История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
что радикалы и революционеры. Отношение его к активным революционерам
было двойственным. Он был принципиально против насилия и, соответственно,
против политических убийств. Но была разница в его отношении к
революционному террору и правительственным репрессиям. Убийство
Александра II революционерами в 1881 г. не оставило его безучастным, но он
написал письмо с протестом против казни убийц. В сущности Толстой стал
великой силой на стороне революции, и революционеры признавали это, со
всей почтительностью относясь к «великому старику», хотя и не принимали
учения о «непротивлении злу» и презирали толстовцев. Согласие Толстого с
социалистами усилило его собственный коммунизм – осуждение частной
собственности, особенно земельной. Методы, которые он предлагал для
уничтожения зла, были иными (в частности, добровольное отречение от всяких
денег и земли), но в своей негативной части его учение в этом вопросе
совпадало с социализмом.
Обращение Толстого было в значительной степени реакцией его
глубинного рационализма на тот иррационализм, в который он впал в
шестидесятые-семидесятые годы. Его метафизику можно сформулировать как
отождествление принципа жизни с Разумом. Он, как Сократ, смело
отождествляет абсолютное благо с абсолютным знанием. Его любимая фраза –
«Разум, т. е. Благо», и в его учении она занимает такое же место, как у Спинозы
Deus sive Natura (Бог или [то есть] природа – лат. ). Знание – необходимое
основание блага, это знание присуще каждому человеку. Но оно омрачено и
задавлено дурным туманом цивилизации и мудрствований. Нужно слушаться
только внутреннего голоса своей совести (которую Толстой склонен был
отождествить с кантовским Практическим Разумом) и не позволять фальшивым
огням человеческого мудрствования (а тут подразумевалась вся цивилизация –
искусство, наука, общественные традиции, законы и историче ские догматы
теологической религии) – не позволять этим огонькам сбить тебя с пути. И все-
таки, несмотря на весь свой рационализм, толстовская религия остается в
некотором смысле мистической. Правда, он отверг мистицизм, принятый
Церковью, отказался принять Бога как личность и с насмешкой говорил о
10
Таинствах (что для каждого верующего является страшнейшим богохульством).
И тем не менее, высшим, окончательным авторитетом (как и в каждом случае
метафизического рационализма) для него является иррациональная
человеческая «совесть». Он сделал все, что мог, чтобы отождествить ее в
теории с Разумом. Но мистический daimonion возвращался все снова и снова, и
во всех толстовских важнейших поздних сочинениях «обращение» описывается
как переживание мистическое по своей сути. Мистическое – потому что личное
и единственное. Это результат тайного откровения, быть может,
подготовленного предварительным умственным развитием, но по своей сути,
как и всякое мистическое переживание, непередаваемого. У Толстого, как это
описано в Исповеди, оно было подготовлено всей предыдущей умственной
жизнью. Но все чисто рациональные решения основного вопроса оказались
неудовлетворительными, и окончательное разрешение изображается как ряд
мистических переживаний, как повторяющиеся вспышки внутреннего света.
Цивилизованный человек живет в состоянии несомненного греха. Вопросы о
смысле и оправдании возникают у него помимо его воли – из-за страха смерти –
и ответ приходит, как луч внутреннего света; таков процесс, который Толстой
описывал неоднократно – в Исповеди, в Смерти Ивана Ильича, в
Воспоминаниях, в Записках сумасшедшего, в Хозяине и работнике. Из этого
необходимо следует, что истину нельзя проповедовать, что каждый должен
открыть ее для себя. Это – учение Исповеди, где цель – не продемонстрировать,
но рассказать и «заразить». Однако позднее, когда первоначальный импульс
разросся, Толстой стал вести проповедь в логических формах. Сам он никогда
не верил в действенность проповеди. Это его ученики, совершенно иного
склада люди, превратили толстовство в учение-проповедь и подтолкнули к
этому и самого Толстого. В окончательном виде учение Толстого практически
лишилось мистического элемента, и его религия превратилась в
эвдемонистическую доктрину – доктрину, основанную на поисках счастья.
Человек должен быть добр, потому что это для него единственный способ стать
счастливым. В романе Воскресение, написанном тогда, когда толстовское
учение уже выкристаллизовалось и стало догматическим, мистиче ский мотив
отсутствует и возрождение Нехлюдова – простое приспособление жизни к
нравственному закону, с целью освободиться от неприятных реакций
собственной совести. В конце концов Толстой пришел к мысли, что
нравственный закон, действующий через посредство совести, является законом
в строго научном смысле, подобно закону тяготения или другим законам
природы. Это сильно выражено в заимствованной у буддистов идее Кармы,
глубокое отличие которой от христианства в том, что Карма действует
механически, без всякого вмешательства Божественной благодати, и является
непременным следствием греха. Нравственность, в окончательно
кристаллизовавшемся толстовстве, есть искусство избегать Кармы или
приспособиться к ней. Нравственность Толстого есть нравственность счастья, а
также чистоты, но не сострадания. Любовь к Богу, т. е. к нравственному закону
в себе, есть первая и единственная добродетель, а милосердие и любовь к
ближнему – только следствия. Для святого от толстовства милосердие, т. е.
собственно чувство любви, необязательно. Он должен действовать как если бы
он любил своих ближних, и это будет означать, что он любит Бога и будет
счастлив. Таким образом, толстовство прямо противоположно учению
Достоевского. Для Достоевского милосердие, любовь к людям, жалость –
высшая добродетель и Бог открывается людям только через жалость и
милосердие. Религия Толстого абсолютно эгоистична. В ней нет Бога, кроме
нравственного закона внутри человека. Цель добрых дел – нравственный покой.
11
Это помогает нам понять, почему Толстого обвиняли в эпикурействе,
люциферизме и в безмерной гордыне, ибо не существует ничего вне Толстого,
чему бы он поклонялся.
Толстой всегда был великим рационалистом и его рационализм нашел
удовлетворение в великолепно сконструированной системе его религии. Но жив
был и иррациональный Толстой под отвердевшей коркой кристаллизовавшейся
догмы. Дневники Толстого открывают нам, как трудно ему было жить согласно
своему идеалу нравственного счастья. Не считая первых лет, когда он был
увлечен первичным мистическим импульсом своего обращения, он никогда не
был счастлив в том смысле, в каком хотел. Частично это происходило от того,
что жить согласно своей проповеди оказалось для него невозможным, и от того,
что семья оказывала его новым идеям постоянное и упрямое сопротивление. Но
кроме всего этого в нем всегда жил ветхий Адам. Плотские желания обуревали
его до глубокой старости; и никогда его не покидало желание выйти за рамки –
желание, которое породило Войну и мир, желание полноты жизни со всеми ее
радостями и красотой. Проблески этого мы ловим во всех его писаниях, но этих
проблесков мало, потому что он подчинял себя строжайшей дисциплине.
Но у нас есть портрет Толстого в старости, где иррациональный,
полнокровный человек предстает перед нами во всей осязаемой жизненности –
горьковские Воспоминания о Толстом, гениальный портрет, достойный
оригинала.
Когда распространилось известие об обращении Толстого, люди
