История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
дальше», что только отдаленно сознавая, что «гимназист» и в «Нижнем» –
стал себя спрашивать, трогая пуговицы мундира: «Что же истина, то ли,
105
что я гимназист и покупаю в соседней лавочке табак , или этой ужасной
невозможности, гимназистов и т.п., табаку и прочее, вовсе не существует, а
это есть наш сон, несчастный сон заблудившегося человечества, а
существуют... Что?.. Миры, колоссы, орбиты, вечности!!.. Вечность и я –
несовместимы, но Вечность – я ее вижу, а я – просто фантом...
Вот как он пишет о своем друге Шперке и о бессмертии (из Опавших
листьев):
Сказать, что Шперка теперь совсем нет на свете – невозможно. Там
м. б. в платоновском смысле «бессмертие души» – и ошибочно: но для моих
друзей оно ни в коем случае не ошибочно.
И не то, чтобы «душа Шперка – бессмертна»: а его бороденка рыжая не
могла умереть, «Бызов» его (такой приятель был) дожидается у ворот, и сам
он на конце – направляется ко мне на Павловскую. Все как было. А «душа» его
«бессмертна» ли: и – не знаю, и – не интересуюсь.
Все бессмертно. Вечно и живо. До дырочки на сапоге, которая и не
расширяется, и не «заплатывается» с тех пор, как была. Это лучше
«бессмертия души», которое сухо и отвлеченно.
Я хочу «на тот свет» прийти с носовым платком. Ни чуточки меньше .
О Боге и мировом порядке (из Опавших листьев):
Что же я скажу (на т. с.) Богу о том, что Он послал меня увидеть?
Скажу ли что мир Им сотворенный прекрасен?
Нет.
Что же я скажу?
Б[ог] увидит, что я плачу и молчу, что лицо мое иногда улыбается. Но Он
ничего не услышит от меня.
О национальности (из Уединенного):
Посмотришь на русского человека острым глазком...
Посмотрит он на тебя острым глазком...
И все понятно.
И не надо никаких слов.
Вот чего нельзя с иностранцем.
Последняя цитата напомнит читателю, как трудно, как невозможно
передать на другом языке аромат, вкус, запах такого человека, как Розанов. А
может быть, и не стоит (с точки зрения русского патриота) пропагандировать
его среди иностранцев. Есть люди, которые просто ненавидят – активно
ненавидят – Розанова, считают его отвратительным. В этой ненависти
ортодоксальные священники объединяются с людьми совсем другой догмы,
например, с Троцким. Розанов – антипод классицизма, дисциплины, порядка,
всякой прямой линии и воли. Его талант женский: голая интуиция без следов
«архитектуры». Это апофеоз «естественного человека», отрицание усилия и
дисциплины. Андрэ Сюарес сказал о Достоевском, что он представил «скандал
обнаженности» ( le scandale de la nuditе). Но по сравнению с Розановым нагота
Достоевского вполне прилично прикрыта. К тому же нагота Розанова не всегда
красива. При всем том Розанов – величайший писатель своего поколения.
Русский гений не измерить, не принимая в расчет Розанова; мы отвечаем за
своих великих людей, какими бы они ни были.
106
5. ШЕСТОВ
У Шестова с Розановым много общего. Оба они иррационалисты и
имморалисты. Оба больше всего ценят человеческую личность – превыше всех
идей и систем. Оба начинали с Достоев ского, а позже перешли к Ветхому
Завету. Оба мистики, но Розанов биологический мистик, мистик плоти, а
Шестов – мистик чистого духа. Розанов иррационален на практике, как и в
теории: он не логик, он был способен только на эмоциональные,
«интуитивные» аргументы. Шестов сражается с Разумом его собственным
оружием – опровергая логику, он проявил себя безукоризненным логиком.
Корни Розанова – глубоко в русской и «славянофильской» почве, и даже в
иудаизме его привлекала именно почва, животворящие корни. У Шестова нет
корней ни в какой почве: его мысль интернациональна, или, скорее,
наднациональна, – в этом смысле он больше сродни Толстому, чем
Достоевскому. Настоящее имя Льва Шестова – Лев Исаакович Шварцман. Он
родился в Киеве в семье богатых еврейских торговцев в 1866 г. Шестов изучал
юриспруденцию; философия и литература привлекли его довольно поздно.
Первая книга Шестова – Шекспир и его критик Брандес – появилась в 1898 г.; в
этой книге он нападал на позитивизм и национализм сильно переоцененного
датского критика во имя довольно туманного идеализма, нашедшего своего
героя в образе Брута. В этой книге проявились лучшие литературные качества
Шестова, но своим отношением к идеализму она отличается от его более
позднего творчества. Ибо война с идеализмом стала главной темой всех
позднейших книг Шестова, начиная с Добра в учении гр. Толстого и Ф. Нитше
(1900) и Достоевский и Нитше: философия трагедии (1901). Эти две книги
образуют введение в творчество Шестова, и в них сосредоточилась вся сила его
разрушительной критики. За ними последовала книга фрагментов и максим –
Апофеоз беспочвенности (1905), название неудачно переведено на англий ский
как Все возможно, и серия эссе об отдельных писателях – Ибсене, Чехове,
Бердяеве. Потом Шестов замолчал на долгие годы: он жил за границей, изучая
философию и мистику. Следующая книга – Potestas clavium ( Власть ключей,
1916) – возвещает новую ступень в творчестве Шестова: не изменив главному в
своем мировоззрении, он от современных писателей переходит к известным
религиозным деятелям и мистикам прошлого (к Лютеру, Блаженному
Августину, Плотину, св. Павлу, к Библии) и находит в них ту же правду, что
нашел в Ницше и Достоевском. В 1917 г. Шестов (к большому разочарованию
многих своих поклонников, считавших, что разрушительный дух Шестова
должен сочувствовать разрушительной деятельности большевиков) занял четко
антибольшевистскую позицию. Он уехал из России и поселился в Париже, где
привлек внимание французских литературных кругов. Последняя книга
Шестова ( Гефсиманская ночь – о Паскале) появилась сначала по-французски.
Шестов – человек одной идеи, и во всех своих книгах он снова и снова
повторяет одно и то же. Лейтмотив его творчества можно найти в
заключительных строках Толстого и Нитше: «Добро – братская любовь, – мы
знаем теперь из опыта Нитше, – не есть Бог. „Горе тем любящим, у которых нет
ничего выше сострадания“. Нитше открыл нам путь. Нужно искать того, что
выше добра. Нужно искать Бога».
Со времен Сократа отождествление Добра и Разума с Богом было
краеугольным камнем нашей цивилизации. Шестов поставил себе цель
опровергнуть это отождествление. Он противопоставляет ему религиозный
опыт великих мистиков, почерпнутый у Ницше и Достоевского и
подтвержденный Паскалем, св. Павлом, Плотином и Ветхим Заветом; по этому
опыту Бог – высшая и единственная ценность – превосходит человеческие
107
нравственные и логические нормы, и единственное, чем стоит заниматься, – это
поисками такого иррационалистического и аморального Бога. С особым
удовольствием Шестов цитирует самые острые и парадоксальные изложения
этого ученья, которые он находит у Тертуллиана, у Лютера и у других
авторитетов, настаивая на единстве опыта всех великих мистиков и на коренной
несовместимости их «библейского» мышления с греческим мышлением.
Единственный путь к Богу – преодолеть и отвергнуть мораль и логику. Этого
можно достичь только в минуты непреодолимого кризиса – последней трагедии,
после которой человек становится мертв для жизни. Только когда он мертв для
