Две войны (СИ)

Крис ожидает чего угодно, но не такой явной, безнадежной смиренности и в следующий момент касание губ вырывает сдавленный крик и Гейт улыбается, слыша этот звук, морщинки разбегаются от прищуренных глаз. Вглядываясь в дорогие черты, подмечая малейшие изменения, удивляясь тому, как одиночество и ненависть, объединяясь в единую команду, уничтожают человека, Калверли мысленно ухмыляется, чувствуя, как по щекам катятся слезы, но руки сами сжимают лицо мужчины и он легко поддается ему.

Крис кусает кожу горла, и Джастин прижимается к нему сильнее, изучая новое тело, нового Гейта, ощущая дикую потребность в том, чтобы остановить все это безумие, но звук бьющегося сердца напротив не дает ему остановиться. Эти удары привычны, хоть гулки, но они пробуждают в нем воспоминания о прошедших днях, когда они, пьяно обнявшись, распевали похабные песни и, шатаясь, разгуливали по городу, в поисках ерундовых приключений, которые позабавили бы двух чудаков, влюбленных в виски и покер. Никогда в жизни, Калверли не обратил бы должного внимания на то, как руки друга ложатся на его плечи, как тот слегка наваливается на него, нетрезво стоя на ногах, направляя в нужном направлении, на другую сторону улицы, и как глаза Криса, озорно блестят, едва Джастин заводит разговор о своих мечтах и надеждах.

Да, бывали моменты прояснения, когда Джастин видел, что за его наигранной жизнерадостностью, в которой никто не смог бы уличить вранья, за всей этой веселой болтовней, умело разыгранной талантливым актером, скрывается глубокое волнение. Мятежное желание и страстный помысел чего-то несбыточного, но даже с дулом револьвера у виска, Джастин не смог бы предположить влечения со стороны Кристофера. Они передавали друг другу надежды и мысли, переживали друг за друга, как братья, но всё участие и вся любовь Гейта заключена была в его страсти к лучшему другу, который был настолько глуп и слеп, что смог пройти мимо распростертых объятий, продолжая топить их обоих в пьяных вечерах и бездарных днях. Сейчас Джастину было бы стыдно, если бы его щеки не пылали от возбуждения.

“Стыдиться я разучился в этом собачьем одиночестве, в этой проклятой стране, которая выедает душу и высасывает мозг из костей. Нет, мне не стыдно”.

Последние крохи самообладания тают и теряются на фоне движения рук, которые прижали Джастина к полу, исследуя тело настолько желаемое, что сил сдерживаться у полковника не оставалось. В нем проснулась потребность к низменной потехе и грубая чувственность, от которой Калверли взвыл и закусил губу, ощутив, как толстый член, врывается в его тело, всего на несколько дюймов, но болезненная судорога сковывает ноги Джастина. Гейт следит за ним, и Джастин впервые решается глянуть на друга, разрывая свою боль на куски, швыряя ее по частям в тусклые омуты злости и обиды.

- Давай, выеби капитанскую шлюху… Наслаждайся, тем, что хотел получить столько лет. - Шипит он, сквозь плотно сжатые зубы, по венам растекается жидкий огонь, переплавляя все эмоции и желания, в одно – почувствовать его внутри, забыться ничтожностью сладостного момента. Когда всякий разум покидает тело, - лишь бы всему этому пришел конец, только бы кошмар этой ночи бросил их обоих на растерзание рассвету, и тогда он сбежит, оставит все это за спиной.

Гейт смотрит на него пронзительно, и Джастин чувствует этот густой вкус, другой, не тот который он ощущал, вдохнув запах золотых волос Алекса, не тот, который утром оставался на губах, когда капитан целовал его, уезжая в город, - этот запах пропитан тоскливой, бережной нежностью, не яркой и истерзывающей страстью Алекса.

Крис входит одним размашистым толчком и слышит крик боли, видит закинутую голову и судорожно бьющуюся вену на белом горле и, несмотря на это, продолжает преодолевать сопротивление мышц, с силой насаживая на свой член лучшего друга, который вцепился ослабевшими пальцами в его плечи, закатывая глаза.

- Больно, Крис… - Стонет Джастин, едва ощутимо подавшись назад, чтобы остановить поток льющейся боли, изгибаясь в жестких путах под мстительным и яростным напором полковника.

- Мне было больно, когда я узнал, что ты трахаешься с Эллингтоном. – Учащенно дыша, прорычал тот. - Ты не знаешь, что такое боль.

Гейт склонился над ним и провел рукой по глубокому шраму на лице, задев не только бледный бугорок увечья, но и струны более глубокие, те, что выплеснули ужасающую музыку истерзанной души, захлебнувшейся обреченным плачем.

Джастин закричал от новой вспышки боли в его растерзанном отверстии, но Крис еще несколько раз глубоко вошел в его тело, пока Джастин не упал в бездну забвения. Словно проваливаясь в сырую землю под палаткой, укрываемый тонной небытия, как земли, которая забивается в рот и нос, не давая дышать, но и умирать еще слишком рано.

*

Слава богу, что его мозг не поспевал за событиями, не то с ним, наверное, приключилась бы самая настоящая истерика, но он только скрежетал зубами от досады и обиды, грея руки у костра этим вечером.

Стройность мыслей возвращается в норму, только легкая тошнота и тупая боль свидетельствуют о том, что произошло. Он спал несколько часов и, проснувшись, снова обнаружил, что повсюду ночь, совершенно запутавшись во времени суток.

Трое рядовых у костра предложили угостить его зайцем, которого поймали в силок, сказав, что кентавр - а кличка плотно прижилась в лагере, встретив его после пробуждения - плохо выглядит, нездорово, как будто в нем поселился паразит, который выпивает всю кровь из его тела. Народ сидел вокруг костра на жердинах, курил, предлагая Джастину сигареты, от которых тот отказался, буркнув что-то про несварение и головную боль. Орехи, сушеные фрукты, рыба и три круга желтого сыра разошлись на обед, еще три часа назад, но Бен – тот самый конвоир, парнишка, лет шестнадцати на вид, притащил Джастину еду, сказав, что повар ему должен. Калверли плевал с высокой колокольни на взаимоотношения в лагере - ему необходимо было восстановить силы, чтобы сбежать из этого дурдома, хотя он понимал, что во второй раз с ним этот фокус не прокатит, и нарвись он на другой отряд, - ему не жить.

Любимым лозунгом у солдат был: From the smyth ladies. God and our right, который они всю ночь горланили, иногда чередуя с The Yellow Rose Of Texas (16), которые они голосили наперебой и Джастин волей-неволей подпевал им, хотя мыслями он находился совершенно в другом месте.

Мрачные размышления не покидали разума, странная слабость и апатия сковали тело, изнемогающее от боли и усталости, неискореняемой сном и едой. Он сам был ничуть не лучше листьев, лишившихся опоры и поддержки дерева, но в лесу расцветала новая жизнь, а его, угасала под гнетом страха и сомнений. Нет больше животворных соков, нет яркого солнечного света и теплого ветра. Все ушло вместе с ощущением безопасности, которое появилось и исчезло в один момент – когда он увидел Кристофера.

Мучимый угрызениями совести, что он так легко оставил Алекса, Джастин повсюду чуял опасность или обиду и в своем душевном смятении, постоянно рисковал выдать себя из страха перед другими. Но солдаты распевали песни, курили и хлебали разбавленное пиво, совершенно не обращая внимания на угнетенное состояние новичка и, только старик Джим, пристально следил за каждым его нервным движением, словно бы собака, учуявшая что-то весьма любопытное в их маленьком нудном мирке.

“Мне еще нет двадцати, а на меня уже возложено такое бремя. Господи, услышь меня, узнай как мне тяжело. Посмотри, какая боль меня терзает. Я чист перед тобой, я искупил всю пролитую кровь собственной, всю причинную боль - своей. Я чист перед тобой, за все свои прошлые грехи, но самый ужасный из них всё ещё во мне, и я не могу принять то, что поселилось в моём сердце, так же, как и не могу избавиться от этого. Я не могу поверить в то, что ни разу не сказал ему, что люблю. Где он теперь, жив он? Алекс, я так тебя люблю, мне так плохо… Что мне делать с этим, Боже? Я такой глупец, что в очередной раз сдался без боя. Такой слабак”.

Этот вопрос страшит Джастина, и он слышит в нем плач всей своей истерзанной пытками души, муки, при которой он хрипит от ужаса, задыхается от слёз вместе со своей агонией. Чувство, родившееся в его сердце, заполонившее его душу, и поработившее сознание одновременно пугает и завораживает. Страх и боль сменились любовью и страстью: этого не должно было произойти с ним, но Алекс стал для него самым важным звеном, в цепи бесконечной смуты, и он потерял свой луч света, погрузившись во мрак, сбежав куда-то в лес, попавшись в капкан. Ему больше ничего не оставалось, так как он даже не представлял в какой стороне проклятый Вашингтон, и даже если бы он нашел город северян, разве нашел бы он там Алекса?