Орлиное гнездо (СИ)

Марина изумленно посмотрела на мать.

- А что она может сделать, при таком муже? – спросила Марина, понизив голос. - Да и какова бы она ни была, - тут боярская дочь перешла на шепот, - при своем князе она может быть только овечкой!

Катарина покачала головой.

- Глупа ты еще, - прошептала она скорбно. – Мы не знаем, сколько сей великой жене здесь дозволено; женская власть вовсе не так проста, как тебе кажется…

Марина вздохнула, потом еще раз поправила косы, уложив получше под покрывалом, и покрасивей разложила на плечах и груди жемчужное ожерелье. – Ну, мы готовы, - она со вздохом величественно выступила из комнаты, прежде, чем мать успела ее удержать. Госпоже Кришан оставалось только последовать за своим страшным детищем.

Вестники молча повели их куда-то – какими-то коридорами, закоулками, дверями; иногда встречались грозные, как тяжелорукие вооруженные статуи, стражники, иногда – проворные, стройные и нарядные служители и служительницы. И вот наконец они пришли.

Перед ними торжественно распахнулись двойные двери, и обе трансильванские жены вступили в высокий покой – такой же пестрый, прихотливый, как их собственный, но куда просторней и роскошней. Еще не успев никого увидеть в этой византийской вязи – как будто тут выставил напоказ все свои богатства маленький Царьград, – Марина и Катарина низко склонились; и не выпрямлялись до тех пор, пока им не велели это сделать.

Мелодичный женский голос, прозвучавший из глубины комнаты. А потом они узрели и его обладательницу.

Черноволосая и стройная княгиня Елизавета оказалась и в самом деле молода – немногим старше Марины; молода и красива. Но мысленно Марина удивилась: она ожидала большего, таких женщин в Валахии, да и в Венгрии было множество. “Иоана собой лучше”, - с гордостью подумала она.

И тут же испугалась, что княгиня может прочесть на ее лице эту мысль, и отвела глаза.

А та быстро и величественно встала с места и легкой поступью приблизилась к ним. Елизавета приветливо улыбалась, очевидно, чтобы рассеять их страх. Марине же вдруг стало досадно, что она обязательно должна была бояться, - она покраснела и прямо посмотрела на властительницу.

- Добро пожаловать, - просто проговорила княгиня: ничего особенного, миловидная женщина, каких тысячи! – Садитесь вон в те кресла, я прошу вас разделить со мною трапезу.

Тут обе гостьи догадались еще раз низко поклониться.

Елизавета весело рассмеялась.

– Не бойтесь!

Когда все три женщины уселись – кресло княгини было не выше, чем кресла гостей, - хозяйка с улыбкой сказала:

- Я очень рада знакомству с такими благородными женами.

Она помедлила и спросила боярыню:

- А где же твоя младшая дочь, госпожа Катарина, - Иоана, которая замужем за княжьим отроком Корнелом Испиреску? Госпожу Иоану также приглашали ко двору. Я наслышана о ее красоте и добронравии и была бы рада видеть ее у себя.

Катарина мгновение помешкала, потом ответила, опустив глаза:

- Иоана, к несчастью, тяжело заболела – она не смогла приехать. Покорно прошу княгиню простить нас.

Длинные насурьмленные брови Елизаветы сошлись, она перестала улыбаться.

- Да, большое несчастье… Что ж, надеюсь, что Иоана скоро поправится. Жене негоже так долго жить в разлуке с мужем – это против Божьих заповедей.

Госпожа Кришан глядела на это искусно накрашенное спокойное, приветливое лицо и внутренне трепетала.

Княгиня же опять милостиво улыбнулась и посмотрела теперь на Марину.

- Пока мы все трое свободны, я желала бы побольше услышать о вашем прекрасном лесном крае – который, к несчастью, знаю еще так мало.

Госпожа Кришан мысленно снова вознесла мольбу к небесам – спрашивая себя, хватит ли ума у такой самонадеянной дикой девчонки, как ее дочь, понять, что может крыться за подобною любезностью. Но переглянуться с Мариной она уже не могла – княгиня Елизавета не сводила с них своих добрых, ясных глаз.

* Т.е. главным попечителем.

========== Глава 20 ==========

Они рассказывали долго – госпоже Кришан, к счастью, скоро удалось перехватить нить беседы у растерявшейся дочери, которая была не готова к такому тонкому поединку. Елизавета неизменно сохраняла приветливый вид – и слушала, и задавала меткие вопросы, которые были подобны пушечным ядрам, обстреливающим крепостную стену родового замка…

Спасло положение то, что Катарина не была посвящена во все замыслы мужа; как и то, что ей стало дурно во время приема – по-настоящему дурно: и княгине пришлось прервать допрос и позаботиться о гостье. Впрочем, возможно, она и в самом деле была добра – однако даже добрые люди могли быть безжалостными… в том, что касалось их важнейших страстей.

А как безжалостны могут оказаться самые добрые женщины, Катарина знала не понаслышке.

Однако, когда ее привели в чувство холодной водой и растиранием, прием окончился.

Но могло быть и так, что княгиню попросту призывали неотложные дела – или же она сочла, что пленницам нужно отдохнуть и осмыслить ее нежные угрозы, чтобы завтра она с новыми силами могла напуститься на них. Речи Елизаветы были как иглы – те самые разящие иглы, на кончике которых собираются ангелы*…

Катарину и Марину опять протомили в безделье и неизвестности до самой ночи, ничего не сказав о судьбе мужа и сыновей, как и о решении, вынесенном насчет самих благородных жен; а назавтра их подняли рано, стоять заутреню в церкви вместе с князем, княгиней и их двором.

В храме госпожа Кришан впервые за эти дни увидела мужа и детей – старший юноша, Петру, казалось, сделался матери чужим или перестал узнавать… хотя разве не так ведут себя все молодые мужчины, когда посвящают себя занятию мужчин?

Катарина, разрываемая тревогой, больше всего хотела допытаться у мужа, что решил князь; но не могла сделать этого во время службы и в присутствии князя. А его она впервые видела близко – и вместо того, чтобы внимать святым словам, то и дело отвлекалась на его яростные черты, которых не могла смягчить даже близость к Богу, на необыкновенную мощь сложения и волю, которая от него исходила. Эта воля, несмотря на молчание и смиренную позу, казалась больше, чем божественная сила всех вместе взятых одетых в парчу священнослужителей и благих образов. Лики старцев-святых и крылатых ангелов склонялись над этим наместником Бога на земле в нежной, бесплотной и бесполой византийской скорби…

Разве могла она смягчить одетое броней сердце дракона?

После службы госпоже Кришан тоже не удалось сойтись с мужем, даже ненадолго, - вся княжеская свита, какого бы ни была пола, возраста, положения, телесной и духовной силы, немым и покорным стадом направилась обратно во дворец. Катарина почувствовала, что князю Владу не то что противиться трудно – трудно вообще сохранить свое сознание и волю в его присутствии…

Потом они так же стояли обедню – после службы муж посмотрел в сторону Катарины, но неизвестно, узнал ли; как и то, что хотел ей сказать. Их развели слишком скоро. А вечером Катарину опять пригласила к себе княгиня Елизавета: теперь уже одну, без дочери.

Князь Влад принял своих гостей в первый день – мудрому высочайшему примеру следовала и супруга Дракулы, принимая у себя боярских жен; и Катарина, возможно, даже догадывалась, сидя за обеденным столом с Елизаветой, что в эти самые минуты муж ее претерпевает испытание княжеской волей. Но она ничего не могла поделать.

Однако она могла бы гордиться супругом, если бы видела его в тот миг, - Раду Кришан показал себя достойным древнего имени и своих славных предков. Он смог спокойно и сдержанно есть, глядя на веселую жадность, с какой князь поглощает постные блюда, точно сочное мясо и сладости, - как он вообще был жаден до всего, с чем входил в соприкосновение. Вечно голоден.

С ними обедали и оба сына Раду – и они, конечно, как и отец, видели длинный позолоченный кол, установленный прямо напротив стола. Юноши были бледны, но тоже смогли есть, не выдавая своих чувств никакими жестами. Только младший, Николае, все украдкой посматривал на красивый кол, точно тот притягивал его взгляд, - сверкающий, как маковка церкви.