Красная рубашка, красный сок, красный рассвет (СИ)

Минхо смотрит на Ньюта. Изучает его резкие черты. Обводит глазами его лицо. Как в первый раз. Непонятно, пытается Минхо запомнить Ньюта таким, сравнить с тем, какой он был раньше, или же просто во взгляде его — ожидание. Он ведь пришел поговорить.

Ньют отставляет пустую кружку подальше. Минхо вдруг думает, что Ньют впервые за несколько месяцев заварил себе чаю, а не травился крепким кофе. Минхо не знает, что это значит. Может быть даже ничего особенного. Но это — факт.

Ньют вздыхает. По привычке заламывает пальцы. В тишине слишком громко хрустят его суставы. Сейчас вот соседи позвонят копам, чтобы ребята так не шумели. Хруст суставов — удары в барабаны. Хруст суставов — ломающиеся кости.

Ньют низко склоняет голову. Его снова закрывают волосы. Наверное, Ньют не хочет никого видеть. Или не хочет, чтобы видели его. В любом случае это очень удобно.

— Знаешь, когда мы хоронили отца, — заговаривает Ньют. Голос его приглушенный и неродной. Он совершенно не знакомый. — Я думал, что это худшие дни в моей жизни. Хуже было только видеть, как из-за болезни он сходит с ума. Но когда он умер, я вдруг подумал, что теперь все должно наладиться. Матери не нужно горбатиться на нескольких работах, чтобы оплатить лечение. Мне не нужно пропускать школу, чтобы оставаться с отцом в случае чего. Я думал, мы бы переболели его уход, а затем все встало бы на свои места.

Ньют говорил. Минхо внимательно слушал. Пропускал через себя каждое слово. Минхо — губка. Он впитывает непролитые слезы. Он осушает боль в бурлящем океане.

— А потом мать запила. Пошла в казино. Спустила все деньги. Появился Дженсен, стал требовать, чтобы мы отдали долг. Много долгов. Мы отдавали как могли, чем могли. Я пошел работать. Мать часто забирали те двое, что были с Дженсеном, и увозили куда-то. Она всегда возвращалась похожая на полуразвалившийся труп. А потом отходила и снова бралась за старое.

Ньют все говорил. Минхо даже не дышал. Ему казалось, вдохни он хоть немного, пропустит что-то очень важное. Минхо и представить не мог, что у друга настолько масштабные проблемы. Минхо удивлялся, как Ньют с этим так долго живет. Минхо понятия не имел, что сам сделал бы в такой ситуации, но он точно не продержался бы столько времени. А вот Ньют смог.

Ньют обмолвился, откуда у него хромота. Он говорил настолько безразличным голосом, будто это и не значило ничего. Но это было не так. Минхо сказал бы, это тот самый переломный момент. Этот момент изменил жизнь его друга. Повернул на сто восемьдесят градусов, но тем не менее… то, что Ньют пережил и его, значило, что теперь он вынесет вообще что угодно.

— Я ведь так не хотел, чтобы ты все это знал, — заключает Ньют. Он улыбается. Так грустно улыбается, что Минхо хочет вырвать себе сердце.

В шоколадных глазах что-то блестит. Это — разбитое стекло. Это — уничтоженные надежды. Это — погасшие костры. Это — капли вечно идущего дождя.

Минхо всей душой желает собрать осколки разбитого сердца друга. Он бы и свое отдал взамен. Но он бессилен. Он никогда не сможет этого сделать.

Минхо понимает, что он должен поддержать Ньюта. Возможно, что-то сказать. Возможно, отпустить очередную шутку, а потом утянуть в дом и напоить чаем. Минхо не имел и приблизительного представления, что нужно делать в такой ситуации.

Все, до чего он сумел додуматься — закинуть руку на плечо Ньюту и аккуратно приобнять. Так аккуратно, словно Ньют — из хрупкого хрусталя. Но ведь он сам только что убедился, что это далеко не так.

Друзья так и сидят какое-то время. Может, несколько секунд. Может, несколько минут. Часов. Или они сидят так годы. Ньют чувствует под боком родное тепло, и ему на все плевать. Он думал, что, когда расскажет, не сможет даже посмотреть Минхо в глаза. Но нет. Он рассказал, и все это перестало казаться слишком уж страшным. Не сказать, что теперь ему и море по колено, но удавку он немного ослабил, а оковы стали легче.

Все небо — усыпано звездами. Ньют смотрит на них и думает, что звезды — это небесные веснушки. И небу веснушки очень идут. Идут так, как идут очень не многим людям.

А луна похожа на родинку — осенило Ньюта. Или на родимое пятно. Это пятно из тех, которые сразу же узнаешь, только мельком взглянув на него.

Легкий влажный ветер щекочет Ньюту щеки. Хватает за нос. Треплет волосы. Он словно тоже пытается успокоить. Ветер гладит Ньюту руки. Его касания ласковые. Любовные. Ньют вдруг понимает, что этот ветер выталкивает старый отравляющий воздух из его легких и наполняет новым. Чистым, свежим, оживляющим. Ребра больше не кажутся стальными шипами.

Ньют утыкается носом Минхо в шею. Горячая. Совершенно родная. На ней бьется жилка. Часто-часто. Ньюту кажется, что он слышит биение чужого сердца.

Ньют понимает, что начинает засыпать. Последняя неделя — как водоворот, ему некогда было отдыхать за всем происходящим. Ньют с трудом разлепляет отяжелевшие веки. Они словно намазаны супер-клеем. Разодрать практически невозможно.

Ньют расфокусированным взглядом смотрит на задумчивого и мрачного Минхо. Становится стыдно. Такое ощущение, что Ньют отдал все свои дурные эмоции другу. Теперь мучается он.

— Останешься? — спрашивает Ньют. Он зевает, потягивается и встает на ноги. Выжидающе смотрит на Минхо сверху вниз.

— Куда ж я денусь, — вздыхает он. На губах появляется знакомая ухмылка.

Ньют пропускает друга в дом первым. Задерживается на секунду на пороге. Ему кажется, он что-то забыл.

— Минхо, — зовет Ньют. Из темноты на него поднимаются мерцающие глаза. Они так напоминают кошачьи. Такие же хитрые, такие же узкие, такие же блестящие. А цветом они очень напоминают кофе. Ньют любит кофе. — Спасибо.

Ньют шепчет. Минхо удивленно кивает. Он тянет Ньюта за руку и закрывает за ним дверь. Минхо привычно закидывает руку другу на плечо, и они уходят наверх.

Темнота скрывает их следы. Она обнимает и заворачивает в свой плотный непроницаемый кокон. Она целует ребят по очереди в макушки прежде, чем они уснут.

***

Красная рубашка, красный сок, красная кровь, красные руки, красный рассвет…

В чужих глазах — огни. В чужих глазах — солнечные лучи. Чужие глаза совсем не чужие.

Иногда все переворачивается в один момент. Один момент — это так много, если знать, как правильно за него зацепиться. Иногда один момент — это целая жизнь. А иногда целая жизнь укладывается в один момент.

Ньют будто учился жить. Учился ценить то, что есть. Учился радоваться каждой секунде. Учился всему по второму разу.

А еще он учился не замечать удавки на шее. Учился работать, не ощущая оков на руках. Учился смеяться, когда стальные шипы сжимаются вокруг легких. Учился пить собственный яд так, будто это изысканное вино.

Костры в глазах горят во время дождя. Минхо думает, это невозможно. Минхо считает, это иллюзия. Минхо догадывается, что что-то одно все равно победит. Минхо недалек от правды.

Ньют снова учится играть на гитаре. Он проводит с ней все больше времени. Томас и Минхо ревнуют к ней одинаково. Им одинаково нравится смотреть, как Ньют нежно перебирает струны.

Ньют снова делает обыкновенное волшебным. Ньют и сам маг. Его мелодии такие завораживающие. Такие чудесные. Пропитанные восторгом и любовью. Его мелодии дымом от костра поднимаются в небо. Они плывут к облакам. Они словно волны. Они подхватывают слушателей даже против воли и уносят за собой. Рожденным ползать они дают возможность взлететь.

Янтарные глаза пронизаны живительным светом. Они смотрят внимательно, но в то же время чуть расфокусированно. Они способны впитывать каждое движение, каждую черту, каждый взгляд. Они могут излучать солнечный свет. Они дарят его далеко не всем. Они прикованы к глазам цвета шоколада.

Шоколадные глаза загораются с новой силой. Дождь отчаянно пытается задушить любую искру. Искры сильнее. Они — целый пожар. Шоколадные глаза смотрят неотрывно. Они оплетают паутиной. Липкой, прочной. Не вырваться. Они способны излучать тепло. Они вновь способны дарить уют. Они и сами уютные. И их паутина — тоже. Каждый хотел бы попасть именно в такую. Но увы. Она не для всех. Тоже.