Уличный целитель Якоб, или Твой выбор (СИ)

========== 1. Паук ==========

Я проснулся и тем самым сделал начало своей истории донельзя избитым и пошлым. Кто же начинает с пробуждения главного героя? Разве что какой-нибудь обделённый вниманием из-за своей никчёмности графоман, ничего не достигший в реальной жизни. Но, как ни крути, я действительно проснулся и тут же ощутил этот взгляд — читающий меня взгляд, подсматривающий, да какой там, нагло взирающий и ждущий представления, шоу, развлечения! И развлекать его должен был я.

Я зевнул, перекосив лицо, потянулся и сказал любопытному наблюдателю: «Иди на хер!» А что ещё мне было ему сказать, раз даже пробуждение героя в начале истории его не отпугнуло? Видимо, он такой же «читатель», как те графоманы — писатели.

Я чувствовал этот взгляд всю свою жизнь, искал его причину, объездил полсвета, встречаясь со всевозможными гуру, производителями высокодуховной лапши для ушей всех мастей и прочими шарлатанами. Самым популярным ответом было, конечно, Детское Божество. Правильно, чем ещё ему заниматься, кроме как подглядывать за мной в сортире или как я в носу ковыряюсь, других-то дел у Дарующего Жизнь нет. Ну, раз первым вариантом был Светлый, то вторым, естественно, Чёрный Бог. Комментарии излишни. Третий ответ оказался ещё лучше — это ты сам на себя смотришь. Ё-моё, когда я сам на себя смотрю, я знаю, что это именно я смотрю! А если у кого-то иначе, то ему пора обратиться за помощью ко мне — целителю, так сказать, человеческих душ, которые по своей сути не более чем сборники цитат тех самых высокодуховных шарлатанов, приправленные матом отца и подзатыльниками матери, чтобы я внёс нужные правки.

Так уж получилось, что, странствуя и пытаясь понять себя, я научился разбираться в людях. Чёрт возьми, да я читал их, как открытые книги. Может, это умение передалось мне от преследующего меня взгляда? Кто знает. А позже выяснилось, что я умею не только читать, но и править. Так я стал целителем, обыкновенным уличным целителем, и пополнил ряды тех, кто верит, что не просто зарабатывает на чужом страдании, а помогает людям.

Я вновь зевнул, но уже потому, что действительно хотелось; оделся и, не найдя ничего съестного в своей комнатушке, что снимал у вредной и сующей свой длинный нос в чужие дела бабки, вышел в коридор. В нос ударила прогорклая вонь с кухни, где круглосуточно кого-то потрошили, варили и жарили. Но кошки на улицах плодились, как кролики, а любители пирожков не переводились, и жалоб от них не поступало. Уж не знаю почему.

Последнюю неделю шли дожди, улицы и площади опустели, а вслед за ними опустели мои карманы. Скромные запасы крупы были отняты у мышей, какашки выбраны и съедены. Ой, не буду уточнять и перефразировать, умный читатель и так поймёт, а то и за шутку воспримет, а глупый… Можешь не ждать, про тебя и для тебя я ничего писать не буду.

И съедены они были ещё позавчера. Поэтому моя нервозность и плохое настроение возникли не на пустом месте. К счастью, я был ещё не настолько голоден, чтобы идти на кухню и выпрашивать пирожки с котятами, но на всякий случай, чтобы не доводить до греха, поскорее миновал тёмный коридор и вышел на улицу.

В глаза мне ударил яркий солнечный свет, я прикрыл рукой глаза и счастливо улыбнулся. С городской площади долетали звуки духового оркестра и крики детей. Если у вас есть дети, то проблемы не за горами, а о душевном покое и говорить нечего. Я развернулся на каблуках и неспешной, но бодрой походкой направился искать финансово обеспеченного клиента. Какую-нибудь восторженную дурочку или суеверную мамашу, чтобы снять сглаз, порчу и прочие проклятия с её оголтелых чад.

Я смотрел по сторонам: умытый дождём утренний город с распустившими зелёные листочки каштанами и блестящими в солнечных лучах лужицами на мостовой воспринимался как-то свежо и ново. В тени каштанов, сидя на лавочках и покачивая коляски, судачили молодые и не очень мамаши, что вывели своё крикливое потомство на прогулку.

Так, эта слишком жирная и жадная, этой, судя по обноскам и измождённому виду, самой есть нечего, эта бы подошла, но гуляет под ручку с красавцем мужем. А эта слишком молода, чтобы быть матерью нарядного мальчика, что сидел рядом с ней, обхватив себя руками за плечи и поникнув головой. От него отходили невидимые простому взгляду нити и чуть заметно дрожали, издавая не звук, а нечто задевающее и отзывающееся в моём израненном сердце болью. Я не пытаюсь приукрасить и не напрашиваюсь на вашу мерзкую жалость, засуньте её себе сами знаете куда. Я констатирую факт, от которого мне никуда не деться. Девушка, скорее всего сестра, что-то тихо ему говорила, кивая на резвящихся детей, но он никак не реагировал. Я отряхнул полы старенького пиджака, пригладил волосы и направился к ней степенной походкой уверенного в себе человека.

— Извините, юная госпожа, — вкрадчиво начал я, она подняла взгляд и удивлённо на меня посмотрела. У неё было милое, открытое лицо; в печальных и чуть усталых глазах всё ещё стояла тень недавнего горя. — Простите, но я не мог пройти мимо. Видите ли, ваш покорный слуга, — я чуть склонил голову, — целитель и не мог не обратить внимания на вашего милого братика. — Глаза девушки распахнулись чуть шире, рот приоткрылся. — Ведь он находится под действием злых чар.

Я замолчал, а она продолжала тупо смотреть на меня. Я переступил с ноги на ногу. Вот только дуры мне не хватало!

— Вы можете ему помочь? — наконец-то пролепетала она, и я облегчённо выдохнул.

— Конечно, могу, — заверил я, — и сделаю это прямо сейчас, с вашего позволения.

— Да-да, конечно! С тех пор, как умерла мама, — её голос дрогнул, — он сам не свой.

Я поднял руку, останавливая её.

— Ничего не говорите, я сам всё вижу: сырая тьма могилы, — зловеще начал я на пару тонов ниже. Девушка ойкнула и прижала ко рту ладошку, да, дожди в последнее время шли не переставая. — Столько людей вокруг и столько горького одиночества, бедный мальчик, — девушка всхлипнула, — он так любил свою маму, вы оба её любили.

— Да, только она была моей тётей, но я действительно её любила.

— Сейчас я ему помогу. Его зачаровали на кладбище.

— Но кто? Кто это сделал?

— Коварное, злое сердце! Я почти вижу этого человека, борода, усы…

— Дядя Генри?! Нет! Не может быть, он всегда был добр к нам! Если бы не он…

Она вновь всхлипнула.

— Нет, вы не знаете этого человека, но это неважно, в мире так много завистников чужому богатству. Кто его унаследует, как не единственный сын?

— Да, вы правы, они так и вьются, эти попрошайки, если бы не дядя Генри…

— Тише, тише, сейчас я развею эти чёрные чары, сейчас…

Я перевёл взгляд на мальчика. Его окутывала тьма, будто поднявшаяся со дна развёрстой могилы, пожравшей его маму. Её источник был у него в сердце. Я присел перед мальчиком на корточки, сложил указательный, средний и безымянный пальцы левой руки щепоткой и коснулся его лба, а правую ладонь расположил напротив сердца. В следующее мгновение я распахнул душу в бескрайнее небо, и оно пролилось в меня сияющими каплями света. Я собрал их в сердце и с любовью отправил в голову мальчика. Я ощутил, как прояснилось его сознание; он посмотрел на меня. А свет уже проник в его грудь, и что-то тёмное потревоженно зашевелилось в ней, выбираясь наружу. Глаза мальчика в страхе округлились.

— Тише, родной, тише, сейчас всё пройдёт, — сказал я, раскрывая ладонь и накрывая его голову.