Красная рубашка, красный сок, красный рассвет (СИ)

Кошачьи глаза — самый точный рентген. Они смотрят пристально. Они все замечают и все видят. Они способны смотреть достаточно глубоко. Так глубоко, чтобы увидеть, что плещется на дне остальных глаз. Глаза цвета кофе проницательны. В них тоже горят огни. В них тоже идет дождь. В них тоже сияет солнце. В них тоже застывает лед. И ни в коем случае не все вместе. Это испортило бы такие глаза.

Собираться у Ньюта дома — новая традиция. Каждый вечер — это посиделки на ступеньках у его дома. Каждый вечер — это разговоры, шутки, игра на гитаре, обсуждение школы и всяких глупостей. Каждый вечер — это притворство. Притворство — это еще одна новая традиция. Ньют притворяется, что у него обычная семья с обычными проблемами и, конечно, радостями. Минхо притворяется, что его ничуть не тронуло рассказанное Ньютом. Что это не перевернуло его привычный мир с ног на голову. Томас притворяется, что не замечает странного поведения друзей.

Ньют угощает ребят чаем. Он сидит, прислонившись спиной к двери. На его коленях — неизменная гитара. Чуть подальше, на самих ступеньках, расположились Томас и Минхо. Минхо опять что-то жует. Минхо доволен. Но Минхо насторожен. Он пронизывает Томаса взглядом. Томас обхватывает чашку с горячим напитком двумя ладонями и смотрит на Ньюта. Все они молчат. Все чего-то ждут.

Ожидание прерывается звуком шаркающих шагов. Ньют вскакивает с места раньше, чем кто-то успевает понять, что случилось. Раньше, чем мать откроет дверь и увидит его друзей.

Ньют влетает в дом слишком поспешно. Хлопает дверь. Ни Томас, ни Минхо за ним не идут. Не спрашивают, что произошло. Томасу не хочется сидеть на месте, ему интересно, почему Ньют убежал. Но тяжелый взгляд Минхо приковывает его к полу. Ньют не хотел бы, чтобы за ним следовали.

Ньют встречает мать в коридоре. Ползущей к выходу, придерживаясь за стеночку. Она совсем без сил. Ее руки перемотаны. Ее тело синее. Сплошной синяк, как у Ньюта. Можно было даже подумать, что это что-то наследственное.

Она смотрит на Ньюта. Ее глаза еще более невыразительные, чем у него. В ее глазах больше нет борьбы. Нет огней. Нет даже дождя. Все пропало, потухло, испарилось. Разбилось. Ее взгляд — его удавка.

Ньют скрещивает руки на груди и прислоняется к двери спиной. Он не даст ей выйти на улицу. Ни сейчас, ни когда-либо еще. Он слишком устал. Ее никогда не бывало дома со смерти отца. Только когда она появлялась после «отработки долга», но и это было не надолго. Он устал волноваться за нее и искать по всему городу, если ее нет больше недели. Он, несмотря ни на что, слишком любит ее. Иначе ни за что не забирал бы ее из очередного бара. Иначе ни за что не влезал бы в драки с ребятами Дженсена, заведомо зная, что проиграет. Он слишком любит ее, но слишком устал. Он не позволит ей выйти и начать все снова.

— Ну и куда ты собралась? — его голос тверд. Холоден. Как камень. Как айсберг. Он и сам — огромная глыба льда. Мать вздрагивает. Она не привыкла к такому тону.

— Пусти, — только и хрипит она. Даже на ногах держится с трудом. Но все равно за свое.

Ньют только качает головой. Это давно пора было сделать. Но все не хватало духу. Может быть, теперь уже поздно. Вполне возможно, что ничего хорошего не выйдет. Но Ньюту надоело разбираться с чужими долгами и самому содержать их маленькую семью.

— Пусти, — снова повторяет мать. Он пытается оттолкнуть сына с дороги. Она чересчур слабая, чтобы это сделать. Ньют будто прирос к земле. Не сдвинуть.

Он берет ее за плечи. Стискивает сильнее. Так, чтобы она не могла вырваться.

— Знаешь что, — говорит он. Тон его смягчился, но Ньют все равно непреклонен. Хватит. — Прекрати уже. Ты живешь так семь лет, и, если не перестанешь таскаться по своим барам… — он вздохнул. Тяжело. Так надо. — Не долго тебе останется. Хоть немного побудь человеком. Найди наконец работу. Хотя бы притворись, что все нормально. Дуй в комнату и сиди там.

Ньют уводит мать к ней. Заставляет сесть на кровать. Уходит на кухню и заваривает еще одну кружку чая. Мать прихлебывает напиток мелкими глотками. Ее взгляд пустой. Она смотрит на пол прямо около ног Ньюта. Они оба молчат.

В ее глазах нет слез. Нет вины. Нет жизни. Есть слабый отблеск сожаления. Вряд ли ей хоть немного стыдно за то, что она делает. Ньют думает, она умерла еще семь лет назад.

Ньют знает, что его на крыльце ждут друзья. Но Ньют не может позволить себе уйти. Опять он не может бросить мать. Снова она держит его на своем поводке-удавке.

Мать тяжело вздыхает. Такое ощущение, что вздох этот ей дается непосильным трудом. Будто дышать приходилось в вязкой прилипающей к телу жиже. Такое ощущение, что все-таки треснул ее лед. Такое ощущение, что на мгновение ей и вправду захотелось нормальной жизни. Без всех этих баров и казино. Без всех этих долгов. Без звонков и требований. Зато со здоровым и любимым сыном.

Она тянет руку к Ньюту. Касается его щеки. Ее касание похоже на касание ветра, Ньют думает. Такое же легкое. Такое же нежное. Такое же призрачное и эфемерное. Мать треплет его по волосам. Пальцы расчесывают длинные локоны, ласково тянут на себя. Ньют недвижим. Он смотрит на мать так, будто увидел в первый раз. Она проводит рукой по его шее и опускает на плечо. Ее ладонь — огонь. Он прожигает в коже Ньюта дыру даже сквозь плотную ткань куртки. Женщина садится на пол рядом с сыном. Роняет голову ему на другое плечо.

Ньют сам не знает, зачем это сделал. Просто руки в какой-то момент сами потянулись ее обнять. Тихое «прости», сорвавшееся в покусанных губ матери, заставило лед в груди тронуться.

Когда Ньют снова вышел к ребятам, было уже почти темно. Минхо хмуро посмотрел на друга, но ничего не сказал. Он не станет читать лекций при Томасе.

У Ньюта плохая звукоизоляция. Друзья услышали его короткий разговор с матерью. Они ни о чем не говорили. Просто сидели и слушали. Старались делать вид, что за стеной ничто не происходит. Ничего нет. Все в порядке.

Ньют садится между ними на ступеньки. Смотрит вдаль. Впереди — красный дом под красной крышей.

Минхо неслышно копошится сбоку. Это необычно — он молчалив.

— Я сегодня у себя переночую, — отчитывается Минхо. Ньют кивает. Томас удивленно смотрит.

— Давно пора, мне скоро родители твои звонить будут, — отвечает Ньют. Уже звонили на самом деле. Много раз до этого. Потом перестали. Минхо стал часто пропадать.

Минхо встает и вместо прощания пожимает Ньюту руку. Во взгляде его — предупреждение. Ньют его понимает. Минхо пожимает руку Томасу. Во взгляде его — настороженность. Томас не может его понять.

Спина Минхо удаляется с каждой секундой. Походка его не такая легкая, как обычно. Ньют думает, что груз, бывший на его плечах, теперь несет и Минхо. Вместе с ним.

Томас провожает Минхо взглядом. Томас физически ощущает связь между Ньютом и Минхо. Это хорошо — иметь таких друзей, которых ты понимаешь без слов, Томас думает. Это плохо, что у него самого нет таких друзей, Томас вспоминает.

Ньют прижимается боком к перилам. Он провожает глазами догорающее солнце. Пепел его — красный. Красные искры, красный дым, красное тело. У Ньюта красная рубашка.

— Пойдем прогуляемся, — срывается с губ Томаса. Ньют переводит взгляд на него. Потом кивает и поднимается с места. Зачем-то подает Томасу руку, хотя тот может встать и без помощи.

Но Томас не против.

***

Шагать рядом с Ньютом по улице, даже ничего не говоря, просто чувствуя его присутствие, действительно здорово. Томасу — как и Минхо — хотелось назвать нового друга уютным. С ним приятно просто проводить время. На него приятно смотреть. Приятно заставлять его улыбаться. Приятно смеяться с его шуток. С ним приятно говорить. С ним приятно жить.

Порою Томасу казалось, что Ньют любит красный цвет. Наверное, он весь состоял из красного. На его гитаре — красные узоры. В его глазах — красные сосуды. На его руках — красные порезы. На его теле — красные подтеки. У него красная рубашка. В его кружке — красный чай. Его настроение тоже содержит разные оттенки красного.