Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе

одном из пальцев руки у нее был похож на волчий.

В мифологии животные не просто звери; им присуща сверхъестественная разумность и

сила. Практически по всему миру можно найти подобные ассоциации животных с

рождением и детством героя, а в ряде случаев они не покидают его до самой кончины,

являя собой яркий пример верной дружбы и службы. Достаточно упомянуть волков у

Кормака, птиц у Конайре, пса у Финна и жеребенка у Придери. Знаменитые кони

Кухулина, которые погибают вместе с ним в его последней битве, несомненно, те самые

жеребята, что родились с ним в одну ночь. По другой же версии один из коней Кухулина

чудесным образом возник из озера, а другой — прибежал с Великой равнины, причем

оба они в час гибели хозяина вернулись туда, откуда появились. Все названные животные,

столь тесно связанные с жизнью и судьбой героя, вероятно, призваны символизировать

сверхъестественный, внечеловеческий элемент его естества, что особенно отчетливо

просматривается в повестях о валлийских братьях-близнецах, Ллю и Дилане, и

древнеиндийских молочных братьях Кришне и Балараме. Как известно, сразу после

крещения Дилан устремился к морю и, обретя морскую природу, плавает подобно рыбам

— этим и объясняется его прозвище Дилан Эйл Тон (Дилан Потомок Волн). Ни одна

волна не разбивалась под ним. И хотя Баларама в отличие от Дилана живет вместе с

Кришной на земле и сохраняет человеческий облик, пока не становится взрослым, самый

его уход из этого мира ясно свидетельствует о его зооморфной природе. Однажды, когда

он, погруженный в размышления, сидел на берегу морского залива, изо рта его вдруг

выполз змей и, оставив его безжизненное тело, устремился в морские волны. «Сам океан

поднялся ему навстречу в облике могучего царя змей, чтобы приветствовать гостя, его же

собственную высшую аватару — змея вездесущих вод. Змеиная суть божественного

героя, исполнив свою миссию, возвращается в хаос после гибели ее временной

человеческой аватары».

Универсальность и единосущность сверхъестественного прародителя имеет прямое

отношение к мотиву инцеста, который достаточно часто фигурирует в историях о

рождении. Этот мотив типичен для зачатия героя, и, анализируя его так, как мы

анализировали другие мотивы, мы должны согласиться, что любое зачатие в некотором

смысле инцестуально. Ведь если отец божественной искры в каждом человеческом

существе по сути един, значит, мать, дитя, отец, жена, растения и животные суть

духовные братья и сестры. Инцест, таким образом, «неизбежен в силу родства всего

живого ab intra». Ту же истину можно сформулировать космологически: Родство и,

соответственно, инцестуальная связь с животными и с природой вообще символизируют

первичное единство, существовавшее до раздела живого и неживого, растений и

животных, людей и зверей. Не случайно во многих космогонических мифах начало

бытия предстает как разделение изначальной цельности надвое — на небо и землю, сушу

и воду, мужское и женское. Мифологические первосупруги — это брат и сестра, и от их

инцестуального союза происходит все человечество. Насколько нам известно, легенд

подобного рода в кельтской традиции не сохранилось, однако следует отметить, что в

сагах Мифологического цикла упоминания об инцестуальных союзах не редкость и что

некоторые роды Ирландии возводят свое происхождение к родоначальнику, зачатому в

инцесте.

Когда наступит конец мира, все многообразие его форм вернется в состояние

единения, которое с точки зрения самого мира являет собой хаос. Намек на это, видимо,

содержится в одном старинном ирландском заклинании, при помощи которого Племена

богини сумели одержать верх над племенем Фир Болг, а сыновья Миля в свою очередь

победили Племена богини суть этого сакрального текста сводится к тому, что мир, или

время, эпоха, будет существовать, пока не смешаются друг с другом огам и аху, луна и

солнце. В другом стихотворном тексте, где богиня Бадб пророчествует о конце мира,

среди предвестий гибели назван и инцест.

Сын взойдет на ложе отца,

Отец взойдет на ложе сына,

Каждый станет и братом себе, и зятем.

Таким образом, инцестуальное происхождение героя символизирует присутствие в нем

некоего имманентного вселенского начала, альфы и омеги, и для этого начала нет ни

брата, ни сестры, ни матери, ни отца, а, в конечном счете, — ни рода, ни вида, ни

элемента.

О союзе между братом и сестрой иносказательно свидетельствует процитированный выше

поэтический фрагмент «каждый станет и братом себе, и зятем». И слушатели, и

рассказчики историй о рождении дивились тому, как инцест загадочным образом

запутывает родственные связи и создает категории, которые обыкновенно никак не могут

совпасть. В сохранившемся контексте повесть об инцестуальном происхождении Даолгаса

была рассказана Финном в ответ на вопрос: кто был сыном собственной дочери?

Аналогичным образом намек на рождение Куимине, который появился на свет в

результате связи отца и дочери, звучит так

Эта Мугайн была его матерью,

Сам же он был ей братом.

Месс Буахалла была внучкой собственного отца и сестрой собственной матери. В повести

о рождении короля Конхобара — в том виде, в каком мы ее знаем, — инцестуальная

тема не выражена, однако же друид Катбад называет его «сын мой и внук мой», что

может быть верно, только если Несс была его дочерью. Но, пожалуй, самый яркий из

ирландских рассказов на эту тему — рассказ о Клотре, которая спала с каждым из трех

своих братьев, причем втайне от остальных. В положенный срок у нее родился сын,

который был назван Лугайд Риаб Нерг (Lugaid Riab nDerg — Лугайд Красной Полосы),

потому что поперек его тела в двух местах проходили красные полосы, отмечая пределы,

в каких он походил на каждого из трех своих отцов. Когда мальчик вырос, то в свою

очередь зачал с Клотрой сына, названного Кримтаном

Лугайд Риаб Нерг славному Кримтану

Был и отцом, и братом,

Клотра же, пригожая обличьем,

Стала бабушкой собственному сыну.

Интерес к загадочному подтексту инцеста никоим образом не ограничен лишь кельтской

традицией. Так, например, намек на кровосмесительную связь отца и дочери содержится

в загадке, известной в разных вариантах в древнееврейской, мусульманской и

христианской традициях:

Женщина сказала своему сыну:

«Твой отец — мне отец,

Твой дед — мне муж,

Ты мне сын, я же тебе — сестра».

Арабы Северной Африки и негры Африки Центральной полагают вполне справедливым

бросать ребенка, рожденного в результате инцеста, на произвол судьбы, мотивируя такие

действия тем, что он может оказаться, например, «таким-то сыном такого-то и его же

племянником», а существование подобного живого противоречия с их точки зрения,

неправомерно. С другой стороны, как мы увидим ниже, мифология в значительной мере

занимается лицами, предметами и деяниями, которые воплощают «и то, и это» или «ни

это, ни то», и данный принцип применим и к мифам о рождении. Большинство повестей,

которые мы упоминали, можно рассматривать как ответы на загадки-парадоксы

Например:

Собака, которая не была собакой, рожденная женщиной, которая не была женщиной,

в доме, которого не было, ребенок этот был зачат мужчиной, который не был

мужчиной, отец его был вскормлен его матерью, когда был младенцем —

младенцем, который умер и не умер, мать его проглотила червя, который не был

червем, — а значит, отец его был ему дядей.

Ответом на эту загадку будут причудливые повести о зачатии и рождении Кухулина. Было

бы ошибкой пытаться осмыслить эти традиции, разрывая их на куски, потому что они-де