает пить?

- А как же, хозяйка. Бродит, как тень. Иногда в кабинете валится на диван и там дремлет. Потом встает и снова пьет, снова бродит. Но со вчерашнего вечера он ничего не просил.

- Где говоришь он?

- У входа в дом, смотрит и смотрит на дорогу и ущелье. По-моему, он в отчаянии, потому что возвращаются сеньора София и сеньора Каталина. И как я сказала, почему бы ему не сесть на лошадь и не разыскать их?

- Ты уверена, что он не пьяный?

- Говорю же… Если он ничего не пил со вчерашнего дня, то уже протрезвел.

- Дай накидку.

- Накидку? Вы выйдите отсюда? Сеньора София ясно сказала, что вам нельзя выходить из комнат. Угодите прямо в пасть волку. Вспомните, какой он пришел вчера вечером, когда велел позвать вас, а вы были там.

- Подай накидку, уйди и не мешайся, простофиля.

Да, Ренато со скрещенными руками стоял возле перил, с лихорадочными глазами от алкоголя. Он казался совсем другим человеком: растрепанный, обросший, с расстегнутой на белой груди рубашкой, с мрачным взглядом, горьким изгибом губ. Он выглядел постаревшим лет на десять, с таким выражением и внешностью, трагической тенью его самого, что казался странно похожим на Франсиско Д'Отремона. Несомненно, он брат Хуана Дьявола.

- Ренато, мой Ренато. Слышишь? Хочешь, мы поговорим? – умоляюще попросила Айме.

- Поговорим? Поговорим? – засомневался печально Ренато. – Теперь ты хочешь поговорить?

- Да, Ренато, теперь я хочу поговорить, потому что ты не пьян. Прости, но это верное слово. Ты целыми днями пьешь, как сумасшедший и ведешь себя, как дикарь. Теперь ты в здравом уме, и у меня есть надежда, что мы сможем поговорить, как цивилизованные.

- В таком случае у тебя не получится! Д'Отремон не цивилизованные! Ни мой отец, ни… мой брат, ни я, тем паче, хотя и выгляжу цивилизованным. В нашей крови течет варварский огонь, грубые чувства, дикие страсти. Мы примитивны в ярости, любви и ненависти! Обрати на это внимание. Даю тебе последнюю возможность спастись. Беги, если виновна, Айме, пока я еще не понял, что ты виновна, спасайся, пока во мне осталось человеческое. Потом будет слишком поздно!

По спине у Айме пробежал озноб, но пришпоривала ярость, самолюбие, бесконечное желание играть и побеждать, поэтому она вцепилась дрожащими пальцами в Ренато:

- Мне незачем бежать и спасаться! Выслушай, если хочешь узнать всю правду! Меня не в чем упрекнуть! Быть твоей женой – мое единственное и настоящее желание.

- Следи внимательно за своими словами! Как священную клятву я возьму каждое твое слово, и если снова солжешь, то твоя ложь окажется последней! Говори!

- Я должна начать издалека. Этот человек ухаживал за мной…

- Хуан Дьявол? Где? Когда? Как? Ты же была моей невестой! Моей невестой, когда приехала из Франции. А значит духовно принадлежала мне, как такое могло быть? Скажи же наконец!

- Раньше, Ренато. Раньше…

- Раньше чего? Перед возвращением на Антильские острова ты не могла знать Хуана!

- Чтобы ты меня понял, я должна начать раньше. Когда вы с Моникой были подростками…

- Моника только на два года тебя старше. Двух лет недостаточно.

- Да, знаю. Но из-за ее характера. Ты всегда дружил с ней, на меня же почти не обращал внимания, а я начинала влюбляться в тебя. Ты не знал, как страдало сердце девочки, которая становилась женщиной. Я влюбилась в тебя, а ты казался влюбленным в Монику, я мучилась от ревности и злости, а Моника была уверена, что ты женишься на ней. Для тебя она причесывалась, прихорашивалась, ставила цветы на стол, из-за тебя училась дни и ночи напролет, чтобы разговаривать с тобой обо всем, когда на меня не обращали внимания.

- О чем ты говоришь? – разволновался Ренато, вопреки себе удивленный и заинтересованный.

- Моника безумно любила в тебя, Ренато, она думала и говорила только о тебе. Она не сомневалась, что ты женишься на ней.

Руки Ренато ослабели, на лице отразилась растерянность, смущение, глубокое удивление, боль из-за невольно причиненного зла. И он спросил:

- Моника меня любила? Однажды ты кое-что сказала подобное. Я не хотел обращать внимания, ведь это были твои оправдания, ложь, обман.