История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 читать книгу онлайн
Дмитрий Петрович Святополк-Мирский История русской литературы с древнейших времен по 1925 год История русской литературы с древнейших времен по 1925 г.В 1925 г. впервые вышла в свет «История русской литературы», написанная по-английски. Автор — русский литературовед, литературный критик, публицист, князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890—1939). С тех пор «История русской литературы» выдержала не одно издание, была переведена на многие европейские языки и до сих пор не утратила своей популярности. Что позволило автору составить подобный труд? Возможно, обучение на факультетах восточных языков и классической филологии Петербургского университета; или встречи на «Башне» Вячеслава Иванова, знакомство с плеядой «серебряного века» — О. Мандельштамом, М. Цветаевой, А. Ахматовой, Н. Гумилевым; или собственные поэтические пробы, в которых Н. Гумилев увидел «отточенные и полнозвучные строфы»; или чтение курса русской литературы в Королевском колледже Лондонского университета в 20-х годах... Несомненно одно: Мирский являлся не только почитателем, но и блестящим знатоком предмета своего исследования. Книга написана простым и ясным языком, блистательно переведена, и недаром скупой на похвалы Владимир Набоков считал ее лучшей историей русской литературы на любом языке, включая русский. Комментарии Понемногу издаются в России важнейшие труды литературоведов эмиграции. Вышла достойным тиражом (первое на русском языке издание 2001 года был напечатано в количестве 600 экз.) одна из главных книг «красного князя» Дмитрия Святополк-Мирского «История русской литературы». Судьба автора заслуживает отдельной книги. Породистый аристократ «из Рюриковичей», белый офицер и убежденный монархист, он в эмиграции вступил в английскую компартию, а вначале 30-х вернулся в СССР. Жизнь князя-репатрианта в «советском раю» продлилась недолго: в 37-м он был осужден как «враг народа» и сгинул в лагере где-то под Магаданом. Некоторые его работы уже переизданы в России. Особенность «Истории русской литературы» в том, что она писалась по-английски и для англоязычной аудитории. Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.). Николай Акмейчук Русская литература, как и сама православная Русь, существует уже более тысячелетия. Но любознательному российскому читателю, пожелавшему пообстоятельней познакомиться с историей этой литературы во всей ее полноте, придется столкнуться с немалыми трудностями. Школьная программа ограничивается именами классиков, вузовские учебники как правило, охватывают только отдельные периоды этой истории. Многотомные академические издания советского периода рассчитаны на специалистов, да и «призма соцреализма» дает в них достаточно тенденциозную картину (с разделением авторов на прогрессивных и реакционных), ныне уже мало кому интересную. Таким образом, в России до последнего времени не существовало книг, дающих цельный и непредвзятый взгляд на указанный предмет и рассчитанных, вместе с тем, на массового читателя. Зарубежным любителям русской литературы повезло больше. Еще в 20-х годах XIX века в Лондоне вышел капитальный труд, состоящий из двух книг: «История русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского» и «Современная русская литература», написанный на английском языке и принадлежащий перу… известного русского литературоведа князя Дмитрия Петровича Святополка-Мирского. Под словом «современная» имелось в виду – по 1925 год включительно. Книги эти со временем разошлись по миру, были переведены на многие языки, но русский среди них не значился до 90-х годов прошлого века. Причиной тому – и необычная биография автора книги, да и само ее содержание. Литературоведческих трудов, дающих сравнительную оценку стилистики таких литераторов, как В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий, еще недавно у нас публиковать было не принято, как не принято было критиковать великого Л.Толстого за «невыносимую абстрактность» образа Платона Каратаева в «Войне и мире». И вообще, «честный субъективизм» Д.Мирского (а по выражению Н. Эйдельмана, это и есть объективность) дает возможность читателю, с одной стороны, представить себе все многообразие жанров, течений и стилей русской литературы, все богатство имен, а с другой стороны – охватить это в едином контексте ее многовековой истории. По словам зарубежного биографа Мирского Джеральда Смита, «русская литература предстает на страницах Мирского без розового флера, со всеми зазубринами и случайными огрехами, и величия ей от этого не убавляется, оно лишь прирастает подлинностью». Там же приводится мнение об этой книге Владимира Набокова, известного своей исключительной скупостью на похвалы, как о «лучшей истории русской литературы на любом языке, включая русский». По мнению многих специалистов, она не утратила своей ценности и уникальной свежести по сей день. Дополнительный интерес к книге придает судьба ее автора. Она во многом отражает то, что произошло с русской литературой после 1925 года. Потомок древнего княжеского рода, родившийся в семье видного царского сановника в 1890 году, он был поэтом-символистом в период серебряного века, белогвардейцем во время гражданской войны, известным литературоведом и общественным деятелем послереволюционной русской эмиграции. Но живя в Англии, он увлекся социалистическим идеями, вступил в компартию и в переписку с М.Горьким, и по призыву последнего в 1932 году вернулся в Советский Союз. Какое-то время Мирский был обласкан властями и являлся желанным гостем тогдашних литературных и светских «тусовок» в качестве «красного князя», но после смерти Горького, разделил участь многих своих коллег, попав в 1937 году на Колыму, где и умер в 1939.«Когда-нибудь в будущем, может, даже в его собственной стране, – писал Джеральд Смит, – найдут способ почтить память Мирского достойным образом». Видимо, такое время пришло. Лучшим, самым достойным памятником Д.П.Мирскому служила и служит его превосходная книга. Нелли Закусина "Впервые для массового читателя – малоизвестный у нас (но высоко ценившийся специалистами, в частности, Набоковым) труд Д. П. Святополк-Мирского". Сергей Костырко. «Новый мир» «Поздней ласточкой, по сравнению с первыми "перестроечными", русского литературного зарубежья можно назвать "Историю литературы" Д. С.-Мирского, изданную щедрым на неожиданности издательством "Свиньин и сыновья"». Ефрем Подбельский. «Сибирские огни» "Текст читается запоем, по ходу чтения его без конца хочется цитировать вслух домашним и конспектировать не для того, чтобы запомнить, многие пассажи запоминаются сами, как талантливые стихи, но для того, чтобы еще и еще полюбоваться умными и сочными авторскими определениями и характеристиками". В. Н. Распопин. Сайт «Book-о-лики» "Это внятный, добротный, без цензурных пропусков курс отечественной словесности. Мирский не только рассказывает о писателях, но и предлагает собственные концепции развития литпроцесса (связь литературы и русской цивилизации и др.)". Николай Акмейчук. «Книжное обозрение» "Книга, издававшаяся в Англии, написана князем Святополк-Мирским. Вот она – перед вами. Если вы хотя бы немного интересуетесь русской литературой – лучшего чтения вам не найти!" Обзор. «Книжная витрина» "Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени". Обзор. Журнал «Знамя» Источник: http://www.isvis.ru/mirskiy_book.htm === Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890-1939) ===
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
делает его поэтичным) перед чем-то невидимым, населяющим темную и пустую
степь: смутная надежда, что в этой совершенно неинтересной и бедной степной
крестьянской жизни можно найти свое счастье.
Степь, над которой Чехов много работал, возвращался к ней и после ее
публикации, – центральная вещь этого периода. В ней нет замечательной
архитектуры ранних рассказов – это лирическая поэма, но поэма, сделанная из
материала банальной, скучной и сумеречной жизни. Длинное, монотонное,
бессобытийное путешествие мальчика по бесконечной степи от родной деревни
до далекого города растягивается на сто страниц, превращаясь в тоскливую,
мелодичную и скучную колыбельную.
Более светлая сторона лирического искусства Чехова представлена в
рассказе Святою ночью. Монах, дежурящий ночью на пароме, рассказывает
пассажиру о своем умершем товарище, монахе, обладавшим редким даром
«акафисты писать». Монах любовно, подробно описывает технику этого
искусства, и ясно, что Чехов искренне симпатизирует своему, никем не
замеченному, никому не нужному, тихому и непритязательному товарищу по
ремеслу.
К тому же периоду относится и Каштанка – восхитительная история
собаки, подобранной цирковым клоуном: он включает ее в труппу
56
выступающих на арене животных, а она сбегает посреди представления,
заметив старого хозяина. В рассказе замечательная смесь юмора и поэзии, и,
несмотря на сентиментальное очеловечивание животных, его нельзя не
признать шедевром.
Еще одна жемчужина – Спать хочется, настоящий шедевр сжатости,
экономности и мощной силы. Рассказ такой короткий, что его нельзя
пересказать, и такой хороший, что его нельзя не прочесть.
В некоторых рассказах этого периода уже есть особенно характерная для
Чехова манера, – которую стали потом называть «чеховской».
Самый ранний рассказ, в котором заметна эта манера, – Именины (1887) –
Чехов высоко ценил его, но считал незаконченным и писал Суворину: «…я
охотно просидел бы над Именинами полгода… Но что мне делать? Начинаю я
рассказ 19 сентября с мыслью, что я обязан кончить его к 5 октября – крайний
срок; если просрочу, то обману и останусь без денег. Начало пишу покойно, не
стесняя себя, но в середине я уж начинаю робеть и бояться, чтобы рассказ мой
не вышел длинен… Потому-то начало выходит у меня всегда многообещающее,
точно я роман начал; середина скомканная, робкая, а конец, как в маленьком
рассказе, фейерверочный…». Но в рассказе несомненно присутствует главное,
что характерно для зрелого стиля Чехова. Это «биография» настроения,
нарастающего от банальных уколов жизни, но по существу вызванного
глубинными психологическими или физиологическими причинами (в данном
случае беременностью).
Рассказом Скучная история (1889), можно считать, открывается зрелый
период. Его лейтмотив – одиночество всех и каждого – звучит здесь с
особенной силой. Понять, что именно в России стало называться «чеховским
настроением», можно, прочитав Скучную историю.
Атмосфера рассказа создается глубоким и все растущим разочарованием
главного героя рассказа – профессора – в самом себе и окружающей его жизни,
постепенной утратой веры в свое призвание, постепенным отдалением людей,
связанных всей жизнью, постепенным пониманием абсолютной пошлости и
незначительности близких. Профессор осознает бессмысленность своей жизни,
бездарность (типично чеховское слово) и скуку, его окружающие.
Единственный оставшийся у него друг – Катя, опекуном которой он был
раньше, разочаровавшаяся во всем несостоявшаяся актриса, уже полностью
сломана, раздавлена теми же чувствами. И хотя его нежность к ней подлинная,
и страдает он от тех же причин, что и она, он не может найти слов, не может
приблизиться к ней. Он безнадежно закрыт, и единственное, что может ей
сказать:
– Давай, Катя, завтракать, – говорю я.
– Нет, благодарю, – отвечает она холодно.
Еще одна минута проходит в молчании.
– Не нравится мне Харьков, – говорю я. – Серо уж очень. Какой-то серый
город.
– Да, пожалуй... Некрасивый... Я ненадолго сюда... Мимоездом. Сегодня
же уеду.
– Куда?
– В Крым... то есть на Кавказ.
– Так. Надолго?
– Не знаю.
Катя встает и, холодно улыбнувшись, не глядя на меня, протягивает мне
руку.
57
Мне хочется спросить: «Значит, на похоронах у меня не будешь?» Но она
не глядит на меня, рука у нее холодная, словно чужая. Я молча провожаю ее до
дверей... Вот она вышла от меня, идет по длинному коридору, не оглядываясь.
Она знает, что я гляжу ей вслед, и, вероятно, на повороте оглянется.
Нет, не оглянулась. Черное платье в послед ний раз мелькнуло, затихли
шаги... Прощай, мое сокровище!
Такая минорная концовка повторяется во всех последующих чеховских
рассказах и дает тональность всему его творчеству.
Скучная история открывает череду чеховских зрелых шедевров. Помимо
того, что гений его естественно развивался, у Чехова теперь было больше
времени для работы над каждым рассказом, чем в эпоху Именин. Поэтому его
рассказы, написанные в 90-х гг., почти все без исключения – совершенные
произведения искусства. Нынешняя репутация Чехова основана главным
образом на произведениях этого периода. Главные рассказы, написанные после
1889 г., – это (в хронологическом порядке): Дуэль, Палата № 6 (1892); Рассказ
неизвестного человека (1893); Черный монах, Учитель словесности (1894); Три
года, Ариадна, Анна на шее, Дом с мезонином, Моя жизнь (1895); Мужики
(1897); Душечка, Ионыч, Дама с собачкой (1898); Новая дача (1899), На
святках, В овраге (1900). После 1900 г. (в период Трех сестер и Вишневого
сада) он написал только два рассказа: Архиерей (1902) и Невеста (1903).
Искусство Чехова считается психологичным, но оно психологично по-
иному, чем искусство Толстого, Достоевского или Марселя Пруста. Нет
писателя, который превзошел бы Чехова в изображении непреодолимой
обособленности людей друг от друга, невозможности взаимопонимания. Эта
тема лежит в основе большинства произведений Чехова, однако, несмотря
на это, персонажи Чехова на удивление лишены индивидуальности.
Личность в его рассказах отсутствует.
Его персонажи говорят (за исключением сословных особенностей и
некоторых «словечек», которые он им время от времени одалживает) одним и
тем же языком, языком самого Чехова. Их нельзя узнать по голосу – как можно
узнать героев Толстого или Достоевского. Все они похожи друг на друга,
сделаны из одного материала – общечеловеческого, – и в этом смысле Чехов
самый «демократичный», самый «всеобщий» из всех писателей.
Потому что похожесть всех мужчин и женщин у него, конечно, не
признак слабости, а выражение его глубокого убеждения в том, что жизнь
однородна, а явление индивидуальности только разрезало ее на
водонепроницаемые отсеки.
Чехов – как Стендаль, как французские классицисты, в отличие от
Толстого, Достоевского и Пруста, – изучает «человека вообще», род
человеческий. Но в отличие от классицистов он, как Пруст, останавливает
внимание на мельчайших подробностях, на «булавочных уколах» и «соломинках
