Орлиное гнездо (СИ)

Он очень надеялся.

Пока устраивали больную дочь, Раду хорошенько допросил зятя: и остался весьма удовлетворен. Весьма! Хотя, когда дело шло о Дракуле, удовлетворение всегда шло бок о бок с жестокой тревогой: потому что валашскому князю могло ударить в голову что угодно и когда угодно. Его прозорливость выходила за границы обыкновенной человеческой проницательности – хотя пока что ему не удалось обставить по этой части Раду Кришана…

А покамест Марину отвели в постель; Иоана села над нею, потому что больная, казалось, хотела видеть одну ее. Или же не хотела сейчас видеть никого. Но влечение крови говорило помимо разума, помимо желания: истинно неразрывные узы – в отличие от брачных!

Иоана накормила Марину горячей похлебкой – начала давать ей с ложки; потом Марина раздражительно отняла у сестры миску и принялась есть сама. Иоана ждала, глядя на нее и радостно, и скорбно. И сколько вопросов просились ей на язык, как осы жалили его, побуждая заговорить!

Наконец Марина отставила пустую миску и простерлась на постели, со счастливым видом человека, злоключения которого остались позади. Она готова была уснуть; но когда Иоана нежно и настойчиво взяла в свои руки ее жаркие руки, Марина посмотрела на младшую сестру и шевельнула губами.

- Я…

- Что? – склонилась к ней Иоана. – Что, милая сестрица?

- Я счастлива снова видеть тебя, - прошептала Марина, улыбаясь. – Как же чудесно мы спаслись!

- Марина… - Иоана не смогла долее молчать. – Скажи мне: не встречала ли ты Корнела? Я уже знаю, какой страх ты претерпела, и не буду тебя терзать расспросами… но ведь Корнел любимый отрок господаря, неразлучный его дружинник… Он должен был быть при нем!

Марина закрыла глаза, чтобы не глядеть на сестру.

- Нет, его я не встречала… Мы свели коней у княжьего войска, которое отдыхало в поле после битвы, - прибавила она с усилием, чтобы хотя бы немного удовлетворить Иоану. – Нас спас случай и милосердие Господне… Из города мы вышли подземным ходом, известным монахам.

- Как удивительно, - прошептала Иоана, складывая руки. – Поистине милосердие Господне!

Потом она умолкла и опять внимательно воззрилась на Марину.

- Мне… мне все же удивительно, что ты не встретила моего мужа, - проговорила Иоана. – Ведь он должен был быть…

И тут Марина вспылила:

- Да что мне – в лицо было этим псам каждому засматривать? Понимаешь ли ты, что мы едва не попали на кол?..

Брови Иоаны сошлись.

- Да, - резко сказала она. – Прости мой язык, сестрица. Теперь я оставлю тебя - поправляйся.

Она встала, как будто ее милосердие на сегодня все вышло; склонилась над Мариной и поцеловала ее в лоб, но больше ничего не сказала. Марина была не слишком охоча до нежностей.

Иоана забрала пустую миску и ложку; Марина уже спала, с так знакомым ей выражением гордого презрения на некрасивом лице, - она осунулась, нос заострился и казался длиннее. Иоана почему-то подумала о князе Владе – того, человекоубийцу, молва называла самым безобразным среди благородных братьев…

Все ли ей сказала Марина, что следовало? Скорее всего – не все; и если это так, больше от Марины она ничего не добьется.

“Где ты, мой прекрасный супруг? Каков-то стал теперь? Не озверел ли без моей ласки, не променял ли мою любовь на заплечные утехи?”

Иоана удалилась в свои покои и там всплакнула; а потом подумала – не попросить ли наконец у отца разрешения передать письмо мужу… Возможно ли это сейчас?

Или господарь, а с ним и Корнел, ополчились против Кришанов? Но ведь они не умышляли на князя и в предательстве не замешаны…

Или же это ей так представляется? Отец человек умный, хитрый… Но будь Раду Кришан замешан в предательстве, князь еще прежде Трансильвании смел бы с лица земли их замок.

Однако же то, что их не тронули, не означает, что отец чист, - это может означать только, что боярина пока не разглядели. Иоана теперь с горечью признавала, что отец может быть нечист, что жизнь вовсе не проста, а невинность бывает слепа; но даже если все так, Иоана ничего не сможет с этим поделать. Не подведет же она под беду своего любимого отца!

Но все же Иоана сделала это – она написала Корнелу нежное письмо, состоявшее по большей части из любовных слов; она упомянула, что живет сейчас в отцовском замке, заключив, что Корнел так и так должен был об этом догадаться.

Отец благосклонно принял ее письмо – и сказал, что подумает, отсылать ли его: прибавил, что Иоана сама должна понимать, почему это может не осуществиться.

- Конечно, понимаю, - сказала дочь.

Это было через день после возвращения Марины – та, хотя и все еще была слаба и кашляла, уже поднялась с постели и не позволяла никому поддерживать себя. Старшая дочь Кришана угрюмою тенью передвигалась по замку… но была вовсе не так равнодушна к тому, что делалось вокруг нее, как могло показаться со стороны; она видела письмо в руках сестры.

В тот же час, подождав, когда Иоана скроется, Марина вошла к отцу. Он был один – писал что-то, сидя за столом; отложил пышное перо, заслышав скрип двери, и повернулся к Марине с изумлением.

Та присела в поклоне - с почтением и значением, опустив глаза.

- Тебе следует быть в постели, - заметил Раду. – Зачем ты явилась?

Марина улыбнулась, и глаза ее блеснули, точно в предвкушении жестокой потехи.

- Ты всегда возлагал все надежды на Иоану, отец, - проговорила она. – Я пришла показать, что тоже могу быть полезна. Я знаю – тебе известно, каким путем я и мой муж спаслись от дьявола…

- Да, - сказал боярин, изумленно глядя на дочь. – И что же с того?

Марина усмехнулась.

- Я знаю и то, что это письмо, которое дала тебе Иоана, ты не пошлешь – а очень хотел бы!

Раду поперхнулся.

- К чему ты ведешь, дочь?

Марина приблизилась к нему и присела около него, глядя снизу вверх – но совсем не смиренно.

- Я знаю, что Корнел Испиреску очень нужный тебе человек, - проговорила она, улыбаясь. – Он очень близок к господарю. Но у него такая же горячая голова, как у моей сестры, - а разумы властителей должны быть всегда холодны! Если тебе нужны любовные письма, чтобы использовать Корнела Испиреску, - ты можешь…

- Довольно, - прервал ее боярин.

Он поднялся с места и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Остановился перед дочерью – высокий, грозный и многомудрый патриарх.

Потом склонился к ней и взял ее за подбородок – очень крепко; и властно впился взглядом в ее черные глаза. Марина продолжала улыбаться.

- Ты понимаешь, как называется то, что ты предложила мне?

- Да, - не дрогнув, ответила дочь. – Военная хитрость!

Раду отпустил ее и отвернулся.

- Я восхищен этим юношей, - угрюмо проговорил он. – Такую любовь трудно понять женщине… но для достижения моих целей я нуждаюсь в женщине, и здесь ты угадала, моя злоумная дщерь.

Он опять замолчал – потом велел Марине подняться и сесть в кресло.

Раду поместился в кресло напротив нее, чтобы они могли видеть глаза друг друга.

- Я умею писать разными прехитрыми способами, - медленно произнес боярин, оглаживая бороду; в глазах его сейчас не было отеческой ласки, а была холодность властителя, испытывающего слугу. – Но я не умею говорить языком любящей женщины. Ты никогда не любила, Марина… Ты сумеешь это?

Марина улыбнулась.

- Да, отец, - ответила она. – Мне знаком этот язык – и я родственная душа этой любящей женщине… Я сумею сказать то, что нужно, - и так, как нужно! А ты, конечно, найдешь способ подделать почерк Иоаны.

- Подделать руку дело нехитрое, - отозвался боярин. – Куда труднее подделать душу!

- О, зачем же подделывать - когда душа у нас одна! – рассмеялась Марина. – Мы все – Кришан! Не правда ли, отец?

- И ты Кришан куда более, чем мне всегда казалось, - произнес Раду. Он помрачнел. – Что ж… должен сказать, что и весьма огорчен твоей выходкой, и горд тобой. То, что ты делаешь, - измена, и ты должна понимать это… но многое прощается тому, кто служит великой цели. Ты и я спасаем наш род.