Орлиное гнездо (СИ)

Марина склонила голову.

- Да.

========== Глава 18 ==========

Влад Дракула объявил себя господарем всей Трансильвании – утвердил себя в этом звании и перед трансильванцами, и перед валахами, и никто, ни ближний, ни дальний, не смел оспорить этой власти. Десятки членов саксонских купеческих общин, владевших Семиградьем, были посажены на кол в один день – самая большая и жестокая казнь за время правления Дракулы; города были разорены и сожжены дотла; немногие защитники их порублены. Саксонцам, которые так хорошо посмеялись над господарем Мунтении издали, вблизи князь показал себя еще лучше.

Однако князь Влад знал, что трудолюбивые немцы быстро наладят торговлю снова – иначе им и невозможно; но отныне будут крепко помнить, чья десница ими правит и чей меч висит над ними. Никакой венгерский король, которым они так выхвалялись, не мог бы совершить подобных деяний – такой широты, жестокости и скорости.

К зиме Дракула отступил из Трансильвании, оставив жителей зализывать раны.

Вслед за Трансильванией содрогнулась и Валахия. В самые святые дни рождественского поста были казнены несколько великих бояр господаря – ураган опалил и Кришанов: сжег несколько друзей Раду Кришана, с которыми он давно знался. В числе их были его сообщники из Тырговиште.

Был приглашен в Тырговиште и казнен Михай Василеску, обвиненный в предательстве. В самом ли деле он был виновен – мог сказать один боярин; но голова его, насаженная на кол перед княжеским дворцом, уже не могла ни обличиться, ни оправдаться. Михай Василеску предвидел свой конец – и, отправляясь на зов владыки, покаялся во всех грехах и распределил все свое имение между наследниками. Однако приглашение Дракулы было милостивым и не предвещало смерти; быть может, Василеску подвел собственный ужас, когда он оказался перед лицом повелителя. Точно претворяя в жизнь страшные россказни о себе, ходившие среди народа и всюду теперь опережавшие его появление, князь Влад казнил боярина во время обеда: Василеску оторвали от стола и посадили на кол после нескольких неудачных слов, вылетевших из его рта. Четыре часа столица Валахии слушала крики княжьего мужа, долго и верно служившего отцу теперешнего правителя; но Господь был милосерд, и старое сердце Василеску не выдержало прежде, чем были пронзены другие его важнейшие органы…

Семьи Василеску - жены, детей и других младших родственников - Дракула не тронул; но полученного урока они не забудут. И если они не умышляли на князя при жизни своего господина и покровителя, после смерти его и подавно на это не отважатся.

Корнел Испиреску из восторженного юноши превратился в сурового молодого воина – приняв боевое крещение, покарав неугодную князю Трансильванию, он не озверел, не утратил вида человеческого… но стал таков, каковы были все лучшие и славные молодые воители его времени. Осыпался цвет его отроческой нежности, и место ее заняло сознание долга, чести и мужества. А может, нежность эта сокрылась глубоко в сердце – чтобы сердце Корнела с честью выдержало испытания, уготованные ему жестоким веком.

Сокрылась до поры до времени…

И вся нежность его и восторженность вернулись, как пьянящие вешние ароматы, когда Корнелу доставили письмо от жены.

Он схватил пергамент, как причастие. Когда он развернул тугой свиток, оттуда выпал блестящий черный локон, перевитый зеленой шелковой лентой; Корнел с восторгом прижал черную прядь к губам, потом к сердцу, и впился жадными молодыми глазами в строки, несомненно, сделанные рукою подруги.

“Милый мой, сердечный друг!

Не счесть, сколько раз я поминала тебя и молилась, повторяя твое имя, которое свято для меня, как имя Спасителя нашего. Нам заповедано небесами жить в неразлучье – но судьба лишила нас этого счастья; сам знаешь, как опасно ныне слабой женщине ехать через нашу землю. Дорогой отец мой, который трепещет за меня так же, как я за тебя, не пускает меня к тебе. Турки, по своей ли воле, по воле ли коварных приграничных беев, нападают на наши земли, и, что ни день, похищают валашских жен; когда я ехала на свадьбу сестры, меня едва не украли. Мы, с малыми силами отца моего, боярина Раду Кришана, едва отбились от проклятых.

А я бы лучше умерла, чем досталась неверному: пусть и вся краса моя, и разум, и воля вечно принадлежат тебе одному, мой возлюбленный.

Не только это страшит нас - отец мой убоялся, узнав о судьбе, постигшей Трансильванию и нескольких изменников, приближенных к трону, которых он знавал. Моя сестра Марина едва спаслась из Сигишоары, от князя, – Божией милостью и твоею доблестью. Я слышала, какую службу ты сослужил нашей семье, и не устану благодарить тебя в моем сердце, дорогой мой супруг. Ведь мы, Кришаны, невиновны, как немцы и иные подлые бояре, - а и мы столько претерпели! Велик и грозен господарь, и всем подданным должно жить в трепете перед ним, как в страхе Божием; и всем боярам должно быть под князем, как под Богом. Отец лучше всех других бояр понимает это – иначе не отдал бы меня за тебя, мой любый Корнел, за самого верного государева слугу и самого лучшего его рыцаря.

Великий боярин Раду Кришан теперь мал и смирен, как простой человек, и ничего так не желает, как послужить князю. У меня есть два сильных и храбрых брата, и отец мой также зело мудр и силен; но перед нашим владыкой они – как орлы перед огненным ураганом, который заломит крылья любому орлу.

Но сейчас и наши малые силы могут пригодиться – в такие дни, когда ворогов у Валахии не счесть.

Молю тебя, мой возлюбленный супруг: попроси господаря за нас. Князь любит тебя, и он тебя послушает. Отец желает вернуться к нему на службу, и людей своих привести; но сам явиться не смеет. В Тырговиште меня тоже привезти не смеет: здесь сейчас душно, страшно, и отец боится, что этот город задушит меня. Вся Мунтения теперь трепещет за свои жизни.

Попроси за Раду Кришана! Быть может, тогда князь и тебе позволит приехать к нам в замок: верность укрепляется любовью, и любовь – верностью. Быть может, мы увидимся в Рождество – и я снова обниму тебя, Корнел. Я мечтаю поцеловать твои черные очи, и волосы твои причесать частым гребешком, как, помнишь, любила делать; и по брачному ложу нашему истосковалась. Я так желала бы родить тебе сына, такого же прекрасного, сильного, как ты, властелин души моей!

Целую очи твои, и уста, и белые руки. Кланяюсь тебе, мой возлюбленный супруг и господин.

Твоя верная Иоана”.

Письмо это произвело то самое действие, на которое было рассчитано: и горячую любовь всколыхнуло в воине, и польстило ему, и напомнило смрадный страх, в котором жила вся страна. Корнел словно увидел князя чужими глазами – и возмутился им, как возмутился бы чужой…

Но, вместе с тем, письмо напомнило ему и о долге. Конечно, он сделает то, чего желает Иоана, попросит за Раду Кришана!

Корнел был умен и уже сам довольно ловок; и понимал, как хитры могут быть старые изменчивые приближенные. Но разве стал бы изменник сам класть голову в львиную пасть, проситься к господарю на службу, да еще и в такое время?

Он сделает все, чтобы он и Иоана снова были вместе, снова любили друг друга, не боясь ни князя, ни своих, ни чужих ворогов. Разве он не мужчина?

Марина была горда своею ловкостью – она знала, что угадала душу сестры, высказала ее сердце лучше, чем сделала бы сама Иоана. Да: ее сестре, которая сама была еще такое же дитя, как Корнел, и в голову бы не пришло просить о милости так тонко и умно, как это сделали они с отцом. Марина мало знала Корнела Испиреску – но знала, какой дар может тронуть такое юное и горячее сердце: и с нежною насмешкой над положением государева отрока, лишенного жены, состригла у себя черный локон, как две капли воды похожий на сестрины волосы. Да: у них двоих, у красавицы и у дурнушки, было куда больше общего, чем могло показаться на первый взгляд.