Две войны (СИ)

- Молчи лучше, кентавр.

*

Рассвет застал их на пути в лагерь. Дым лагерных костров стал виден в часе ходьбы от реки, и шум, нарастающий по мере их удаления в чащу леса, стал подобен рокоту моря. Ещё через десять минут и в общем гуле стало возможно различить людские голоса, конское ржание и бряцание стали. Выйдя, наконец, на поляну где раскинулся лагерь, Джастин увидел небольшой загон вдоль тропы, тянущийся на несколько футов вперёд, где стояли тяжеловозные лошади и телеги, нагруженные провизией. Слева от загонов, вдоль края поляны, тянулись осадные машины, установленные на походных колёсных лафетах - катапульты, шести и двенадцатифутовые пушки, а также гаубицы, у которых с важным видом расхаживали канониры. Удивлению не было предела: он оказался у артиллеристов, худшего и пожелать нельзя – у всех, как у одного, сплошная контузия, вплоть до тугоумия и доказывать им, что он не чертов-янки, становится почти невыполнимой задачей.

Джастин впился в орудия тяжёлым пристальным взглядом, который не укрылся от старшего, по имени Джим.

- Парень, - шепнул тот на ухо Джастину, слегка наклонившись вперёд, - не хочешь поймать пулю – не подставляйся. Иди, давай.

Калверли поспешно отвёл глаза от батареи и потупил взгляд в землю у себя под ногами. Ещё не хватало, чтобы артиллеристы подумали, будто он считает их орудия и определяет их месторасположение. Джастин не знал как вести себя с артиллеристами.

Кавалерия - это смерч войны, так говорила армия, давшая кавалеристам прозвище «кентавры». Артиллерийские батареи громыхают и сокрушают, пехота входит в столкновение и бьет, вздымается и подавляет, но именно конная атака - атака верхом на обезумевших и несущихся напролом лошадях - является квинтэссенцией боя, залогом победы в любом сражении. Наполовину люди, наполовину животные, кавалеристы не ведают страха, представляя собой приводящую в трепет и сметающую все на своем пути волну, уступающую место ужасному, в своей непрерывности, потоку, растаптывающему копытами и рассекающему сталью. Артиллеристы, порой трепещут перед дьяволами боя, и вряд ли они проникнутся пониманием к дезертиру, бежавшему в тяжелое время из самого воинственного и необходимого отряда, а в том, что он именно предатель, в глазах этих людей, - Калверли уже не сомневался, глядя, как внимательно и удивленно смотрят на него бойцы в лагере.

Джастина повели мимо лафетов; дорогу им перегородили возницы, погоняющие свои упряжки. Телеги, наполненные ружьями и клинками, сменились повозками с горой одежды и сапог.

Некоторые солдаты волокли убитых зайцев и куропаток, видимо, только что пойманных в окрестностях, другие заостряли клинки, третьи тренировались на саблях, иные чистили оружие.

- Как вашего полковника зовут, скажите хотя бы? – Джастин слишком сильно устал, он едва шагал под натиском своих конвоиров и готов был свалиться на обочине дороги, но вопрос крутился у него на языке всю ночь, и сейчас, утомленный непосильным ожиданием и сложным лесным переходом, он все же спросил, на что получил жесткое:

- Не трать лишних слов и не досаждай мне вопросами. – Джим, не особо-то радостно, воспринял проснувшееся любопытство в своем пленном, и даже не посмотрел на него, больше увлеченный услышанной песней перекликающихся голосов, шаркающих ног, стучащих колес и грохота передвигаемых орудий.

- И как мне к нему обращаться? – не унимался Джастин, следя спокойным взглядом за суетливой толпой солдат: на их лицах лежала одна и та же печать - печать усталости и нервного возбуждения, как и у людей в Вайдеронге, и от этого сравнения, в груди больно кольнуло сердце. Вдруг он заметил на копнах сена сидящего паренька – тот ел тёмный хлеб, махая кому-то рукой, и Калверли сглотнул вязкую слюну, чувствуя, как мучительно он голоден.

- Никак. Будешь молчать, он сам обратится к тебе по мере необходимости.

Джим не казался Джастину слишком уж, непримиримо, злым человеком: это был обычный мужчина, среднего роста, скорее низенький, чем высокий, или так казалось Джастину с высоты своего шести футового роста, но мужчина был очень плотно сложен. Он носил бакенбарды фавори; изможденное серое лицо принадлежало человеку лет сорока пяти, глубокие морщины и нездоровые, набрякшие мешки под глазами старили его вдвое и едва ли ему хотелось быть строгим и деловитым больше, чем он того умел. Джим был младшим лейтенантом, это Джастин уже уяснил, пройдя всю ночь с этой троицей, и успел сделать соответствующие выводы. Джим сочувственно заглядывал в глаза Джастину, когда тот особенно тяжело вздыхал, шагая по мягкому лесному ковру. Какое-то безмерное страдание отражалась на лице Калверли, стоило ему задуматься об участи Алекса, но снова, усилием воли, быстро брал себя под контроль, однако Джим продолжал следить за его лицом, словно бы пытаясь уличить в сокрытии истинного смысла его пребывания здесь.

- Пришли. – Сказал Джим, развязывая ему руки, когда они оказались у офицерской палатки. Хоть Джастина и охватило жгучее, нетерпеливое желание увидеть этого незнакомца, который решит сейчас его судьбу, он все-таки не удержался и выпалил:

- Меня накормят или это тоже не положено?

Джим странно посмотрел на него, слегка улыбнувшись, после чего он вдруг протянул ему руку и с неожиданной сердечностью потряс ее.

- Желаю тебе удачи, - сказал он, - ты ведь парень не плохой, только мистера Гейта не беси. Он в последнее время слишком дерганый стал, после на…

- К… кого… Гейта? – замкнутое, скорбное выражение на его бескровном лице отразило весь поток жгучего изумления, которое Джастин испытал в тот момент, когда его губы произнесли едва различимое. - Кристофер Гейт?

Джим если и удивился, то никак не выдал своих чувств, слегка махнув рукой, словно бы подгоняя Джастина самому войти внутрь палатки и задать все вопросы полковнику.

Как это ни странно, но среди всех этих мучений, среди этих лихорадочных волнений, страхов и боли, которые поработили сознание Калверли в лагере, он почти совершенно забыл о пропавшем в последнем их бою друге. И новость о том, что тот жив, привела его в дикое смятений, а не восторг, как он себе это представлял, томясь по ночам в бараке. Иногда голос Кристофера являлся ему в памяти, как пророческий совет, как оберег, но рассудок Джастина довольно быстро нашел утешение в самой жестокости, испытанного им потрясения, и мысли о Крисе медленно покинули его, оставив место в его уме, посвященным только одному человеку. Крис должен был знать, что случилось в Вашингтоне, и поэтому Джастин быстро подобрался. Втянув голову в плечи, повернулся и, ни слова не сказав, пошел кривой и шаркающей походкой, как человек, идущий навстречу чудовищной буре, ожидая, что эта встреча принесет ему, помимо вихря чувств, еще и множество неожиданностей.

Джим быстро догнал его и в один шаг оказался перед ним.

- Сэр, разрешите, – он отодвинул полог палатки и просунул внутрь голову. - Лейтенант Джим Бивер, прибыл с пленным, подозреваемым в дезертирстве.

Получив какой-то знак, которого Джастин, стоя за его спиной, не разглядел, втолкнул его впереди себя, крепко держа за шиворот рубашки.

Первое, что сделал Джастин, это осмотрелся, и к своему удивлению, он не заметил в палатке никого.

Пуховые перины и меха, жаровня, поддерживающая тепло, письменный стол с аккуратно убранными в стопки документами, кедровые сундуки, набитые книгами, картами и игральными досками, но человека, который явно себя ни в чем не стесняет, даже находясь в военном походе, Калверли увидел не сразу.

- Крис! Это я, Джастин! – закричал он, как только взгляд нашел сидящего в углу, у жаровни, мужчину.

Это был Гейт, без сомнения, хотя и весьма изменившийся внешне, и Джастин не сразу сообразил, что именно с ним не так, но полковник, подложив еще несколько бревен, и распалив костер сильнее, поднялся на ноги и оглянулся на офицеров, стоящих на пороге.

- Джастин. – Тихим, твердым голосом парировал он, бездумно кивнув, словно бы говорил сам с собой. - Джим, распорядись, чтобы ему приготовили палатку, еду и выдали форму.