Нетореными тропами. Часть 2 (СИ)

— Я получил твое письмо, — сказал он, когда нам удалось немного перевести дыхание. — Спасибо.

Он достал из-за пазухи серебряный медальон, немного повозился с застежкой — открывать одной рукой было неудобно — и показал мне мой локон внутри.

— Не стоило им тебя беспокоить.

— Нет. Ничего не может быть хуже неведения.

Он не стал спорить. Я хотела подставить ему плечо, чтобы помочь подняться наверх, но он отказался и поковылял сам. Гордый.

Дни с ним всегда летели быстро, полные пьянящего безудержного счастья даже в не самый радужные времена, как сейчас. Просто от того, что рядом есть кто-то, в чьих глазах я вижу свое отражение, кто-то, кто готов разделить мое одиночество и не требовать ничего взамен.

Рана действительно было жуткой. Целители наложили с дюжину швов, за прошедшее время она начала затягиваться, но все равно рваные края, покрытые жесткой темной коркой внушали ужас. Их нужно было постоянно промывать, обрабатывать разными снадобьями, чтобы рана не воспалилась и не загноилась, наносить заживляющие мази на пчелином воске, менять повязки на свежие. Еще приходилось три раза в день поить его травяными отварами, которые укрепляли тело и подстегивали его быстрее выздороветь.

Микаш действительно изменился. Всю заботу сносил стоически и ни на что не жаловался, стал на редкость податлив, мягок и улыбчив, хотя говорил как и раньше очень мало. Даже выспросить, как его угораздило, не удалось толком. Говорил, что по глупости, ринулся кого-то спасать и не рассчитал силы. Но это мне в нем и нравилось: безрассудная храбрость, страсть и искренность. Если бы мне кто-то сказал, что спасать всех на своем пути, рискуя собственной шкурой, глупо, то я бы посчитала его трусом и не стала бы уважать даже вполовину также сильно.

Мы много занимались: я делала ему массаж, аккуратно разминала мышцы на раненной руке, чтобы они не одрябли. Микаш и сам за этим очень следил. Как-то выдавил из себя, что вначале целители и вовсе хотели отнять ему руку, настолько сильная была рана, но мастер Гэвин не позволил.

— Опять будешь в нем сомневаться? — спросил Микаш, печально улыбаясь в ответ на мой скептичный взгляд.

— Нет. Если ты ему веришь, то и мне придется.

Я миролюбиво коснулась его ладони, чем заслужила долгий и сладкий поцелуй.

Микаш беспрерывно стремился себя занять. Мы снова набрали в библиотеке горы книг для него. Он обкладывался толстыми фолиантами и что-то переписывал из них на листочки левой рукой. Почерк выходил корявый и неразборчивый. Микаш в сердцах комкал листки, отбрасывал прочь и принимался за новые.

Ел он тоже левой рукой. Да еще зачем-то снова взялся за столовые приборы. Каждая трапеза напоминала хождение по мукам. Пальцы путались вокруг вилки, она непослушно извивалась, будто живая, и со звоном падала на пол. Еда крошилась и вываливалась через край. Но Микаш стойко терпел и отказывался от помощи. И потихоньку мне начало казаться, что у него получается. Даже лучше, чем правой. И почерк стал аккуратней и разборчивей.

Через неделю Микаш уломал меня развеяться верхом. Я переживала, что он еще слаб и может разбередить рану, но он уверил меня, что будет осторожен. Я видела, что он чахнет в четырех стенах и не могла запретить. На рассвете мы выехали из городских ворот и пустили лошадей легкой рысью. Гулко и бодро стучали подковы по твердой землей. Прохладный осенний ветер играл в волосах. Солнце торопилось разогнать утренний туман.

Микаш хорошо держался, легко управляя Беркутом только ногами, а здоровой рукой просто не давал поводу соскользнуть с шеи. Кони горячились, прибавляли ходу, азарт гнал вперед, заставляя забыть о здравом смысле.

— Хей-хей! — радостно воскликнул Микаш, и Беркут перешел на галоп, радостно подкидывая вверх задние ноги.

— Осторожно, рука! — взмолилась я, глядя, как Микаша мотает над конской спиной.

— Тише, малыш, — донес ветер обрывок его шепота. — Не видишь, принцессочка волнуется. Не будем ее пугать?

Беркут послушно сбавил темп, галопируя теперь настолько плавно и размеренно, что Микаш, казалось, слился с ним в единое целое и даже не шевелился. Они словно плыли над землей.

После нашей первой прогулки я немного осмелела и не выпучивала уже глаза каждый раз, когда Микаш делал сложную работу или перенапрягался.

Рана не открывалась, корки размягчались и отходили все больше, но каждый раз появлялись новые, и снова надо было их промывать и мазать.

Однажды Микаш загорелся возобновить тренировки с оружием. Разную гимнастику мы делали и до этого, дыхательные упражнения, Микаш даже метал ножи в мишень левой рукой. Но сражаться на мечах… эта идея не показалась мне такой удачной. Но Микаш и на это меня уговорил. И кто после этого из кого веревки вьет?

Теперь проводил на тренировочном дворе во дворце Стражей дни напролет. Колошматил надетое на деревянный шест соломенное чучело тупым тренировочным мечом. Вокруг собиралась толпа зевак: оруженосцев, новобранцев, простых рыцарей. Нет-нет, да я замечала среди них знакомые лица командиров. А Микаш ни на кого не обращал внимания и продолжал упражняться, вначале как и со всем остальным неловко, постоянно роняя клинок и едва не попадая себе по ногам, но с каждым разом все уверенней и лучше.

Однажды Микаш засиделся допоздна, все корпел над своими записями, педантично выводя каждый штришок в очередной руне. Я устала ждать, когда же он уляжется и решила напомнить о себе. Закашлялась. Когда он не отреагировал, подкралась на цыпочках со спины и закрыла руками глаза.

— Не слепись. Надо больше отдыхать, если хочешь быстрее выздороветь.

— Я стараюсь, — тихо пробормотал он, убирая со своих глаз мои руки и поднося их к губам, чтобы поцеловать. — Тебе скучно со мной?

— Нет, наоборот, — я уселась ему на колени, заставив отложить перо с чернильницей. — Ты изменился. Перестал расстраиваться, если что-то идет не так. С завидным упорством идешь к своей цели и не жалуешься на трудности. Это вдохновляет.

Он усмехнулся мне в волосы и принялся легонько поглаживать спину.

— Хочу научиться пользоваться левой рукой также свободно, как правой. Не люблю чувствовать себя беспомощным.

— Это сложно. Не у всех получается.

— Не настраивая меня на неудачу заранее. У мастера Гэвина вышло, значит, у меня получится.

Я попыталась вызвать в памяти, как маршал писал и двигался.

— Он левша. Им проще.

— Ну и пусть. Сложности только закаляют. Я справлюсь.

Он упрямо выпятил нижнюю губу. Я не выдержала и поцеловала его.

— Справишься, только не сейчас.

Я настырно потянула его за собой к постели. Он сдался: забрал свечу со стола и переставил на тумбу у кровати. Я помогла ему раздеться и опрокинула на кровать.

— А если я перенапрягусь? — улыбаясь, как кот на сметану, спросил он. Серые глаза лукаво щурились.

— Не перенапряжешься. Ты будешь лежать спокойно, а все сделаю сама.

— Ого, — усмехнулся он, нетерпеливо ерзая на простынях. — Хотел бы я на это посмотреть.

Я одарила его игривой улыбкой и забралась сверху. Хорошо было с ним, тепло и можно все, что угодно, быть, кем хочешь, делать, что хочешь. И он никогда не упрекнет и не посмотрит с разочарованием. В его глазах всегда будет восхищение и любовь. Его губы целуют мои пальцы по одному. Мои ладони соскальзывают ему на грудь, пальцы зарылись в завитках на груди, описали темные ореолы сосков. Предвкушение — сладкое чувство. Я ощутила его желание еще там, на стуле сидя у него на коленях. Видела, как темнели глаза от накатывающей волнами страсти, густые белые ресницы томно трепетали, его запах обволакивал, дурманил голову. Стыдливость уступала место чему-то первозданному, казавшемуся самым правильным и чистым. Не может быть плохим то, от чего чувствуешься себя таким счастливым. Я подхватила его в этом танце, вела сама, медленным покачиванием бедер, кружащими движениями, пока разум не перестал отмечать происходящее и все слилось в ошеломляющий звездный вихрь перед глазами. И мы одно единое существо, живущее одной слаженной жизнью, ведомое одной судьбой. Его раны — моя боль, мои беды — его печаль. И общий стон, в котором умирает ночь и опадает лепесток свечного пламени.