Annularis (СИ)

…А Уолкер, дурак, не верил Тиму, когда тот говорил, что Микк вечно улыбается, стоит только мальчику завести речь о нем.

— И тебе не противно? — тихо выдохнул Аллен, с наслаждением выгибая дугой спину под ласковой рукой той совершенно кошачьей своей повадкой, которую так ненавидел прежде. — Я же ведь… я же грязный, Тики… А ты… какой же ты…

— Мне кажется, — тихо отозвался парень, рождая в Аллене своим потрясающим голосом волну сладкой дрожи, — теперь я в тебя влюбился еще сильнее, — тон у него был такой рассеянно-счастливый, что юноша зажмурился от переполняющего его нечто.

Внутри словно солнце расцвело — пушистое и огромное, нежное и тёплое. Как будто кошку ласково-мягко по шерсти гладят.

Он завороженно потёрся о щеку парня, довольно завибрировав по ещё одной своей идиотской привычке.

— Аллен… — вдруг прошептал Тики, просчитав пальцами каждый позвонок и заставив юношу в очередной раз постыдно выгнуться. Да только в голосе у Микка слышалось какое-то трепетное восхищение. — Ты что… мурчишь?

— П-прости-и… — Аллен зарылся носом в воротник его рубашки, чувствуя ужасный стыд — и жгучее удовлетворение. Тики продолжал гладить его, и об него хотелось тереться — пожалуй, даже сильнее, чем тогда. Потому что тем утром в столовой юноша еще находил в себе силы сдерживать этот дурацкий кошачий порыв. — Это… просто… слишком много от кошачьего в генофонде, и…

— И ты мурчишь, — все с тем же недоверчивым восхищением перебил его Тики, так и не прекращая своих поглаживаний. — Когда я тебя глажу, — в его голосе было столько восторга, что Уолкер сдался.

— Да… И это…

— Это так мило, — Микк чуть наклонил голову, ласково скользя губами по скуле юноши и вскоре снова зарываясь носом ему в волосы. — А если тебя за ухом почесать? — вдруг лукаво поинтересовался он.

— Не-не-не-не-не! — испуганно затараторил Аллен, но стоило Тики только прикоснуться пальцами к ушной раковине, как он довольно зажмурился и вновь гортанно завибрировал, уже сам трясь о пальцы, восторженно выгибаясь в судороге.

Как же всего было много.

Чувств много. Эмоций много. Аллена разрывало от них. Аллена затапливало ими. Ему отчего-то стало казаться, что весь он внезапно стал сплошной открытой раной, прикосновения к которой вызывают дрожь и мурашки.

А ещё было стыдно. Ужасно стыдно и страшно.

Аллен тянулся к Тики и терся об него всем телом, чувствуя себя огромной кошкой, ласкающейся к хозяину, пока может себе это позволить, пока тому это не надоело. И — боялся не сдержаться и снова поцеловать его. По-настоящему — глубоко, жарко, мокро.

Его до ужаса пугали его же собственные желания. И то, что может за ними последовать. Он хотел — и боялся повторения того утра в столовой.

Тогда он, кажется, занимался любовью впервые в жизни.

Тогда, кажется, его впервые так трепетно и нежно трогали за эти долгие шесть лет.

И, возможно, ребёнок, что сейчас лишь только начинал расти, будет намного счастливее. Может быть, Тим полюбит своего братика или сестрёнку, и Аллену не нужно будет рассказывать ему этой ужасной правды. Может быть, Тики не откажется от него, может быть, это и правда было что-то больше и глубже, чем просто химия, основанная на феромонах.

Аллену хотелось бы верить в это.

Аллену хотелось, наконец, спокойствия и защиты.

Он устал. Он так устал за эти шесть лет.

И, кажется, эта усталость и раздражение норовят вырваться из него потоком неконтролируемых слёз.

Аллен всхлипнул, мотая головой, из последних сил сдерживая свою истерику, свою бурю, свою обычно притупленную боль, и прижался к Тики всем телом в поиске защиты.

Успокоения.

И он получил то, чего желал.

Тики прижал его к себе так крепко, что Аллен ощутил стук его сердца как свой собственный, и сел прямее, переставая облокачиваться на спинку кресла и давая крепко вцепиться в свою рубашку на спине.

И столько в его объятиях было беспокойства, что юноша попытался заставить себя угомонить свою истерику просто чтобы его не волновать.

Микк ласково гладил его по спине, что-то шептал на ухо — как будто успокаивал ребенка, хотя сам, наверное, этого даже не понимал, и Аллен ощущал себя именно что ребенком, после череды ужасов попавшего, наконец, в надежные руки взрослого, который всегда защитит и никогда не оставит больше одного.

— Тебе больно? — когда Уолкер все же чуть успокоился, тихо выдохнул ему на ухо парень. — Я… сделал не так что-то?..

Тики выглядел обеспокоенно: искреннее волнение плескалось в его золотых глазах, таких красивых, что Аллен подумал на мгновение, что было бы хорошо, если бы и у ребёнка были такие. Он мотнул головой, всё ещё не в силах сказать и слова, продолжая всхлипывать, продолжая избавляться от своей бури по капле, и крепче прижался к парню, обнимая его всеми конечностями, укладываясь щекой ему на плечо.

— Нет, ты всё сделал так, как надо, — выдохнул Аллен, улыбаясь и чувствуя, как слёзы всё ещё текут по лицу. Наверное, те самые слёзы, которые он не выплакал ещё в тот день. Те дни. Те годы. — Я не плакал целых шесть лет, даже странно как-то сейчас.

— Все будет в порядке, — тихо отозвался Тики, гладя юношу по волосам и продолжая успокаивать легкими скользящими поцелуями, от которых все внутри расслаблялось и трепетало в ожидании чего-то действительно большего. — Все кончится, и ребята, и Тим, и мы — все будут в порядке, мой хороший…

— Обещаешь? — Аллен вскинул на него глаза, запоздало вспоминая, что Тики наверняка знает об их новом курсе если не от Лави (который вечно болтает обо всем и вся), то от Тима — уж точно. — Как можно так просто обещать это? — вздохнул он, снова прижимаясь к нему.

— Если знаешь, где в каждом блоке хранятся баллоны с газом — это довольно просто, — тихо усмехнулся Тики.

Аллен замер, неверяще взглянув ему в глаза.

Это он… про семейный бункер?

— А я просто хотел скинуть атомную бомбу, — пробормотал он, закусив губу.

Микк со смешком фыркнул, целуя юноше подбородок, и Аллен зажмурился, вновь принимаясь тихо вибрировать от удовольствия и смущаться от накатывающих эмоций.

Нужно будет подумать об этом потом — о Семье, о бункере, о запасной возможности и так далее. Сейчас ему хотелось лишь чувствовать чужие прикосновения и мягкие поцелуи, льнуть к прохладной коже, щекоча своими волосами шею, и кротко улыбаться, осторожно скользя губами по лбу и скулам.

— Ты хоть представляешь, как это разрушительно? — на выдохе отозвался Тики, откидывая голову и открывая шею.

— Я хотел наверняка, — сосредоточенно пробормотал себе под нос Аллен, соскальзывая губами с его скулы на пульсирующую венку, и на этом разговоры между ними закончились.

Утром следующего дня Уолкер, закусив губу, подсел к Канде на кухне и положил перед ним свежевыструганные хаси, которыми азиат обычно чаще всего ел.

— Прости… за нос, — пробормотал он, замечая удивленные взгляды Алмы, Тики и ещё половины обитателей Ковчега.

Ну, а что поделать, если Аллен примчался к Канде сразу же, как закончил этот символ примирения? Пока не передумал или не струсил, как говорится.

Юу смерил его нечитаемым взглядом, на несколько мгновений задержавшись на животе, и вновь вернулся к поеданию своей собы.

Уолкер закусил губу, не решаясь сказать ещё что-нибудь, и тяжело вздохнул.

— Прости за всё остальное, — вдруг раздался голос, и перед глазами юноши оказался большой леденец, которыми Канда одаривал мелкого Аллена шесть лет назад, пытаясь вернуть желание жить.

— Я… больше постараюсь не рычать так, — окончательно стушевался юноша, загипнотизированно глядя на этот их символ дружбы. — Я понимаю, что ты заботишься, — вздохнул он, — но это иногда и правда… переходит границы.

— Я знаю, — поморщился Канда. — И ты прав, — все еще дико недовольно отозвался он, стреляя задумчивым взглядом в Тики и тут же отводя взгляд. — Больше я так жопу рвать не буду, раз ты уже взрослый и все такое.

Это был явный намек, понятный только им двоим, и Аллен широко улыбнулся, быстро обнимая его и заставляя подавиться едой, но тут же отстраняясь. Тики и Алма обменялись какими-то до ужаса понимающими взглядами, и в груди у юноши потеплело.