История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
футуризма у него мало общего. Его поэзия – это идеализация вожделений
среднего горожанина, который мечтает об автомобилях, шампан ском,
159
роскошных ресторанах, нарядных женщинах и тонких духах. Оригинальность
Северянина в том, что он имел смелость представить все это в самой
неприкрыто-наивной форме и придать философии помощника парикмахера
осанку ницшеанского индивидуализма. У него был настоящий «песенный дар»
и немалая ритмическая изобретательность; неудивительно, что его стихи
приятно поразили пресыщенный вкус крупнейших символистов. Сологуб,
самый из них утонченный, написал восторженное предисловие к
северянинскому Громокипящему кубку (1912), а Брюсов увидел в нем лучшую
надежду русской поэзии. Какое-то время вся поэтическая Россия была
ослеплена и опьянена северянинскими ритмами. Правда, этот бум скоро
закончился, и Северянин сошел с авансцены. Но тем временем он покорил
массы и несколько лет его книги раскупались по всей России быстрее, чем
книги всех остальных поэтов. С настоящим футуризмом у него нет ничего
общего. Его притязания на футуризм основывались на любви к таким
современным вещам, как автомобили и палас-отели, а также на щедрой чеканке
новых слов – большая часть которых находилась в полной дисгармонии с духом
языка. Он очень любил вводить в свои стихи плохо переваренные французские
выражения из жаргона ресторанов и парикмахерских. Более поздние его книги
не имеют и тех достоинств, которые можно обнаружить в Громокипящем кубке,
и сегодня Северянин (который живет в Эстонии), по-видимому, забыт своими
прежними читателями.
Сначала словечко Северянина – эгофутуризм – собрало вокруг него группу
молодых поэтов, но те, кто были получше, вскоре отстали от своего вождя и
присоединились к одному из двух лагерей: акмеизму или подлинному
футуризму.
5. Марина Цветаева
В те года, когда главным предметом читательских восторгов была Анна
Ахматова, расцвели и получили признание многие поэтессы. У всех у них были
общие черты: они были чувствительны и монополизировали между собой
поэзию чувств. Наиболее заметными из этих дам были Мариэтта Шагинян
(род. 1888), армянка из Ростова, чья книжка Orientalia (1912), имевшая
большой успех, стремилась к «библейской» силе чувств и восточной смелости
красок; и Мария Моравская, соединявшая крайнюю сентиментальность с
интересными попытками учиться у современной частушки.
На гораздо более высоком поэтическом уровне стоит замечательно
оригинальный и свежий талант Марины Цветаевой, совершенно свободный
от сомнительных прелестей дамской поэзии . Цветаева – девичья фамилия
Марины Ивановны Эфрон (р. в Москве, с 1922 г. живет в Праге). Ее развитие
шло совершенно независимо от всяких школ и цехов, но представляет общую
тенденцию самой жизненной части современной русской поэзии – вырваться из
оков «тем» и «идей» в свободный мир форм.
Первая ее книга вышла в 1911 г. Было ясно, что книга написана
школьницей, но казалось, что она обещает что-то лучшее. Это обещание было
выполнено с лихвой.
За годы революции Цветаева не опубликовала ничего, но стихи,
написанные ею между 1916–1920 гг., ходили в рукописи по Москве и, когда
она (едва восстановилась книжная торговля) почти одновременно
напечатала несколько стихотворных сборников, они были восприняты как
откровение. Она стала сразу же одним из главных светочей на нашем
поэтическом небосклоне.
160
Пишет она много и, видимо, легко, что иногда отражается на уровне ее
стихов: среди них немало второстепенных и неряшливых.
Но она всегда оригинальна и ее голос не спутаешь ни с чьим другим.
По богатству ритмов мало кто ей равен. Особенно ей удаются ритмы
«стаккато», которые производят впечатление звука копыт несущейся
галопом лошади.
Ее поэзия – вся огонь, восторг, страсть; но она не сентиментальна и
даже не эмоциональна в истинном смысле.
Она «заражает» не тем, что выражает, а чистой силой движения. Сила
эта совершенно стихийна, потому что Цветаева не большой мастер, и
уровень ее творчества подвержен большим колебаниям. В худших стихах
она вымученно-претенциозна и невнятна. Но мало что так радует, как ее
короткие стихотворения, простые, прямые, полные дыхания. Сама природа
этой поэзии делает ее непереводимой. Кроме того, Цветаева очень русская
(хотя без следа мистицизма или религиозности), а в стихах ее постоянно звучат
отзвуки народных песен.
Единственная ее большая поэма, Царь-девица (1922), в этом смысле
настоящее чудо.
Кроме Блока в Двенадцати никому никогда не удавалось сделать ничего
подобного с помощью русских песен: это изумительная фуга на народную тему
и, в отличие от поэмы великого поэта, она свободна от какого бы то ни было
мистицизма.
Поскольку Марина Цветаева жива (и даже хочется добавить: «живее
некуда»), то правило « aut bene aut nihil» к ней неприложимо и будет только
справедливо сказать, что ее проза – самая претенциозная, неряшливая,
истерическая и вообще самая плохая проза, когда-либо написанная на
русском языке.
6. «Крестьянские поэты» и имажинисты: Есенин
В 1912 г., когда символизм начал распадаться, а новые школы мало что
обещали, когда даже такие левиафаны, как Сологуб и Брюсов, объявляли Игоря
Северянина великим поэтом завтрашнего дня, внимание читающей публики
привлекла маленькая книжка стихов, носившая имя Николая Клюева. В ней
были отчетливо заметны следы влияния символистов, но еще больше в ней
было подлинно народных образов и преданий. Она дышала свежим духом
северных русских земель. Клюев оказался крестьянином с Онежского озера.
Прионежье больше всех других областей сохранило и прирастило старинные
сокровища: народную поэзию, художественные ремесла, деревянное зодчество
и древние обряды.
Поэзия Клюева была одухотворена культом народа. В ней соединилась
религиозная традиция с мистической революционностью.
В 1917 г., когда Иванов-Разумник проповедывал свои скифские теории, а
Блок и Белый были его последователями, вполне естественно, что Клюев, поэт
мистического народничества и революционности, был этими скифами
превознесен до небес. Некоторое время он и более молодой крестьянский поэт
Есенин казались главными светочами русской поэзии. Но с тех пор их слава как
поэтов мистического и революционного крестьянства поблекла, и пути их
разошлись.
Есенин отрекся от скифского знамени. Клюев возвратился к себе
домой, на Север и, напечатав сатиру на ренегата Есенина, замолк . Его
поэзия – выражение своеобразной религии, которая приемлет весь символизм и
161
обрядность народной веры, но отбрасывает ее религиозную субстанцию:
христианство заменяется культом народа и образы христианских святых
становятся священными не из-за тех, кого они изображают, но из-за тех, кто им
поклоняется.
Клюевская поэзия перегружена орнаментальностью, смелыми,
цветистыми метафорами и символизмом.
Несмотря на свое крестьянское происхождение, Клюев весь пропитан
традициями и перегружен веками культуры чуть ли не больше, чем все
остальные поэты.
Он старается дать большевистской революции мистическую
интерпретацию в том же духе и отождествить ее с древними религиозными
