Старик и ящер (СИ)

– Ты слышала, друг мой? – негромко сказала Эйза, не склоняясь к пантере, дабы окружающие не решили, что они сговариваются. – Обнюхай его и оставь.

С этими словами она слезла с кошки, а та, оскалившись и утробно ворча, бросилась к шесту. Как ни уверен был Ормас в ее расположении, но и он дернулся от мимолетного испуга. Пантера кружила возле него, обнюхивала ноги и плащ, но не нападала. Затем внезапно обернулась в толпу и прыгнула, подмяв под себя одного из козлорогих. Жертва страшно закричала, но лица сородичей не дрогнули. Молча смотрели они, как кошка душит юношу в меховой накидке. Так же молча один из них подошел к шесту и перерезал веревки, стягивающие запястья и лодыжки Ормаса.

Затем, не обращая внимания на зверя, пожирающего их собрата, лесные жители поднялись по склону оврага и медленно побрели прочь.

– О, спасибо, спасибо тебе, госпожа Эйза, – рассыпался в благодарностях купец. – Теперь они думают, что виновен этот паренек, а я не убивал их сородича.

– А ты убивал?

– Да разве ж я видел! Гляжу: из-за кустов рога торчат, подумал, что козел, да и выстрелил. Кто же знал, что это окажутся злопамятные твари! Ты уже второй раз спасаешь мне жизнь, госпожа Эйза, как я могу отплатить тебе?

– Не знаю. Да и не то сейчас в голове, – призналась Эйза. – Поженимся – отдаришься за все.

Ормас замер, словно чем-то безмерно удивленный, затем осторожно произнес:

– Видимо, произошло досадное недоразумение, моя госпожа. Не расстраивайся, прошу, но ты сказала, что, как вернется отец, так пошлешь мне его ответ: согласие на брак или отказ. Но вот я узнал, что островной бог давно вернулся в свои владения, а от тебя не было и весточки. Я решил, что ты передумала и решила не оскорблять меня отказом или же твой отец счел наш брак неугодным и тоже решил не обижать меня. Тогда я сказал себе, что не буду ни настаивать на браке, ни обвинять тебя, и женился на другой. А нынче ты будто забыла о своем отказе?

Эйза вздохнула с печальной улыбкой.

– Милый, милый Ормас, видимо, и вправду произошло недоразумение. В день, когда отец вернулся, меня похитило чудище, крылатый змей. Он унес меня далеко на восток, и отец отправился за ним. Так минуло много лун, и все это время мы не возвращались на остров. Возможно, и у тебя не было свободного дня, чтобы навестить нас, да что говорить. В иное время я бы расстроилась, но нынче мысли мои заняты другим, и я почти не обижена. Знай же, что ты и твоя жена всегда будете желанными гостями на нашем острове. Но сегодня я не могу долго с тобой говорить: возвращайся к своему обозу – или с чем ты явился в Тардиолу – и торгуй в городах. А мой путь лежит через дикую местность, и мы с тобой долго еще не увидимся.

– Куда же ты идешь?

– На крайний юго-запад за Синей звездой. Не жалей меня, милый Ормас, я буду жива, и самая страшная участь, что грозит мне: вернуться ни с чем.

– Я бы хотел помочь тебе, госпожа Эйза, но нынче у меня ничего нет. Если бы ты подождала хотя бы пару дней, пока мы вернемся к обозу…

– Я не могу ждать, друг мой, но я рада, что тебе небезразлична моя судьба. Если ты и вправду хочешь помочь, то слушай: на границе Ласса и Лаора, в пустыне, неподалеку от оазиса с платановой рощей лежит золотой ящер с железным хребтом. Старуха-смерть стережет его, ожидая, когда он ослабнет настолько, что она сможет его поцеловать и отторгнуть душу от тела. Если будешь в тех краях, найди лекарство, что сумеет излечить ящера, ибо он умирает от ран, нанесенных лунным железом. Если вылечишь его, если мое путешествие окажется напрасным, век буду тебе благодарна.

– Я сделаю все, чтобы помочь ему, милая Эйза. Если мы с тобой не увидимся в ближайшие месяцы, прощай, и да будет путь твой удачлив.

Точно так же говорила старуха-смерть, но Эйза решила не считать это дурным знаком. Распрощавшись с Ормасом, она подозвала пантеру, неохотно оторвавшуюся от трупа, взобралась ей на спину, и обе путницы направили стопы на запад, в бесконечные леса, тянувшиеся до границы земли.

Глава пятая. Девица и гидра

Лишь на девятый день миновали они лес и вышли к озеру. Очевидно, в него впадала река, шум которой слышался последние сутки. Озерная вода то и дело переливалась через земляную перемычку и образовывала глубокий затон. Здесь вода застаивалась, зарастала, и от бесконечного гниения растений над ней поднимались зловонные испарения. Решив не приближаться к болоту, Эйза добралась до озера и склонилась к воде. Жадно глотая, она не обращала внимания на тревожное ворчание кошки за спиной. Снялась с ветки и пролетела, страшно крича, ночная птица. Эйза вздрогнула, отшатнувшись от воды. Она успела заметить, как поверхность озера в сотне шагов от ее ног словно бы поднялась и забурлила, как кипящий котел.

– О, друг мой, – вздохнула Эйза. – То, кажется, недобрая вода: подземный жар выходит здесь на поверхность. Как бы она не была отравлена.

Движение озерной глади прекратилось. Но ни Эйза, ни пантера больше не хотели подходить к ней. Звезды усыпали небосвод сверкающим роем, и путникам стоило подумать о ночлеге.

Эйза обошла берег, выглядывая хоть камень, хоть холм, под которым они могли бы улечься и хотя бы с одной стороны защититься от ветра и хищников, которые сюда, несомненно, приходили на водопой. Отойдя на полверсты от болотистого затона, она увидела приземистое сооружение из гранитных плит. Две из них, смыкаясь, образовывали тупой угол. Третья лежала на них, будто крыша, и Эйза позвала пантеру. Когда чудовищная кошка явилась к ней, Эйза сказала:

– Смотри, какое милое укрытие я нам нашла. В полный рост тут, правда, не вытянуться, но, если свернуться, мы защитимся с трех сторон, и ни один ветер, кроме южного, не достанет нас.

Пантера, однако, не разделяла ее радости. Растерянно топчась у гранитных плит, она нюхала землю между ними, и тревожное ворчание вновь доносилось до ушей Эйзы.

– Здесь лежат мертвые? – спросила она, догадавшись о причине тревоги. Кошка ожидаемо не ответила. Эйза увидела, как она пытается поддеть что-то лапой и, опустившись на колени, заглянула под низкий свод.

Наполовину забросанные землей, словно им было уже много дней, в укрытии лежали скорлупы. Выкопав одну, Эйза поняла, что яйцо, которое она покрывала, должно было быть высотой с ее предплечье, и подумала, что чудовищное пресмыкающееся или не менее чудовищная птица тоже посчитали это место лучшим из укрытий на берегу.

– Чего ты боишься? – спросила она, протягивая пантере скорлупу. Кошка тут же принялась обнюхивать осколок. – Они забросаны землей. Прошло уже много времени, детеныши вылупились и выросли, а их мать слишком велика, чтобы явиться сюда.

С этими словами Эйза забралась под гранитную кровлю, подтянув ноги к животу. Пантера была так громадна, что не помещалась в крохотное пространство, потому легла перед сооружением, и ее пушистый бок окончательно закрыл Эйзу от ветра и чужого взгляда. Привалившись к горячему боку, Эйза свернулась, как котенок, чтобы сохранить тепло, и вскоре уснула.

Утро принесло с собой влажную прохладу. Небо сплошь затягивали серые облака, то и дело начинал моросить дождь. Эйза проснулась от того, что не могла разогнуться. Холод сковал спину, и больших усилий стоило вытянуть ноги, коснувшись стопами сочленения плит. Только почуяв, что она проснулась, пантера вскочила на ноги, и Эйза рухнула головой в траву. Потирая ушибленный затылок, негнущимися руками заворачиваясь в плащ, Эйза смотрела на озеро. Гладь была спокойна и холодна, лишь мелкие круги шли по ней от дождевых капель. То и дело озираясь, словно мирная ночь ни на миг ее не успокоила, пантера подошла к воде и, опустив передние лапы в озеро, одним ударом вышибла на берег красноперого окуня. Затем быстро отошла от воды, отволокла рыбу и принялась рвать зубами, пока несчастный окунь был еще жив. Словно страшное предчувствие закралось в душу Эйзы. Почти не мигая, смотрела она, как кошка потрошит рыбу, и в сердце ее рождался страх, будто и ее вскоре должны были сожрать, не оставив и памяти. Тряхнув головой, Эйза сняла и расправила плащ, попытавшись сбить с него водяную взвесь. Грубая шерстяная ткань промокла и отяжелела и слабо спасала от холода. С грустью Эйза подумала, что человеческая женщина на ее месте вскоре заболела бы и умерла, оказавшись в этом неприветливом краю. Ей же, видимо, суждено болеть до самого огненного обруча, где ужасный жар мигом выгонит из нее простуду, а там и самую душу.