Две войны (СИ)

Лицемерие Александра выражалось и в общении с отцом, который в четыре часа дня заглянул к нему в комнату и, обнаружив там Джастина, недовольно попросил Алекса уделить ему несколько минут наедине. На что капитан ответил не так снисходительно как прежде, а умудрился разыграть настоящее представление для отца, с той учтивостью, которая должна была быть присуща любому сыну, и которой, никогда не было у него самого. По возвращению из апартаментов Алана, Алекс, дрожа от гнева, кинулся к столу и принялся за активную ликвидацию всех своих бумаг.

Он командовал армией так долго - почти два года, пока его отец громил родной край Джастина, - что теперь ему было трудно привыкнуть к мысли, что над ним есть начальник. Бегать же, по каждому приказу генерала он не хотел, а потому быстро распространил по гарнизону слух о том, что отправляется в город, для участия в подготовке к праздничному вечеру, а на самом деле, убивая свой многолетний труд, ценой собственной чести и жизни, в пользу молодого человека, читающего арабские сказки на его кровати.

Джастин почувствовал, что радость, сопутствующая вчерашнему дню, прошедшему в упоительном спокойствии и нежности, и уверенность в успехе нынешнего дня, сменилась в нем настоящим беспокойством. Он чувствовал, что случилось это не вдруг, не сейчас, а когда-то гораздо раньше; очевидно, тревога нарастала в его душе постепенно и незаметно, начиная с какого-то ускользнувшего момента. С тех пор, как он, бессознательно, старался избежать страданий, которые испытывал, находясь в лагере, пытаясь действовать в угоду своей родине, а в замену получил удар, ставший вдвое болезненнее того, которого он пытался избежать. Калверли словом и делом пытался воспрепятствовать преступному издевательству над людьми Конфедерации: тут сказывалась простая человеческая слабость, как вечный закон выживания направленный на сохранение себе подобных - Джастин всеми фибрами своей души противился насилию и надругательству над южанами. В его мозгу Алекс превратился в грандиозное и лучезарное видение, затмив холод северных далеких земель своим теплом, стал священной реликвией, прильнувшей к сердцу в бесконечном и бездонном свете.

Александр – это огонь, не такой, как горящий в камине, не тот, что пожирает леса и дома, это пламя, что приносит любовную смерть и вместе с нею покой.

Нескончаемый, ужасный, постоянный жар, который сам же восстанавливает плоть, чтобы снова пожрать ее, возрождает кости и сжигает их снова, играясь с человеком, который - поднялся на ноги, и, откладывая книгу на тумбочку, подходит к живому воплощению пламени и дотрагивается до его огненной руки.

- Алекс, у тебя лихорадка. Как ты собираешься отправиться в город, в таком состоянии? – Калверли пытается заглянуть ему в лицо, но тот вдруг, видимо против воли, вздрагивает и сам оборачивается, мрачно заявив:

- Я закончу с документами, успокоюсь и, все будет нормально. Это просто усталость.

Он отдавал себе отчет в том, что делал. Стараясь уничтожить страдания Джастина и проложить путь к его сердцу, воздействуя на самые глубокие чувства, забывая, напрочь, о своих, предаваясь диким иллюзиям, во благо людей, которых, когда-то сотнями истреблял, и все ради одного человека, изумленно держащего его за руку, прижимающегося к нему всем телом, тяжело дыша в шею.

- Я был полным идиотом, когда потребовал от тебя невозможного, ты не Бог и не сможешь спасти всех, не сможешь изменить то, чему необходимо свершиться; я признаю свою ошибку и прошу тебя, опомнись, ты же офицер! – Джастин коротко прижался к его губам, провел руками по телу, которое являлось душой его жизни, его плотью и кровью.

Он не мог найти в себе подходящих слов, тех неподражаемых красок, чтобы описать Алексу всю эту ужасную эпилепсию раскаяния, в которой он незримо бился, которая грызла его в предвкушении горя, и он, глубоко потрясенный, крепко сжал северянина в объятиях.

- Офицер – это не призвание, а издевательство. – Резко ответил капитан, сжав запястья Джастина, чьи руки шарили по его телу, обнимали, будто запоминая каждую линию, каждую кость, и так известные до мелочей, и отвел его руки в стороны, одновременно вынудив сделать несколько шагов назад. - Мне нравилось приобретаемое чувство тяжёлого груза ответственности, осознания того, что мои слова, появляющиеся на бумаге, могут остановить людей от необдуманных шагов или отправить их на смерть, с патриотической песней на губах. Сейчас все иначе, ведь есть ты, и я не хочу больше воевать.

Лицо Алекса становилось все более ожесточенным по мере того, как в его душе крепла воля к противодействию, которое он собирался оказать, как всегда спокойно, но непреклонно, несгибаемо. Он сознательно отталкивал Джастина, будто бы затянувшееся прощание, казалось ему столь же болезненным, как зияющая рана в груди. Самое жестокое, самое подлое и самое горькое из всего, что могло прийти в голову Алексу – безжалостная насмешка, плюющее в лицо скорби безразличие.

- Ты хочешь умереть, черт возьми? – Закричал Джастин, глядя в бескровное лицо человека, ради которого, он пошел бы на что угодно - на осмеяние и на позор, ради которого он вынес бы самое тяжкое бремя несчастий и все болезни, пережил бы за двоих.

Только он отлично, понимал, что его основная задача заключается в том, чтобы отвести смерть от человека, которому безразлична его собственная судьба.

- Я хочу, чтобы у тебя было место, куда ты смог бы вернуться, когда это все закончится. – Пристально всматриваясь в глаза Джастина, сказал Алекс, голосом, напоминающим протяжные стенания ветра, мужественное его лицо то морщилось в горькой улыбке, то разглаживалось, словно бы мысли медленно обволакивали его ум, с той же легкостью поднося ему картины счастливого будущего. - Поедешь домой, заберешь свою семью и уплывешь в Англию, как и должно было быть.

Джастин мечтал об этом уже два года, понимая, какую глупость совершил, покинув родных в Техасе. Не уплыв на Альбион, когда Женевьев устраивала очередной скандал - взывая к рассудительности и здравому смыслу, напрочь, покинувшему его, с приходом этой чертовой войны. Но, наравне с разумом, существуют еще и загадочные эмоции и необъяснимые душевные порывы, от которых начинают звучать самые тайные струны сердца и отчаянные аккорды боли и сомнений, играли мелодию, пронизывающую все тело Джастина, словно ударом молнии. Он смотрел, как Алекс продолжает безумно шагать по комнате, не зная, на кого излить свою злобу, и четко видел свое будущее, но не такое, каким оно предстало перед Эллингтоном, а унылое, серое и опустевшее, умершее вместе с безумным капитаном, покинувшее его, сиротой, наедине с воспоминаниями и отчаянием.

- Ну, почему ты не слушаешь меня, Алекс? – устало выдохнул Калверли: он вскружил себе голову самыми сумасбродными планами и самыми ребяческими надеждами, которые рушились, засыпая их тяжелыми камнями. – Мне не нужно такое будущее… ты говоришь так, словно сегодня мы с тобой расстанемся навсегда. Что произошло между тобой и Аланом? Что он тебе сказал?

Эллингтон наклонился и дрожащим голосом проговорил ему на ухо, при этом короткие, светлые волосы на его виске, коснулись лица Джастина и тот вздрогнул, чувствуя себя оголенным нервом:

- Только ничего не бойся, хорошо? Сегодня ночью все решится.

Джастин словно окаменел, а лицо выражало нескончаемую, безысходную боль, он умирал от страдания, от взгляда его покрасневших глаз и осмелился, заглушить поцелуями тела, любовь духа, смешивая своеобразное удовольствие с грустью. В упоении Джастин снова поцеловал сухие губы, обветренные скрываемой лихорадкой, проводя по ним языком и сдавленно застонав, охваченный какой-то смутной болью, от которой сжимало виски, как при морской болезни.

Проведя кончиками пальцев по мочке уха Джастина, Алекс положил руки на его бедра и отстранился, глубоко вдохнув.

Так говорит гордость, и стоит только надеть эту броню, как в ней уже отражается та холодная отрешенность, что гасит живой огонь. Алекс смотрел на него, с какой-то, болезненной нежностью и Джастин снова рванулся к нему – бессознательно, бездумно, и совершенно бесполезно, пытаясь остановить Эллингтона, когда тот отпустил его и быстрым шагом направился к двери. Манящее искушение чуть было не свело Джастина с ума, когда ему на миг почудилось, что Алекс уходит и вот, стоит ему закрыть за собой дверь, и он исчезнет из его жизни.