История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
узнали, что Толстой осудил, как греховные, свои произведения, сделавшие
его знаменитым, и решил отказаться от литературной деятельности как
чистого, бескорыстного художества. Когда слух об этом дошел до
смертельно больного Тургенева, он написал Толстому письмо, которое с тех
пор цитировалось до пресыщения, в особенности одна фраза, заезженная до
тошноты, до того, что ее уже невозможно воспроизводить. Умирающий
романист умолял Толстого не бросать литературной деятельности и
подумать о том, что это его долг как величайшего русского писателя.
Тургенев сильно преувеличивал свое влияние, если думал, что его письмо
может изменить решение человека, известного своим упрямством, к тому же
только что вышедшего из серьезнейшего кризиса. Однако Тургенев увидел
опасность там, где ее не было: хотя Толстой и осудил, как греховные (и
художественно неверные) Войну и мир и Анну Каренину и отныне подчинил
свое творчество требованиям своей нравственной философии, смешно было бы
думать, что Толстой когда-либо отказывался от «искусства». Вскоре он
вернулся к повествовательной форме, но и помимо этого, даже в своих
полемических писаниях, он оставался великим художником. Даже в
банальнейшей брошюре о вреде табака он по силе мастерства на голову выше
лучших писателей эстетического возрождения восьмидесятых годов. Без
преувеличения можно сказать, что сама Исповедь есть в некотором смысле его
величайшее художественное произведение. Это не объективное,
самодовлеющее «изображение жизни», как Война и мир и Анна Каренина; это
«утилитарное», это «пропагандистское произведение» и в этом смысле в нем
меньше «чистого искусства». Но в нем есть эстетические качества,
отсутствующие в великих романах. Оно построено, и построено с величайшим
мастерством и точностью. Оно отличается риторическим искусством, которого
трудно было бы ожидать в авторе Войны и мира. Оно более синтетично, более
универсально и не опирается для воздействия на читателя на мелкие домашние
12
и семейные эффекты реализма, которыми изобилуют романы. Анализ тут прост,
глубок и отважен – нет здесь «психологического подсматривания» (выражение
Леонтьева), которое отталкивает многих читателей первых толстовских вещей.
Войну и мир и Анну Каренину сравнивали, несколько натянуто, с поэмами
Гомера. Исповедь можно – с большим основанием – сравнить со столь же
великими книгами – Экклезиастом и Книгой Иова. Поэтому неверно
утверждать, что перемена, происшедшая в Толстом около 1880 г., была его
литературным падением. Он навсегда остался не только величайшим писателем,
но и несравненным мастером русской литературы. Самый сухой и догматичный
его трактат – шедевр литературного языка, написанный замечательным языком.
Тем не менее факт остается фактом: с этого времени Толстой перестал быть
«писателем», т. е. человеком, который пишет для того, чтобы создать хорошее
литературное произведение, и сделался проповедником. Отныне все, что он
писал, было направлено к одной цели – разъяснить и продвинуть его учение.
И когда, что произошло довольно скоро, он опять обратился к художественному
повествованию, его рассказы, как и все прочее, были строго подчинены его
догматическому учению с целью его иллюстрировать и популяризировать.
Первым из произведений Толстого, в котором он проповедовал свое новое учение, была
Исповедь (начата в 1879 и закончена в 1882 г.)*. Исповедь выше всего того, что он написал
впоследствии; это один из шедевров мировой литературы, который, как я уже осмелился
утверждать, стоит в одном ряду с такими вещами, как Книга Иова, Экклезиаст и Исповедь
Блаж. Августина. Это произведение искусства, и биограф Толстого проявил бы излишнее
простодушие, рассматривая Исповедь как автобиографический материал в прямом смысле
этого слова. Само произведение для нас важнее, чем факты, которые легли в его основу.
Факты имели место в свое время и не существуют более. Рассказ же о них в Исповеди –
совершенное творение, живая сущность. Это – одно из величайших и вечно живых
самовыражений человеческой души перед лицом вечной тайны жизни и смерти. Нет
смысла давать здесь подробный анализ этой вещи, поскольку все цивилизованные люди,
надо думать, ее читали. Пересказывать ее своими словами было бы самонадеянно,
вырывать цитаты из целого – разрушительно. Ибо Исповедь – великолепное целое,
построенное с изумительной точностью и силой. Каждая деталь, каждый поворот мысли,
каждая ораторская каденция – именно там, где необходимо для высочайшего эффекта.
В русской литературе это величайший образец ораторского искусства. Но это не обычное
красноречие. Ритм здесь логический, математический, ритм идей; Толстой презирает
ухищрения традиционной риторики. Язык простейший, тот великолепный толстовский
язык, тайна
-------------------------
*В свое время она не была пропущена русской цензу-рой. Напечатана в Женеве и в России
распространялась в списках.
которого до сих пор не раскрыта и который, конечно же, теряется в переводе.
Хороший перевод (например, перевод м-ра Эйлмера Моода) сохраняет
ораторский напор оригинала, потому что ораторское движение основано на
движении мыслей, на крупных синтаксических единицах, а не на звучании и
количестве слов. Но ни на одном из литературных языков Запада не может быть
передано впечатление от толстовского русского языка, потому что все они
далеко отошли от своих разговорных форм, а их разговорный язык слишком
переполнен жаргонными словами. Только русскому языку дано счастье,
пользуясь обыденной речью, создавать впечатление библейской
величественности. И любимый прием Толстого, которым он пользуется в
Исповеди, – иллюстрировать свои мысли притчами – вполне в ладу с общей
тональностью этого произведения. Язык Толстого в значительной мере создан
13
им самим. В Исповеди он сумел достичь для выражения абстрактной мысли
того, что он пробовал сделать в своих педагогических статьях и чего достиг в
повествовательной прозе, в романах: он создал новый литературный язык,
свободный от книжности современной ему литературы и полностью
основанный на разговорной речи. Нет сомнения, что возникший таким образом
язык есть лучшее средство для выражения абстрактной мысли по-русски.
Нововведения Толстого в литературном языке необычайно обширны – это как
бы не тот язык, на котором пишут его литературные современники. Многие из
основных терминов, употребляемых в его учении, до Толстого в русском
литературном языке не существовали; он взял их из разговорного языка своего
класса. Таково, например, одно из самых частых у него слов – «дурно».
Другие нравственные и религиозные писания Толстого не достигают
уровня Исповеди, хотя и они написаны на том же великолепном русском языке,
иногда даже изящнее и точнее. В Исповеди он с трагической серьезностью
рассказывает о необычайном, потрясшем его переживании. В последующих
брошюрах он излагает «догматы» жесткого и узкого вероучения. В этих
брошюрах отразился Толстой во всем блеске своего рационализма, Толстой –
спорщик и логик, но было бы совершенно неуместно уподоблять их книгам
Библии, как мы это делаем с Исповедью. Первая из брошюр – Так что же нам
делать? (1884) есть нечто вроде продолжения Исповеди, но в менее
мистическом и более социальном плане. В ней рассказывается о том, как
