Нетореными тропами. Часть 2 (СИ)

— Вы не приходили на проповеди, — сбивчиво начала он, пытаясь отдышаться. Нагрузку-то совсем не держит.

— Вы дали понять, что мне не рады, — я безразлично пожала плечами и уже собралась уходить.

— Приходите сегодня. Мне есть, что сказать.

И ушел. А мы с Хлоей остались стоять, удивленно переглядываясь.

— Ну хоть поржать сможет.

— Ржут только лошади, Хлоя.

К полудню мы выбрались на площадь с фонтаном. Сегодня она была пустынна за исключением возвышавшегося на помосте Ферранте. Дурацкие предположения Хлои, что он заманивает нас, чтобы убить, я тут же отмела. Такие если и убивают, то только когда сильно перепуганы, а от него сегодня разило спокойствием и даже смирением.

— Больше никого нет, — заметила Хлоя и почему-то стушевалась.

— Ничего, мне достаточно, что пришли вы, — Ферранте добродушно улыбнулся, совсем как в первый день, прочистил горло и начал свою речь: — Сегодня я хочу поговорить о рабстве.

— Оно запрещено во всем Мидгарде, — напомнила я.

Ферранте качнул головой.

— Не о том рабстве. Слушайте. Я родился в далеком южном городе на берегу океана в семье одного из первых проповедников нашей веры. Я впитал ее с молоком матери, а еще с детства познал ненависть и презрение окружающих. Страхом была пропитана вся наша жизнь, как портовый воздух солью и рыбой. Мы боялись Стражей, а они еще пуще боялись нас. Гнали отовсюду, а кто сопротивлялся – вешали. Мой отец был мирным, он не хотел войны, он хотел просто жить и рассказывать всем, кто желал слушать, о своей вере. Так же хотели и другие наши братья по вере. Где-то какое-то недоразумение, стычка, а может и вовсе кто все подстроил — город будто вспыхнул ненавистью к нам, хотя никто из нас не жаждал поднимать оружие.

Я до сих пор помню насаженные на кол тела наших соседей и друзей, когда мы покидали город, чтобы никогда в него не вернуться. Я спросил у отца: «За что они так ненавидят нас? Почему не видят, что мы не хотим ничего дурного?» «Они рабы своих идей, — ответил мне тогда отец. – Слепцов можно только пожалеть – они никогда не увидят света». Тогда я решил, что никогда не буду рабом. Мои уши чутко слышат, глаза остро видят, а разум ясно понимает. И все же я не смог. Мое предубеждение, мой страх взял верх надо мной и я судил поспешно. Я был рабом, глухим безумным слепцом, но хочу прозреть и освободиться. Простите меня.

Ферранте низко поклонился. Я смущенно переглянулась с Хлоей.

— Да ну мы все… погорячились.

— Расскажите мне… ну… про вас… и тех… хм, демонов? Я хочу понять.

Я улыбнулась. И все-таки получилось. Мастер Жерард был неправ, мы не такие уж и разные.

========== 12. ==========

Пришло время возвращаться в свой отряд. Трепетно и радостно стало на душе, когда целители все-таки подписали его уже десятое по счету прошение и отпустили с миром. Насвистывая под нос задорную песню, он шел через весь лагерь. Завтра построение и инструктаж, а потом в бой. От нетерпения все внутри трепетало. Казалось, целую вечность он отлеживался и прозябал на скучной штабной работе. От отчетов уже рябило глаза: сколько провианта истрачено и осталось, оружие, скот, возы и телеги, подсобные работники, целители, воины, раненые и павшие. Все нужно было пересчитать и учесть, проверить и перепроверить, чтобы никто не проворовался и не устроил непотребств. Выслушать все жалобы и предложения. Потом донести до высокого начальства в лице маршала за партией в шахматы, и так, чтобы ничего лишнего и ничего не упустить. Еще и чужой работы стремились навесить, видя, что он не отлынивает, а старается.

На редких приемах Гэвин лишь посмеивался. Складывалось впечатление, что он просто издевается, испытывает терпение. А может снова чему научить хотел? Что армия – это такое большое существо, состоящее из многих органов, которые должны работать слаженно, чтобы тело двигалось, сражалось с демонами. Кажется, что воины тут главное, но убери ты хоть какое-нибудь звено – оружейников, поваров или конюхов – и ничего работать не будет. Все разные, каждого нужно понять, к каждому найти свой ключ. Составить в голове полную картину, просчитать все варианты на много ходов вперед… Голова шла кругом, но Микаш только крепче стискивал зубы, снова и снова делал больше, чем просили. И заваливал целителей прошениями вернуть его в отряд.

- Хорош киснуть, - усмехнулся его заморенному виду Гэвин на последней встрече, лихо сняв пешкой ладью и почти не оставив Микашу фигур для маневра. – Как твоя рука? Меч держать можешь?

Микаш встал, вынул из ножен меч левой рукой и сделал пробный замах, со свистом рассекая воздух. Гэвин удивленно вскинул брови. Микаш перебросил меч в правую руку. Привычная тяжесть шершавой, обмотанной грубой кожей рукоятью, приятно легла в ладонь. Рука тоже будто обрадовалась, истосковавшись по сердечному другу. Клинок запел, описывая дугу, извернулся, поразил невидимого врага, отзываясь радостным звоном.

- Э, нет, ты давай поаккуратней, - покачал головой Гэвин. – Не хочу тебе следующую награду посмертно присуждать.

Микаш покорно вернул меч в левую руку и спрятал в ножны.

- Не подписывал бы, - Гэвин показал листок Микаша с прошением. – Да некого на ночную вылазку послать. Нужно действовать тихо, быстро и по возможности незаметно. Четкое исполнение приказа и никакой самодеятельности.

- Все будет в лучшем виде. Теперь уж точно, - предельно честно ответил Микаш и выдержал суровый взгляд маршала. Чтобы выжить, нужно ему довериться, ведь он уже не раз доказывал свою правоту, когда Микаш ошибался.

Гэвин вкратце обрисовал диспозицию, задачи и план.

- Ступай к своим. Завтра утром чтоб был на построении в лучшем виде.

Микаш просиял и уже направился к выходу из палатки, как Гэвин его окликнул:

- Стой! А партию доиграть?

И вправду.

Не успел он дойти до своего отряда, как дорогу заступили знакомые силуэты. Лица в темноте было не разглядеть, но по аурам сразу понятно: Вильгельм и его подпевала Рейстлин. Только их не хватало. Первый вышел вперед, положил руку Микашу на больное плечо и крепко сжал.

- Куда идешь, штабная крыса, неужто уже выздоровел? - пальцы все больнее впечатывались в плечо, словно норовили пробить насквозь.

- Как видишь, - ответил Микаш, изо всех сил стараясь сохранить самообладание.

Вильгельм наконец отпустил. Заговорил Рейстлин, пока его высокородный товарищ по обыкновения «сохранял беспристрастное лицо»:

- Все смеялись, как ты пораниться умудрился на таком плевом задании. Говорили, что специально подставился, потому что струсил дальше сражаться. В штабе да в целительской палатке всяко отсиживаться легче, чем на поле боя шкурой рисковать.

- Это кому как, - все также спокойно выдержал Микаш. – Я бы лучше и повоевал, даже полудохлый. Но рад, что доставил вам веселье. Оно продлевает жизнь.

Микаш зашагал в стону горящего вдалеке костра, показывая, что разговор окончен, но так просто его отпускать явно не собирались. Рейстлин забежал вперед и встал перед. Поцокал языком:

- Неучтиво, голодранец безродный, уходить, не дослушав знатных особ!

Микаш выгнул бровь. Оскорбить пытается? Ну да, был бы он действительно безземельным, было бы великое оскорбление, а на правду кто ж обижается. Правдой гордятся. Но молчат.

- Это ты-то знатный? Слыхал я, что твой отец все родовые земли прокутил, оставив свою семью в долгах перед собственными же вассалами. Так что вряд ли у тебя есть чем передо мной похвастаться. А почтенный мастер Холлес, - Микаш поклонился в пояс, как когда-то делал перед милордом Тедеску, когда тот грозил немилостью. – Пускай сам за себя говорит.

- Спеси в тебе что грязи, а гордости, поди, на короля с лихвой хватит. Ничего с ними не добьешься, уж поверь мне, - рассудительно отвечал высокородный хитрец. – Будешь брезговать влиятельными знакомыми, так и останешься пустым местом, как ты из кожи не лезь.

Оставив последнее слово за собой, Вильгельм зашагал прочь, а Рейстлин потрусил следом. Микаш потер разбереженное плечо и направился к костру. Влиятельные знакомы, нет уж, это унизительно. Любой чин, любая привилегия должна быть оплачена своими собственными заслугами, потом и кровью. Иначе это как подтвердить, что сам ты и выеденного яйца не стоишь.