Моника 2 часть (ЛП)

Ноэль молча опустил голову. Каталина сложила руки, глядя на нее с волнением, а София быстро и решительно распорядилась:

- Возвращайтесь в Сен-Пьер, Каталина, ждите там. Через несколько часов я там буду. Мы поедем повидаться с губернатором, будем добиваться помощи властей, сделаем все необходимое, но ни одна капля грязи не достигнет моего сына. Проводите ее, Ноэль, и не забудьте мои слова. Единственный виновный всего – Хуан Дьявол, не важно, если его повесят!

- Мы набрали хорошую скорость, капитан. Пятнадцать узлов с тех пор, как покинули Мари Галант. Если поменяем курс вправо, то на рассвете окажемся в Монсеррат и купим чего не достает, и…

- Не меняй курс. Я сказал тебе на север.

Прошло два дня. На полных парусах, наклоняясь на правый борт, «Люцифер» словно летел; от силы быстрого хода туго натянулись такелаж и паруса на гибком рангоуте. Корабль напоминал чайку, простершую над пеной свои белоснежные крылья, которая стрелой летела с единственной целью: плыть и плыть, преодолевать лигу за лигой хрупким судном и оставлять эти лиги в море за кормой.

- Скоро нам не хватит провизии, капитан, – настаивал Сегундо.

- Мы заправимся провизией потом, бросим корабль на каком-нибудь пустынном берегу, но не сегодня и не завтра. Ты понял?

- Да, капитан, вы не хотите, чтобы нас схватили.

- И не хочу, чтобы нас видели издалека. Не хочу доставить удовольствие кому-либо знать наше местонахождение. Сегундо, веди на север, пока я не прикажу сменить курс.

Моника испуганно проснулась, ее глаза вновь пробежали по ограниченному пространству полупустынной каюты. Стены каюты напоминали тюрьму, возвращалось странное ощущение рабства, надежда сбежать из которого угасла. Негритенок повернулся с печальным выражением милых, больших, грустных и наивных глаз, проникавших в душу с горячей нежностью.

- Вам правда лучше, хозяйка? У вас уже нет лихорадки. Уверен, у вас не болит голова.

- Нет, уже не болит, Колибри.

- Вы не поешьте? Хозяин велел спросить у вас. Здесь есть все: чай, печенье, сахар и большая-пребольшая корзина фруктов. Хозяин сказал, что это для вас, и ее никто не трогал. Ради вас он послал Сегундо найти фрукты, потому что доктор сказал, что вы должны питаться. Раньше, когда вам было плохо, хозяин сам делал сок из ананаса и апельсина, чай с большим количеством сахара и научил меня его готовить. Я уже умею его готовить, хозяйка. Хотите чашечку? Если не будете есть, умрете от голода, хозяйка.

- Полагаю, это лучшее, что может со мной случиться.

- Ай, хозяйка, вы не умрете! Я столько плакал и молился, чтобы вы не умерли! Я и другие; все на корабле хотели вашего выздоровления. Угорь, Франсиско, Хулиан и Сегундо, который распоряжается после капитана, ругался и давал пинков, говорил, что хозяин позволяет умирать, а раз капитан так делал, то это все равно, что он убить.

- Второй? Второй говоришь?

- Сегундо его зовут, и он второй на «Люцифере». Как интересно, да?

Моника приподнялась с подушек с чем-то наподобие улыбки на бледных губах, улыбкой ответил белоснежный ряд зубов Колибри, который пользуясь этим, настоял:

- Сделать вам чай, моя хозяйка?

- Если хочешь, сделай. Послушай, Колибри, где мы?

- Бог знает! Я вижу только море.

- И не знаешь, куда мы следуем?

- Никто не знает. Кораблем управляет хозяин, когда Сегундо или Угорь берут штурвал, они делают то, что он приказывает.

- А им не интересно знать, куда он едет? Они так ему верят!

- Капитан знает.

- Знает? – повторила удивленная Моника.

- По-видимому, вы сомневаетесь, но не стоит. Четырнадцать лет он ходит по морю от севера к югу, вниз-вверх, от Монсеррат до Ямайки, от берегов Кубы до Гвианы, четырнадцать лет!

Хуан зашел в каюту и посмотрел на Монику, которая переменилась в лице, поджала губы, снова опустила голову на подушки и оцепенела, а он печально посмотрел на нее и усмехнулся:

- Кажется, мое присутствие усилило твою лихорадку.

- У хозяйки больше нет лихорадки, – бесхитростно сообщил Колибри.

- Хорошая новость. Давайте отпразднуем это, а поскольку на борту нет водки, мы отпразднуем чаем. Принеси для меня чашку, Колибри. Иди…

Рука Моники протянулась, чтобы помешать уходу Колибри, и упала на простыни, ее взгляд избегал Хуана, а сердце забилось сильнее. Это была тревога, таинственный страх, который вызывало присутствие Хуана, теперь спокойного и серьезного. Тем не менее, она заметила, как он изменился. Не видела одежды кабальеро, он говорил, как моряк. Полосатая майка, белые неряшливые штаны, темная кепка с козырьком демонстрировала чистый лоб и прядь непослушных волос. Теперь, с выбритыми щеками, без пьяного огня в темных глазах, он казался гораздо моложе, голос не звучал гневно и не было горького привкуса в словах:

- Уже вижу, тебе лучше. Не представляешь, как я рад. Уже не нужны доктора, ходящие по трапу. Это большое преимущество.

- Я не понимаю, почему вы так беспокоитесь. Почему так важно мое здоровье? Надо было дать мне умереть.

- Вот как! Наконец ты заговорила в моем присутствии. Хоть что-то мы выиграли.

- Почему вы мучаете меня?

- Я не хочу тебя мучить, а менее всего мучить грубыми словами и своим присутствием. Очень трудно избегать меня на таком маленьком корабле, у меня только одна комната, а нам еще долго плыть.

- Куда мы едем?

- Мы никуда не едем. Это наш дом, здесь мы живем. Надеюсь, когда-нибудь ты поумнеешь, когда сойдешь на берег, и я не буду опасаться твоих доносов.

- Чего вы все-таки добиваетесь?

- Я? Ничего. Будем жить, это моя работа, мой дом. Он может стать хижиной или дворцом. А как ты представляла жизнь замужем за моряком? Ты хотела, чтобы я оставил тебя в порту? Нет, я уже пережил такой опыт и дорого заплатил за это: оставить женщину в порту – значит больше не увидеть ее или увидеть с другим.

- О, хватит насмешек и сарказма! До какого предела дойдет этот ужасный фарс? Разве ваша месть не удовлетворена? Разве вы не получили меня за все, что сделала вам моя сестра? Вы не удовлетворены?

- Удовлетворен чем? Это не фарс. Я должен понять, что мы в самом деле женаты…

Моника пришла в ярость, чувствуя, что ее щеки краснеют. Она не могла больше выдерживать слов и страдать от намеков Хуана. Теряя рассудок, она попыталась встать на ноги и убежать, но колени подкосились. Препятствуя падению, руки Хуана поддержали ее. На миг задрожало в руках Хуана хрупкое и изнуренное тело. Он поднял это творение, почти обморочное, снова мягко положил на кровать. И продолжал смотреть на бледный лик, по которому снова катились слезы.

- Я хотел оставить тебя в Мари Галант, чтобы доктор Фабер вернул тебя в свой дом, к своим. Именно это я хотел сказать тебе, ради этого просил доктора оставить нас одних, но ты не захотела слушать. Ты предпочла говорить с ним, завоевать его расположение, чтобы сдать меня; предпочла оклеветать меня, предать, посмеяться снова над чувствами, над моими глупыми чувствами.

- Нет, Хуан, нет! – возразила растерянная Моника.

- Да! Ты хотела, чтобы меня преследовали, как зверя, злоупотребляя тем, что у Хуана нет имени, опираясь на свое происхождение, класс. Хотела победить меня, и не победишь этим оружием! Клянусь тебе! Я больше на проявлю милосердия!

- Хуан! Я не доносила на вас доктору Фаберу. Лишь попросила написать моей матери, что жива. Клянусь! Клянусь! Я хотела, чтобы она успокоила ужасную тревогу. Вы не понимаете, Хуан?

Хуан сильнее наклонился, и крепкие руки снова сжали ее, хотя не так грубо. Наоборот, была в спокойной силе какая-то сладостная теплота и дикость, что странно успокоило ужасный испуг Моники, смягчило горечь на губах, и появилось страстное, искреннее желание оправдаться:

- Я не просила доктора Фабера. Клянусь, Хуан! Я никогда не лгала, несмотря на ужасные обстоятельства, которые вы знаете. И я не лгу ради себя. Ради себя мне не нужно лгать. Клянусь, что не просила помощи у доктора Фабера. Вы мне верите? Верите?