Узы (СИ)

Стоит выйти за скалы и по тропе направится к виднеющимся домам, Донкор предпринимает попытку снять накидку и отдать мужчине, но тот лишь улыбается ответ и не забирает ткань. «Нет – так нет», - сказал бы юноша, если б они были до сих пор в храме, но сейчас они не так и другие люди увидят его в таком виде. Нет, Донкор не обращал внимания на чужое мнение, но вот его мама… она могла всё понять совершенно не так. Вздохнув, юноша сильней закутывается в накидку, которая куда быстрее согревает, чем прямые лучи солнца.

Гераклеополь – город в городе, как сам считал Донкор. Богатая часть, где жили те, кого они собственными глазами видели только несколько раз за свою жизнь, да и только по праздникам, размещалась в самом сердце Гераклеополя. Её огораживала не только стена из камня, но и сотни солдат несу-бити, которого не пропускали всякий сброд. По самой же периферии размещались бедные дома, в которых люди еле-еле волочили своё бытие. Но и они копошились словно жуки под палящими лучами солнца. Донкор задавался вопросами, и не раз, почему же небтауи, все, хоть и являются детьми богов и говорят, что близки со своим народом, никогда не выходили к своему народу, чтобы просто поговорить? Узнать настоящую жизнь, а не просто восседать на троне и купаться в молоке с мёдом…

И вот, зайдя на улочку бедной части города, все жуки замирали на месте, смотря на ненормальных для них существ. Кто-то недоуменно, кто-то с осуждением, кто-то с завистью, но не было безразличных и тех, кто одобряет. У Донкора сердце болезненно сжималось лишь от одних таких взглядов, а ведь слов пока ещё и не было. Гадко оттого, что люди все такие чёрные.

Они ни о чём не говорили всё это время: Донкор боялся большего осуждения в глазах прохожих; Менетнашт не настаивал. Светлую душу, которую не смогли испортить нити Апопа, подвергают уничтожению его зёрна. Нельзя так, но слишком примитивно считать, что кто-то вообще услышит отчаянный крик смертника, каждый интересуется о своём благополучии. И именно поэтому жрец, по неведомым самому себе причинам, хотел помочь Донкору разобраться в себе и во всём мире, дать понять, что в жизни есть и светлые моменты, есть то, ради чего можно не опускать руки, а продолжать бороться.

Подходя к дому, Донкор почувствовал что-то неладное. В это время обычно было заметно копошение в доме, а сейчас… Внутри всё сжалось от неопределённости, неизвестности. Донкор ускорил свой шаг, а после и вовсе сорвался на бег, заставляя нахмурится Менетнашта. Честно, он, тот, кто очень редко испытывает какие-то настоящие чувства, растерялся. Банально растерялся, ощущая, что над домом нависло слишком знакомое тёмное облако. Крик раненного животного, крик, который заставляет даже его вздрогнуть. Столько боли и отчаяния… Не особо раздумывая, Менетнашт сорвался на бег, почти что не снося дверь в дом. Не ошибся, просто не мог, только не он.

Донкор нашёлся на полу, прижимающий к себе свою маму, и, не сдерживая криков, ревел. Зайдя в дом, он ничего больше не соображал, когда, падая на колени, понял, что его мама не дышит. Попытки привести её в чувство, чтобы Амизи снова посмотрела на него с любовью, чтобы обняла, заверила его в том, что он абсолютно нормальный, чтобы назвала его снова её скромным цветком. Юноша кричал, умолял, не обращая внимания на слёзы, которые застилали всё белой пеленой перед глазами, просил, чтобы мама перестала так разыгрывать его. Но её глаза более не давали сыну своего тепла.

- Донкор, - тихо зовёт Менетнашт юношу, который тормошил труп бедной женщины, и медленно подходит к нему.

- Пожалуйста! Мама! Мам… Я-я же не смогу без тебя… Пожалуйста…

- Донкор, - жрец садится на колени рядом с юношей. – Лисёнок, давай, подымайся, - мягко говорит Менет, понимая, что ничего не добьётся так.

- Нет! Прошу, помогите! Пускай она очнётся!

Менетнашт поджимает губы и мягко, но настойчиво тянет на себя юношу. Довольно сильный удар локтем в челюсть, слишком нечеловеческие крики, но мужчине удаётся перехватить Донкора под грудь и вывести из дома. Соседи, прохожие, все уже окружили дом, чтобы посмотреть на чужое горе и порадоваться, что это произошло не с ними.

- Вон! Все разошлись! – яростно рявкнул Менетнашт, бешено смотря на толпу. – Сейчас же! Иначе познаете на своей шкуре все девять кар!

Донкор не прекращал вырываться, кричать, но с каждым разом это выходило всё более вяло. Мама, его мама… Последнее, что он помнит, как от толпы отделилась какая-то тень, приближаясь к ним, и тихий голос у уха, который приказал заснуть. Веки потяжелели, и последняя слеза скатилась по мокрой щеке, забирая с собой всю боль на короткое время.

========== Глава 11. Боль ==========

Sub Pub Music - Last Conquest

Дни, серые, наполнены болью дни разрушали его. Разговоры, мельтешащие лица, которые что-то говорили, соболезнование и жалость в глазах. Но он чувствовал чужую радость, совсем далёкую, что всё это произошло не с ними. Твари. Лучше бы не было вообще никого, лучше бы боги не создавали их, не было бы никак проблем…

Когда он пришёл в себя, то просто не поверил ничему. Жрец что-то говорил, пытался докричаться до него, но Донкор лишь пустым взглядом смотрел куда-то вверх. Нет, её больше нет и никогда не будет… Боль сжимала стальными тисками сердце, в голове поселился тихий голос, который с каждым часом становился всё более громким и настойчивым. Он подталкивал его к завершению и собственной жизни. Сесть где-то в углу и сгнить. В этом мире он более никому не нужен, никто не станет тосковать за ним, оплакивать.

Собственная жизнь не представляла более никакого смысла, да и не могла, когда твой первичный мир просто разрушился в считаные секунды. Беспомощный, словно отлучили маленького, слепого котёнка от матери и кинули в воду. Выберешься – выживешь, но слишком большие волны, слишком соблазнительна тьма на дне.

Прощанием с мамой было тяжёлым для него. Надорванное сердце, что покрылось корочкой, вновь стало кровоточить. И снова слёзы, много слов, сбитых и непонятных, и чёрная ткань накидки, с запахом редких трав, что успокаивало. Чужие руки на голове и пояснице, низкий голос, который говорит, что смерть – лишь начало, что Амизи не хотела, чтобы её сын сам умирал. Слабо верилось, но Донкор после этого дышал легче.

Когда песок, древний, как сам мир, скрывал тело его матери, Донкор с нехарактерной холодностью смотрел на это. Менетнашт прав, его мама считала его сильным, значит, он сильный, он сможет сделать всё так, чтобы она гордилась им. Одна единственная слеза скатилась по щеке и побежала бы вниз, но резкий порыв ветра заставляет её исчезнуть. Словно последнее касание Амизи, которое ей разрешили, чтобы попрощаться.

Это были длинные дни, за которые Менетнашт сделал всё, чтобы упокоить душу и тело матери Донкора по всем правилам. И всё равно, что обычная раба, которая не была царственной крови, каждый заслуживает на покой. Первые дни было слишком сложно даже для него. Видеть юношу, который до этого сиял жизнью, светом, сломленным, постоянно лежащим в кровати и смотревшим в потолок пустым взглядом, - больно для него. Но вдвойне было больно, когда он понял, что Донкор хочет сам умереть. Разговор на повышенных тонах, вернее его монолог, комната, которую он исходил вдоль и в поперек не один раз за тот вечер, но ничего не дошло до юноши. Словно не слышал, словно горохом об стену. Менетнашт не видел ничего лучшего, чем повести прощаться Донкора с матерью – последняя дань, последняя возможность перед тем, как его погребут. Это могло быть самым опасным и глупым его решением, но спокойный разговор и вид Амизи такой дал толчок Донкору с его собственно вырытой ямы, куда он и загнал себя сам. Мужчина расслабленно выдохнул и улыбнулся на это, а заметный камень с души упал с громким грохотом, что, кажется, даже в загробном мире было слышно.