Annularis (СИ)

Впрочем, с Цукиками сталось бы заманить его в музыкальную комнату просто грохотом падающих инструментов, а потом уже развести на очередную совместную партию.

Собственно, именно поэтому юноша и не стал срезать путь к библиотеке через коридор с упомянутой комнатой, а сделал порядочный крюк. И не сказать, что его ожидание не было вознаграждено.

В библиотеке на одном из диванчиков сидел Тики и что-то сосредоточенно рисовал в альбоме.

Аллен, вмиг заинтересовавшись, осторожно и незаметно подошёл к нему со спины и медленно заглянул через плечо. Ладони у парня были тонкие, бледные, красивые — не то что у самого Уолкера: одна была огрубевшей и в мозолях, а о второй даже говорить не хотелось.

Микк мерно дышал и плавно водил карандашом по листу, такой сосредоточенный и серьёзно-спокойный, что Аллен даже залюбовался на какие-то несколько мгновений, с упоением рассматривая густые черные кудри и тонкую кожу, родинку под левым глазом (очень… черт подери, эротичную, но он ни за что об этом не скажет), закушенную губу и длинные ресницы.

Тики был красив. И иногда Уолкер не мог понять, что такой образец красоты нашёл в таком уродце, как он.

Парень короткими, но плавными штрихами выводил на бумаге знакомый овал лица.

Аллен подозрительно прищурился и удивлённо приподнял бровь.

— Скулы поострее, — заворожённо прошептал он.

Тики дернулся, словно его застали за чем-то преступным, и поспешно оторвал карандаш от листа, наверное, чтобы не прочертить по уже виднеющемуся в некоторых даже подробностях абрису портрета некрасивую жирную линию дрогнувшей рукой.

Юноша оперся локтями на спинку дивана, наблюдая за тем, как парень, так и не повернувший к нему головы, секунду смотрит в лежащую перед ним на столе книгу (а ведь Аллен даже не знал, что в библиотеке есть книга, дающая возможность постичь азы изобразительного искусства!), а потом осторожно правит черты знакомого лица в соответствии со словами Уолкера. Совсем чуть-чуть — но этого вполне хватило, чтобы обозначить въевшиеся Аллену в память с самого детства острые скулы.

Он не видел этого человека уже больше шести лет, но даже сейчас мог в мельчайших подробностях рассказать о его лице и фигуре — об улыбке, осанке, какой-то особой комбинации пальцев, которой обычно обозначалось короткое «все в порядке», вечно встрепанных черных вихрах, которые никак не смогли бы расчесать все расчески и щетки мира…

И Аллен сам не заметил, как заговорил об этом — тихо, почти шепча Тики на ухо и зачарованно следя за тем, как в соответствии с его словами порхает карандаш по альбомному листу, намечая непослушные волосы и вздернутый нос, четче обозначая до этого еще не такую явную, но уже очень узнаваемую линию губ…

Микк рисовал быстро, явно используя возможность своего тела увеличивать скорость в любой момент для любого действия, и этим тоже можно было просто залюбоваться.

Аллен чувствовал, как его затапливает.

Этими чувствами, этими эмоциями.

Этим человеком.

Возможно, его и правда затапливало. Внутри, казалось, целый океан разлился, омывая уставшего Уолкера своими волнами и тёплыми течениями.

Если этот океан — ещё не родившийся ребёнок, то, может быть, оно того и стоило.

Тики замер, когда Аллен, даже как-то особо и не замечая этого действия, уложил подбородок ему на плечо и шепнул:

— А глаза… глаза как у Тима.

Микк молча последовал его указаниям, и юноша с умиротворяющим спокойствием следил за ним, чувствуя на губах мягкую довольную улыбку. Он так обычно улыбался, когда смотрел на Тимоти, пока тот спал. Или, что уже успело войти в привычку за две с лишним недели, когда гладил живот и представлял, что будет через год.

Можно же и ему иногда помечтать?

Пожелать счастливого будущего?

Хотя бы чуть-чуть.

Если бы не вся эта ситуация, то Аллен бы ещё долго не решился последовать словам Кросса. Он бы откладывал до самого последнего, до той черты невозврата, когда уже не был бы способен что-либо сделать. Но сейчас… у него есть то, ради чего следует намотать свои сопли на кулаки и, наконец, решить этот конфликт в Адамом и Семьёй.

Тики облизнул губы, отложив карандаш в сторону, и Аллен обрадованно проследил линию подбородка, хитрый взгляд и чёрные вихры.

— А кто это? — выдохнул Микк осипшим голосом.

— Мой отец.

Микк едва заметно скользнул пальцами по листу, недоуменно хмуря брови, и смерил портрет озадаченным взглядом, словно не зная, как реагировать на такое откровение.

Словно где-то уже его видел.

— Что?.. — наконец как-то полузадушенно выдохнул он. — Но как же… Я же… его видел, — растерянно отозвался он, оправдывая догадку Уолкера. — Мне было лет пять, может — меньше… Он приходил с Адамом.

— Он был одним из его учёных, — согласно кивнул Аллен, неуловимо ласково потираясь о плечо парня подбородком и на секунду заставляя его замереть. Черт, как же хорошо. — Который потом сбежал, захватив с собой Ковчег.

— Тогда твоя мама… — не менее растерянно отозвался Тики, откладывая альбом на стол и наконец поворачиваясь к нему. Глаза у него почти совсем как у отца, заметил Уолкер, только, может, чуть светлее.

— Личный проект Майтры и Адама, — коротко усмехнулся юноша, в кои-то веки почти не чувствуя горечи от осознания истинности этого факта. Возможно, потому, что рядом был человек, способный в полной мере его понять? — Они с отцом полюбили друг друга и сбежали вместе.

Тики смерил его каким-то странным взглядом, назначение которого Уолкеру было непонятно. И именно поэтому он стушевался, отстранившись, наконец понимая, что всё это время льнул к Микку как кошка.

Как же стыдно.

Как же хочется ещё.

— То есть… — начал парень, но Аллен, криво ухмыльнувшись, перебил его, присаживаясь на подлокотник дивана:

— Адам не просто так считает, то я принадлежу ему, Тики, — он вздохнул, решаясь, и, прикрыв глаза, фыркнул. — Потому что я конечный продукт этого проекта. Они изучали женскую фертильность и хотели создать мужчину, способного к родам, — пожал Аллен плечами легко, словно говорить об этом не было тяжело. И, странное дело, ему и правда не было тяжело. Просто немного грустно, наверное, и горько. — И создали. Отец понял, что это опасно, и сбежал, оставив Адама с носом.

Тики молчал долго, словно силился переварить новую информацию, но никак не мог с ней свыкнуться. И Аллен даже поймал себя на том, что ему, вопреки всей деликатности ситуации, почти не страшно.

— Авантюристы хреновы, — наконец с нервной усмешкой припечатал парень, потирая лицо ладонями. На левой скуле у него остался широкий нечеткий серый след — наверное, это потому что пальцем Тики кое-где растушевывал штриховку на бумаге.

Аллен тихо рассмеялся в ответ, буквально чувствуя, что Микк понял все вплоть до извечной игры слов, которую юноша на протяжение многих лет вел с остальными людьми.

— Это точно, — согласился он, протягивая руку и легко скользя большим пальцем по скуле Тики, чтобы стереть карандашный след. Парень недоверчиво распахнул глаза, как-то почти инстинктивно подаваясь чуть вперед, навстречу прикосновению, и Аллен не выдержал.

Тики хотелось обнимать. Его хотелось целовать, прижимать к себе, гладить, зарываться носом в волосы и никогда-никогда не отпускать.

Это было странно. Это было пугающе. Это было ужасно.

Аллен никогда не испытывал такого — ему впервые со смерти родителей хотелось чего-то для себя. Для своего успокоения.

Но он боялся.

Как Тики отреагирует? Что скажет? Как посмотрит?

Аллен боялся.

Потому что не мог поверить, что всё это правда.

Он медленно приблизился к лицу Тики, затаив дыхание, и поцеловал его в уголок губ.

И — сразу же отстранился, ругая себя за беспечность, порывистость и идиотизм.

— Прости… прости, — забормотал он, опустив голову, и уже встал с подлокотника, как вдруг его потянули за руку — за ненавистную левую — и усадили к себе на колени.

Сбегать не хотелось. Тики гладил по спине, легко-легко целовал в волосы и в висок, и сердце у него билось как сумасшедшее — как и у самого Аллена.