Старик и ящер (СИ)

========== Как старик ящера искал ==========

Как старик с ящеркой беседовал

Солнце над небольшой озерной долиной стояло в зените. У поверхности воды вились стрекозы, на берегу озера сидел старик. Был он бел и худ, одет в зеленовато-серый плащ, на коленях держал дубовый посох. Рядом на пне поваленной лиственницы примостилась ящерка, подставляя спинку жарким лучам. Некоторое время оба, старик и ящерка, были заняты своим делом, затем старик вздохнул и проговорил:

– Хорошо тут у вас, душевно, вода что слеза, лес приветный. Сам бы не выбрался, так нужда заставила. Она кого хошь заставит, веришь ли?

Ящерка тупо смотрела на старика, изредка смачивая глаз мигательной перепонкой. Она не понимала ни слова, но была единственным собеседником пришельца, поэтому тот продолжал.

– Веришь, конечно. Вас, животин, только нужда и заставляет. Ищу здесь кой-кого, родича твоего, ящера. Трудно его найти: хитер, что лис, обличья меняет как захочет, только чешуи не сбросит, потому и оборачивается обычно змеями, ящерицами, драконами разными. Увертлив гад, так и я непрост. Как найду – ударю посохом в грудь – и станет предо мной как есть. Чую, близко он где-то, будто к озеру отдыхать ложился. Да ушел, поди.

Пока говорил старик, облака наползли на солнце. Чем гуще становились тучи, тем больше чудилась старику за ними крылатая тень. Распахнутая пасть чудища пыталась стащить солнце.

– Вон он, безобразник, – кивнул старик на призрак за облаками. – Не дивно, если и солнце стянет. Ну да ты не бойся, я ему проходу не дам.

Поигрывая посохом, старик весело глядел на морок. Ящерка молчаливо наблюдала за движениями резного навершия. Всякий раз, когда посох проносился у морды, очертания ее на миг расплывались и сквозь них можно было видеть треугольную голову с золотистым гребнем. Когда из сгустившихся туч закапал дождь, ящерка встрепенулась и поспешно сбежала в нору под рухнувшим стволом.

Как старик у колдуньи ночевал

Багровый закат пылал над стеною леса. Солнце катилось в ночь. Стая ворон поднялась из чащи и, громко крича, улетела на восток. Следов ящера нигде не было. Старик мог искать его и ночью, все лесные тропы были ему знакомы, все лесное зверье ведомо, не пропал бы в глуши. Так и пошел бы, не заметь близ лесной стены избушку. А ту легко было не заметить: приземистая и кривая, она жалась к ближайшим соснам, словно пыталась в них врасти. Крыша была так кособока, что казалась односкатной. Единственное обращенное в поле окно не горело.

Решив, что избушка давно заброшена, старик все же подошел к двери и постучал.

– Есть в доме кто? Отвори прохожему человеку!

Только произнес – чудесная перемена случилась с избушкой. Окно загорелось – да так ярко, что больно стало глазам. Из глубины дома раздались шаги, и вскоре дверь ему открыла высокая женщина, кутающаяся в шаль. Возраст ее нельзя было определить, вероятно, она была не стара, но и юной не казалась. Две смоляно-черные косы лежали на плечах, обрамляя худое лицо. Во всем ее облике виделась несоразмерность, изломанность, как в кособоком доме, и оттого женщина была некрасива.

– Привет тебе, странник, – учтиво поздоровалась она. – Издалёка ли идешь?

– Издалёка, – кивнул старик. – Ищу я, добрая госпожа, ящера – сам что золото, а спина железная. Видала такого?

– Не видала, добрый человек, да и не проходил он здесь. В мой лес кто же сунется?

– А что в лесу?

– Голоден лес, чары на нем старинные, только я и совладаю. И зверей там нет, кроме птиц, – птицы улететь могут, в небесах не достанет.

– Чудна земля, – покачал головой старик. – Сколько живу на свете, а мест таких не встречал. Широк лес, долго обходить, придется напрямик следовать. Скажи, добрая госпожа, сколько идти через него?

– Сколько идти – того не знаю, никто лес до края не проходил, и ты не пройдешь. Утянет под землю – и с концами. Станешь потом призраком бродить да в окна мои стучаться.

– Не стану, – усмехнулся старик. – Силен лес, а я сильнее. Что ударю посохом, то сразу облик истинный принимает.

С этими словами он направил резное навершие посоха на ближайшую сосну и легонько тронул ствол. Тотчас дерево принялось рассеиваться, словно дым, и на месте его явилась отрубленная голова неизвестного чудища, похожая одновременно на человеческую и на овечью. Коснулся второго – старуха высотой с дерево, воздевшая руки к небу.

– Матушка моя, – пояснила хозяйка дома. – Придет время – и меня заточит в древесину. Ты, добрый человек, поди, устал с дороги. Так переночуй у меня. Тут тепло и спокойно, и лес мешаться не будет.

– Отчего не переночевать. Все одно змея моего не видно, – кротко согласился старик.

Ведьма не обманула. Внутри избушка оказалась небольшой, но куда более просторной, чем была снаружи. В четырех углах горели лучины из хорошего дерева, в окно летели последние брызги солнца, отчего покой казался погружен в таинственный полумрак. Посреди избы возвышался стол, рядом – узенькая скамья, хватит усесться двоим. Под самым окном расположилась кровать, а у противоположной стены, возле печи – широкая лавка.

– Ты присядь пока, я на стол соберу. – Ведьма занялась у печи, а старик присел на лавку и принялся оглядывать покой. С потолочной балки свисали пучки трав. Были тут базилик, укроп, кервель и петрушка – что в пищу идет, были и лекарственные – девясил, василистник, крапива. Где только брала в мертвом лесу? На двери тоже висел пучок травы – но такой старик раньше не видел и решил, что это местный оберег, призванный охранить жилище от злых чар.

Тем временем ведьма поставила на стол большую ковригу и миску с овощной похлебкой. Старик не сдержал любопытства:

– Где же ты, хозяйка, хлеб берешь и плоды? Ни огорода у тебя, ни поля, только лес под боком.

– В лесу и беру. Там и злаки дикие растут, и овощи. Нужна я лесу, кормит он меня. Да ты не бойся, не отрава это.

Сели вечерять. Солнце тем временем совсем закатилось, лишь лучины освещали избу. В их огнях изба неуловимо менялась. Чудилось, стоит отвернуться от стены – она идет рябью, открывая что-то, спрятанное за видимостью дома. Всякий раз, когда старик оборачивался и в упор смотрел на стены, потолок или печь, они принимали свой прежний облик, будто дурачили его. Ведьма словно не замечала творящегося вокруг безобразия. Она молча хлебала свое варево, изредка смачивая в нем кусок ковриги – хлеб тоже оказался с травами.

– Поздно уже, – внезапно сказала она. – Спать тебе пора, да и мне не худо будет. Ты на кровать иди, а я на лавке лягу.

Отказать гостеприимной хозяйке было неучтиво, потому старик поблагодарил ее и забрался в постель. Показалось ему, когда ложился, что за окном не поле, а пустошь каменистая расстелилась, но больно хотелось спать, не до чудес было.

Ведьма на лавке улеглась, пожелали друг другу доброй ночи, а там и сон подоспел.

Снилось старику, летит его ящер по небу, тучи крыльями закрывает. Изогнул лебединую шею, на солнце нацелился, распахнул пасть – и проглотил. Упало солнце ему в брюхо, засветило оттуда. И без того сверкал ящер золотой броней, а тут вовсе ослеплять начал, впору вместо солнца сиять. Множество лучей потянулось от него к земле, и засверкала земля, как золотом усыпанная. Закричал ящер не то в торжестве, не то в мучении, и крик его рассыпался серебряным звоном и грохотом далеких обвалов.

Этот крик и разбудил старика. Некоторое время он лежал, вслушиваясь в отголоски вопля, гаснущие в тишине, затем приподнялся и огляделся. Ведьмы на лавке не было, как не было самой лавки. На ее месте увидал старик мертвую птицу с изломанными крыльями. Клюв ее был стянут истлевшей веревкой. Вместо печи – огромная пасть, вросшая в стену. Треугольные зубы служили печной заслонкой. Стены были выложены не бревнами – костями огромных животных, вместо пучков трав с потолочной балки спускались связки высушенных трупиков мышей и белок. То, что он вечером принял за оберег от нечистой силы, было отрубленной головой карлицы, скалящейся в лунном свете.