Красная рубашка, красный сок, красный рассвет (СИ)

— Если хочешь, — Ньют приподнимается на локте. Он устало смотрит на друга. — Если ты так хочешь, я завтра буду все отрицать. Я буду отпираться так, будто от этого зависит моя чертова жизнь. Но сейчас я слишком хочу спать, поэтому да, я просто признаюсь, что… — Ньют спотыкается на слове. Минхо заметно оживляется. Он очень хочет это услышать. — Что я втрескался. Еще раз спокойной ночи.

Ньют отворачивается к стене. Прижимает колени к груди и обнимает себя за плечи руками. Его любимая поза. Он всегда так спит.

А сейчас он явно не в духе. В другой ситуации от Минхо отбоя бы не было. Он бы допытывался до последнего. Отпираться было бы нельзя. Но в этот момент он как никогда и как никто другой понимает, что Ньюту просто нужен покой. И тишина.

Хотя язык так и чешется засыпать друга вопросами и колкими замечаниями. Приходится заткнуться.

— Кстати, я останусь сегодня у тебя, — предупреждает Минхо. Вообще-то ничего нового.

Ньют только машет куда-то в сторону рукой.

***

Утро у Ньюта почти никогда не бывает добрым, если честно. То есть не то чтобы он такой пессимист или ленивый соня, проклинающий это время суток на чем свет стоит и в самых изощренных выражениях. Вовсе нет. Утро у Ньюта — это всегда какое-то происшествие. Самое безобидное — разбившийся почему-то именно в его комнате стакан. Почему мироздание решило выливать всю накопившуюся грязь на Ньюта прямо с утра, он предпочитает не думать. Он вечно стискивает покрепче зубы и идет расхлебывать очередную кашу.

Сегодня утро начинается с торнадо по имени Минхо. Он на скорости влетает в комнату друга, будто участвует в марафоне. Из одежды на нем — только повязанное на бедрах полотенце. Оно точно не довольно безответственным к себе отношением, поэтому постоянно сползает ниже. Минхо придерживает его рукой и продолжает носиться по комнате.

Ньют думает, что начинающийся с криков друга день один из самых спокойных в последнее время.

Ньют пытается разлепить глаза. Он снова пялится в потолок. Потолок, должно быть, очень рад — Ньют смотрит на него слишком часто. Потолку должны быть приятны такие знаки внимания.

Ньют трет двумя пальцами переносицу и глаза. Вставать не хочется. Но торнадо Минхо успокаиваться не желает. В такой обстановке спать решительно невозможно. Ньют поднимается на локтях. Все тело ломит, выворачиваются кости, и тянет мышцы. Ньют привык. Он расфокусированным взглядом пытается найти часы. Их нет на месте, на столе около кровати. Они почему-то смотрят на Ньюта с пола и укоризненно продолжают крутить стрелки. Тик-так. Ньют тянется их поднять. Торнадо Минхо роняет их вновь.

Ньют садится на кровати и спускает ноги на пол. Босые ступни утопают в мягком потертом ковре. Он заботливо обнимает ворсинками ноги Ньюта, делает это немного нежно. Ковер этот теплый. Ступням вполне комфортно.

Торнадо Минхо по-прежнему что-то бормочет. Поток его фраз никак не складывается в связные предложения. Мозг Ньюта отказывается воспринимать информацию. Он как старенький компьютер долго загружается, испытывая чужое терпение. Ньют даже не пытается отгадать причину такого поведения Минхо — он знает всю бесполезность этого занятия.

— Какого черта ты делаешь? — вздыхает Ньют. Он и не надеется получить вразумительное объяснение.

— Быстро баррикадируй дверь и беги через черный вход.

Что и требовалось доказать. Что он хочет этим сказать?

Торнадо успокаивается, останавливаясь у окна. Минхо придерживает плотную штору, выглядывая на улицу. Он чем-то сильно обеспокоен. Ньют просто ждет.

— Или лучше объясни мне, что здесь забыли эти гориллоподобные мужики.

Минхо смотрит на Ньюта так, что у того холодеет в груди. Он физически ощущает, как шевелятся волосы на голове. Теперь Ньюту становится страшно. Он ежится под пристальным взглядом.

— А еще лучше, — продолжает Минхо, — скажи мне, что они всего лишь ошиблись адресом и на самом деле не собираются выломать твою дверь.

— Черт!

Ньют вдруг понимает, кто приехал. Он вскакивает с кровати, как подкинутый пружинами. Ему хочется схватиться за голову и рвать на себе волосы. Останавливает только то, что это могут сделать и за него. Ньют летит по лестнице, перескакивая через ступеньку. Сейчас он — ураган. Он сметает все на своем пути, он не останавливается. Он врезается в дверь. В нее уже колотят с другой стороны с такой силой, что могут вот-вот проломить внушительную дыру.

— Я уж подумал, что ты и вправду сдох, — вместо приветствия усмешка. Знакомый Ньюту мужчина, худой и длинный, рассматривает его пристально. Будто надеется найти что-то новое. Будто Ньют мог измериться за сутки. Мужчина переводит взгляд за спину Ньюта. Там, в самом конце коридора стоит Минхо. Он так и не удосужился одеться, так и расхаживает в одном полотенце. Со скрещенными на груди руками и сдвинутыми к переносице бровями он выглядит весьма грозно.

— Тоже развлекаешься? — снова говорит мужчина и тихо смеется.

Ньют понимает, о чем тот подумал. Лицо его мрачнеет с каждой секундой. Ньют все так же босиком выходит на крыльцо и закрывает за собой дверь.

Усмешка на чужих тонких губах становится более издевательской. Становится шире. Но сам гость больше ничего не говорит.

— Чего ты хочешь? Если ты за деньгами, то в конце недели я все отдам, сказал же, — вздыхает Ньют. Ему нелегко, но он так надеялся, что хоть Минхо останется в неведении.

— Кстати о птичках, — будто только сейчас вспоминает мужчина. Он слишком весел для такого раннего времени. Это бесит. — Мы мать твою привезли. А долг можешь не отдавать, она все отработала.

От лица отливает вся кровь. Руки сами сжимаются в кулаки, а внутри все обрывается. Неведение и страх поглощают его, накрывают с головой, как одеялом. Ньюту очень хочется расквасить этот длинный нос. Ему хочется разбить тонкие губы в кровь, так, чтобы эта крыса никогда не смогла вот так ухмыляться. Ньют едва держит себя в руках.

В глазах Ньюта — черти. Незваный гость видит их. Его усмешка выдает веселье. Он поднимает руки в примирительном жесте.

— Тихо, тихо, парень. Она в порядке. Иди сюда.

Мужчина бодро сбегает по ступеням и чуть ли не вприпрыжку направляется к машине. Ньют с опаской следует за ним и не сводит прожигающего взгляда со спины впереди. Он морщится от холода, когда ступни касаются влажной с утра дорожки. Она словно издевается, и с каждом шагом становится все холоднее. Ньют молится всем богам, чтобы мать была в порядке, но сам слабо верит в хороший исход.

Около машины еще двое мужчин. Ньют и видел-то их всего пару раз до этого, поэтому это заставляет его насторожиться еще больше. Они открывают дверцы машины и помогают светловолосой женщине выбраться из салона. Лица их каменные и безразличные, как у античных статуй.

Ньют замирает. Он не может оторвать взгляда от матери. Она выглядит так, будто ее прокрутили через мясорубку, потолкли в миске, а потом наспех собрали назад. Положительно неясно, как она вообще умудряется стоять на ногах, хотя и пошатываясь, словно все вокруг плывет. Когда-то яркие и веселые глаза теперь едва видны за насыщенно-темными синяками. Веки красные и опухшие. Серое лицо — лицо самой смерти. Руки и ноги там, где их не скрывает мятая одежда, являют миру багровые отметины. От одного их вида бросает в дрожь. Волосы спутаны настолько, что их даже с птичьим гнездом сравнить сложно. Женщина шмыгает распухшим носом. Ее трясет.

Ньют смотрит на мать и чувствует, как умирает.

Она поднимает глаза на сына, не способного и слова произнести. Она шепчет его имя. Ее слово — стрела, выдирающая сердце. Женщина делает попытку подойти к Ньюту. Ее не держат ноги, она уже летит к земле, но Ньют успевает подхватить мать.

Ее взгляд — удавка на его шее.

— Что вы с ней сделали? — Ньют может только шептать. Удавка затягивается сильнее.

Он смотрит по очереди всем троим мужчинам в глаза. Дрожь матери передается ему. Ее руки — его оковы. Он бессилен и беспомощен. Он хочет завыть прямо сейчас, но удавка не дает больше издать ни звука.