Старик и ящер (СИ)

– Сжалься надо мной, господин! – крикнул он в отчаянии. – Как поразишь меня копьем, я не выживу, но и без Эйзы жить не смогу! Отдай ее мне, о, умоляю, отдай ее мне!

– Я не ударю тебя, если снимешь чары, – упрямо сказал старик. – Не для того я шел через полмира, чтобы отдать дочь против ее воли. Сними заклятье – и пускай сама скажет, с кем хочет быть.

– Тогда иди за мной, господин, и сам сними с нее чары, – внезапно согласился ящер.

Подобная сговорчивость была подозрительна, и старик не стал убирать копье. Они прошли зал богини и помещение, заставленное сосудами, миновали очередной тоннель и оказались в маленькой пустующей каморке. Потолок ее был наполовину разрушен, и в провал лился солнечный свет. Между покрывших пол обломков воткнута была вербная ветка. Она тянулась к солнцу, словно настоящее растение, и любому оказавшемуся здесь легко было обмануться, приняв за ветку зачарованную дочь старика.

Только увидев разрушенный потолок, старик понял замысел ящера.

– Стой, шельмец! – крикнул он, когда тот схватил ветку и распахнул крылья, собираясь взлететь. Старик ударил его копьем в незащищенное брюхо и глубоко вонзил в плоть лезвие лунного железа.

Но ящер уже поднялся над обломками, унося в пасти вербную ветку и щедро орошая землю кровью. Издав вопль, полный тоски и боли, он вырвался из каменного мешка и, взлетая выше, направился на восток.

Старик не преследовал его. Рана, нанесенная копьем, была смертельна, и ящер не мог улететь далеко. Вскоре силы оставят похитителя, и чары его ослабнут, вернув Эйзе человеческий облик. А тем временем стоит воспользоваться дарами чудного сада и поднести змеихе брачный дар.

========== Как девица материк исходила ==========

Глава первая. Выкуп

Далеко на восток, в безжизненную пустошь, лежащую за Лаором, летел ящер. Пути бы ему было не больше пяти дней, если бы не рана, раскрывающаяся с каждым часом все шире и лишавшая его без того невеликих сил. Вскоре он пал в степи, выгоревшей на солнце и покрытой коркой сухой земли. Трава, выбивавшаяся здесь из-под пыли, была бледна и хила и не смогла бы прокормить ни одно, даже самое маленькое создание. В этом сумрачном краю и предстояло ящеру встретить свой конец.

Смерть подступала неумолимо, каждый день отвоевывая часть его сил, и все слабее становились чары, наложенные на Эйзу. Наступил миг, когда ящер не мог более поддерживать собственное колдовство, и кора слезла с ветки, словно износившаяся кожа, и девица прекраснее всех женщин мира явилась перед ним.

Только поднявшись, почуяв, что нет над ней больше власти, Эйза бросилась бежать. Волосы ее отросли до пят, и она укрывалась ими, как одеждой, от палящего солнца. Ни одна из хищных кошек не угналась бы за ней: стремясь как можно дальше оставить своего пленителя, Эйза летела над землей, едва касаясь стопами выгоревшей корки. Сердце отчаянно билось, но она не чувствовала усталости, пока не достигла края широкого поля, заросшего травой.

Граница, отделяющая мир живой от мира мертвого, словно успокоила Эйзу. В мире безжизненном оставался ящер, еще не мертвый, уже не живой. В мире, лежащем по ту сторону поля, ждал ее отец и стоял посреди волн родной остров. Ступив на прохладный ковер травы, остудив горящие стопы, Эйза ощутила, как стучит в голове кровь, и поискала взглядом дерево, чтобы скрыться в его тени.

Ей пришлось пройти еще полверсты, прежде чем высокий платан раскинул над ней узорную крону. Небольшая рощица, в которой оказалась Эйза, теснилась на берегу узкой речки. Добравшись до нее, Эйза легла на живот и опустила голову в воду.

Течение здесь было куда ощутимей, чем в спокойных широких реках ее родины, и оттого казалось, будто лицо лижет ласковый зверь. Напившись и успокоившись, Эйза опустилась под платан у самого края берега и задремала.

Негромкое пение речки погрузило ее в странное оцепенение, листья дерева колыхались под едва заметным ветром, отчего на веках плясали узорчатые тени. Казалось, что в этом мельтешении теней лишь одна остается неподвижной: длинная и высокая, напоминающая человеческую. С отстраненным любопытством, которое свойственно людям, находящимся на границе сна и яви, следила Эйза за необычной тенью. Та росла и ширилась, словно ее обладатель приближался к берегу, и Эйза мимолетно удивилась: как может он ходить по воде.

Вот тень стала черна и огромна, будто выросла прямо перед ней, и Эйза открыла глаза. Сон не привиделся: рядом действительно стояла старуха. Одетая в изорванный черный плащ и черную же тунику, она протягивала к Эйзе увенчанную дорогими кольцами руку, словно прося о милости. Золотые украшения и лохмотья так плохо сочетались друг с другом, что от неожиданности Эйза подскочила и вжалась в дерево.

– Не бойся меня, дитя, – произнесла старуха. Голос ее скрипел, будто плохо смазанное тележное колесо. – Позволь отдохнуть под твоим деревом: я проделала долгий путь, чтобы сюда добраться.

– Конечно, – разрешила Эйза, хотя вокруг было много деревьев.

Старуха уселась чуть поодаль и уставилась на реку неподвижным взглядом. Затем произнесла:

– Что ты делаешь здесь совсем одна?

– Иду домой.

– Далеко ли твой дом?

– О, на далеком западе. Я живу на острове, что стоит посреди океана недалеко от берегов Приморской Герны.

– Как же занесло тебя в эти края? – спросила старуха безразлично.

– Коварный ящер похитил меня из родного дома и унес на восток. Нынче он ранен и слаб, и я смогла сбежать.

– Что же поразило твоего ящера?

– Отец рассек ему брюхо копьем лунного железа. Я слышала, раны от лунного железа никогда не затягиваются.

– Я тоже это слышала, – медленно произнесла старуха. – Считай себя счастливицей, дитя, раны твоего ящера смертельны, не пройдет и половины луны, как он сгорит что полено в костре.

– С чего ему умереть, – вздрогнула Эйза. – Рана неглубока, и черная кровь не истекает из нее. Копье не задело ни печени, ни желудка.

Старуха пожала плечами, словно разговор прекратил ее занимать, и поднялась. Эйза молча наблюдала, как она уходит – зачем-то старой женщине понадобилось пешком пересекать пустыню? Не сразу бросилась в глаза странная легкость, с которой ступала старуха. Она шла медленно, словно боясь за свои ветхие кости, но ни травинки не приминала стопой, ни пылинки не поднимала в воздух. Верно, и по воде ходить могла как по суше.

– Стой! – крикнула Эйза. – Ответь, права ли я, если назову тебя старшей из смертей? Куда ты идешь? Зачем ты приходила ко мне?

Старуха обернулась.

– Верно, – медленно произнесла она. – Мои сестры – смерть от насилия и смерть самоубийц. Я же целую тех, кто гибнет от болезней и старости. Ящера, что лежит в этой пустыне, вскоре охватит лихорадка. Я поцелую его, и отторгну душу от тела, и провожу в чертог Небесного Отца, где владыка мира решит его судьбу.

– Какую судьбу! Он полежит несколько дней и встанет, не будь я дочь островного бога! Яд лесного царя не смог его убить, отчего убьет копье, пусть даже волшебное!

– Поди со мной, – сказала старуха. – Поди со мной и посмотри, что сталось с твоим ящером.

Эйза подчинилась безмолвно, будто силы разом оставили ее. Они миновали зеленое поле и вышли в пустыню. Солнце катилось к полудню, воздух дрожал от жара, но старуха, казалось, вовсе не ощущала обжигающих лучей в своем тяжелом черном одеянии. Эйза вновь пересекла границу миров живого и мертвого, но на сей раз не обратила на это внимания. Она двигалась за смертью в немом оцепенении, будто не в силах поверить, что происшествие, до сей поры казавшееся ей досадным недоразумением, может обернуться смертью. Видят небеса, она хотела сбежать от ящера и никогда не иметь с ним дел, но гибели его не желала и в страшном сне не могла представить более печального исхода.

Вскоре пришли. В дрожащем воздухе потускневшая от пыли чешуя казалась кучей сваленных друг на друга камней. Бурая кровь засыхала на горячем ветру, и, хотя они находились в сердце Лаора, одной из самых щедрых и плодородных областей материка, казалось, вокруг простираются бескрайние пустыни Суари и на много верст окрест не найдется ничего, кроме глины.