Annularis (СИ)

Но что ж… Этот мост он пересечет в свой час.

— Я слышал, как Тим весело визжит в ванной, так что решил вас здесь подождать, но вы все не выходили, вот я и… прикорнул, — между тем пояснил Аллен.

Тики кивнул, отчего-то не решаясь и слова сказать, и осторожно заправил выбившуюся рыжую прядь ему за ухо. Уолкер прикрыл глаза, замерев на месте, и сглотнул, никак не показывая своего отказа или неприязни. Тим заворочался, требовательно потянув юношу за прядь, вынуждая прижаться щекой к ладони Микка, и Аллен стремительно покраснел, возмущённо щипнув расхохотавшегося мальчика за бок.

Ещё несколько минут они препирались на нескольких языках, после чего юноша сладко зевнул и встряхнул головой, словно прогоняя сон.

— Нет, тебе действительно надо поспать, — решительно мотнув головой, обратился Тики к нему, с каким-то странным упоением и удовольствием наблюдая за мягкими улыбками и размеренными движениями. Аллен вообще отчего-то стал казаться намного мягче и нежнее, чем раньше. — С Тимом я посижу. Поспи хотя бы до завтрака, иначе свалишься где-нибудь.

Возможно, видение этой нежности пришло с осознанием его прошлого. С осознанием того, что он сумел сохранить себя.

Уолкер смешно наморщил нос и снова мотнул головой в знак отрицания.

— Ты разбалуешь меня своей безотказной заботой, и я обленюсь и обнаглею, — отозвался он, однако хитро щуря глаза и снова вызывая в Тики непреодолимое желание поцеловать его и не выпускать из своих рук.

Тимоти с интересом следил за ними, и в выражении его лица Микку ясно виделось какое-то затаенное торжество — так радуется человек, у которого все идет согласно плану. Не жмись Тим к нему не так давно в слезах, Тики даже подумал бы, что он спланировал всю эту ситуацию специально.

Но наигранности здесь не было ни в одном жесте, и происходящее просто поражало своей естественностью.

— Ладно, — вновь глубоко зевнул Аллен, явно по-своему истолковав молчание Тики, — уговорил, иду спать, — пробормотал он и, чмокнув напоследок ребёнка в макушку, встал с кресла. Он благодарно кивнул парню, явно не зная, что сказать и надо ли вообще что-либо говорить, и, смущённо улыбнувшись, вышел из комнаты.

Микк ещё несколько секунд смотрел ему вслед, чувствуя, как губы расползаются в стороны в идиотской улыбке, и обернулся, ощутив пристальный взгляд.

Тимоти подозрительно прищурился, состроив смешную мордашку.

— А почему ты его не поцеловал?

И откуда только этот малявка берёт такие вопросы? Ответить на них всегда было сложно, солгать — просто невозможно, а не отвечать — не вариант.

Да и в общем-то… Тики поймал себя на том, что не может врать детям. Детей в его опыте было мало, конечно — только Клара и Тим, — но им, в отличие от других людей, он не сказал неправды ни одного чертового раза даже ради их же собственного спокойствия.

— Я боюсь, что он оттолкнет меня, — наконец вздохнул Микк, растерянно потирая ладонью лоб и снова чувствуя, что краснеет.

Как он может краснеть перед ребенком, пусть и задающим ему такие вопросы?!

Он вообще стал как-то слишком часто краснеть.

— Но он же ведь тоже этого хочет, — Тимоти озадаченно наморщил нос и закопался в свое одеяло, которое они с Тики с час назад умудрились как-то не запачкать кровью. — Этого, наверное, только слепой не видит, — фыркнул он, — того, как вы друг друга взглядами пожираете!

— Я вот все не могу понять, откуда такие мысли берутся в твоей голове, — неловко усмехнулся в ответ Тики, чувствуя, что смущение становится уже просто нестерпимым.

— Может, я слишком много времени провел с дедой, — легко пожал плечами мальчик. — Так ответь на мой вопрос, — с совершенно детской непосредственностью потребовал он.

Микк закатил глаза, чувствуя себя идиотом, потому что смущается и мнётся перед ребёнком, но буркнул, тяжело вздохнув:

— Взгляды и действия — вещи совершенно разные, Тим.

Мальчик озадаченно моргнул, опустив голову набок, несколько минут усиленно о чём-то думал, нахмурившись, и в конце концов лишь непонимающе скривился, вздохнув как-то уж слишком горестно и напыщенно.

— Быть взрослым — идиотское занятие.

— Согласен, — без промедления кивнул в ответ Тики, хохотнув.

Когда Тимоти, уморённый и, оказывается, совершенно уставший, минут через сорок уснул, Микк, тихонько прикрыв за собой дверь, направился на помощь к Джонни в моторный отсек, благостный и спокойный.

Канда, бывший там же (уже без Алмы), ничего не сказал и лишь проводил его подозрительным злым взглядом, сразу же, впрочем, вернувшись к работе.

Поднялся в воздух Ковчег только вечером.

========== Интермедия III ==========

Аллен чувствовал себя взвинченным. И то сказать — он и до недавнего времени был еще тем параноиком, но последние события сделали свое дело с его душевным состоянием. С Кандой юноша общался только через Алму, перед которым неустанно извинялся за свой выпад при ссоре с мечником и за всю последующую нервотрепку, сопровождающую бытность обитателей Ковчега каждый божий день.

Уолкер прекрасно понимал, что Юу о нем беспокоится, и, может, не так давно это беспокойство имело под собой какую-то почву, но не теперь. Не в данный момент. Аллену казалось — впервые рядом с ним находится кто-то, на кого можно опереться, к кому можно в любое время дня и ночи прийти за утешением и поддержкой, кто не назовет придурком и не отпустит едкую шуточку, а крепко обнимет и завалит на постель с совершенно определенным намерением — заставить спать.

Тики был, казалось, верен себе — он завтракал с Алленом каждое утро в несусветную рань, когда ведь экипаж еще спал, в то время, как его капитан уже подрывался с постели, и ободрял юношу беззлобными подколками, которые скорее смешили и смущали, чем обижали или что-то такое. И при этом парень держал себя в руках настолько хорошо, что Уолкеру казалось, будто его терпеливо и с толком приручают.

И ему… хотелось быть прирученным. Хотелось в кои-то веки принадлежать кому-то, чтобы за всеми повседневными проблемами и заботами нужно было искать лишнее время, которое можно было бы уделить кому-то кроме Тимоти, который вырастет в конечном счете из своей невозможной привязанности к «старшему братику» и заживет своей жизнью, свободный (как надеялся сам Уолкер) от оков страшного прошлого, которые по рукам и ногам связали самого Аллена.

Так должно было быть.

И поэтому Аллену хотелось чего-нибудь для себя.

А Канда просто все брал и портил — своим ядом, своими насмешками, своей слишком бескомпромиссной опекой, проявляющейся ужасно идиотским и двусмысленным в глазах других людей образом.

И пусть они двое — Аллен и Юу — знали, что ничего больше братской привязанности друг к другу никогда не испытывали, в этом сложно было убедить наблюдающих за их отношениями людей. И если Канду подобное совершенно не волновало (даже учитывая его с каждым днем все больше портящиеся отношения с Алмой), то самого Аллена — даже очень.

Потому что ему не хотелось, чтобы эта семья (собранная из совершенно разных людей) развалилась из-за глупой ссоры между ними.

Мари посоветовал первым пойти на попятную — извиниться или хотя бы просто поговорить. Но Аллен, честно говоря, боялся говорить с Кандой — тот мог вновь вывести его из себя, разрушить и без того хрупкое равновесие души и сознания.

А ему нельзя было так сильно волноваться и распаляться.

Во-первых, Ковчег требовал постоянной концентрации и спокойствия. А во-вторых, в его положении просто нельзя сильно волноваться.

И Канда, прекрасно понимавший это, специально игнорировал его и всячески избегал, при этом постоянно находясь где-то рядом.

Аллен несомненно был ему благодарен. Но просто эта опека душила. Он уже говорил Юу, что больше не двенадцатилетний суицидник, плевавший на всех и собственного сына тоже. Ему сейчас восемнадцать, у него — прекрасная команда потрясающих товарищей, очень важная, пусть и добровольная миссия на плечах, маленький Тим, взросление которого очень хотелось бы увидеть собственными глазами, и много всего другого.