Две войны (СИ)

Его руки, от плеч и до кончиков пальцев, покрывали порезы, струпья и синяки и Джастин достал из Эдгараной сумки несколько мазей, которыми когда-то доктор залечивал его раны, когда он мучился в лихорадке, измотанный после пыток капитана и работы на каторге. Он не разбирался где, какая дрянь, но легко отличил по запаху ту, что надо.

- Пока не знаю… Но, я думаю над этим. Не беспокойся. Скоро все закончится. – Говорил Джастин, внимательно слушая, как стонет солдат, когда он ощупывает пальцами его рёбра, руки и колени, пытаясь выявить очаг боли.

- Долбаные твари… - зло прошипел Майкл, когда тот закончил его осматривать. – Напали на меня ночью, выволокли на улицу и начали глумиться и избивать: типа, я со своим дружком виноват в смерти их сержанта, который для них как отец был. Этот старый пират мог, разве что, только корову на свой хер натянуть. Я им так и сказал, что они тупоголовые выблюдки и их мамаши были такими же парнокопытными. Они кинули меня собакам.

- Ты никогда не следил за своим языком. – Джастин подозревал, что янки отрываются на Майкле, после смерти контрабандиста, потому что вопреки расхожему мнению о том, что палача все глубоко и задушевно ненавидели, на самом деле, были и такие, кто действительно был с сержантом близок и сейчас не упускал возможности расплатиться, когда Майкл остался совершенно один в лагере.

- Я попробую что-нибудь придумать, может, капитан согласится переправить тебя на работу в замок. – Не совсем веря в собственные слова, сказал Калверли, глядя как коричневая, будто промасленное тиковое дерево кожа солдата, пропускает через свой темный цвет нездоровую белизну: он терял кровь, и Джастин не знал, как помочь ему. - Там нужны слуги.

- Мы теперь служим им, Джей Ти? До чего мы докатились?– В тихом голосе Майкла слышался легкий упрек, он явно понимал, что лейтенант всеми силами пытается спасти его жизнь и вытащить из сектора 67, видя, как эта работа его убивает, и он не мог не выразить свою благодарность, однако, уже прощаясь, вдруг спросил, делая глоток чистой воды, принесенной ему:

- Почему мы не можем сбежать прямо сейчас? Чего мы выжидаем? Скажи мне, что ты задумал?

- Ничего, пока. – Отмахнулся Джастин, ощущая мерзкую горечь лжи во рту, проявляя признаки напускной апатии и, не веря самому себе, неуловимо и бегло думая о каких-то грядущих переменах в состоянии друга. - Ты очень слаб и не осилишь переход по лесу. Я приду завтра, если удастся.

- До завтра у меня сгниёт рука, - Майкл начал шевелиться, и на застывшем, как маска лице, стало проглядывать живое выражение, характерное для человека, которым овладевает обшарпанный, старый страх снова оказаться брошенным. – Тебе не понадобится полудохлый однорукий каторжник, для того чтобы уйти отсюда.

- У тебя на месте обе руки, кретин, но явно нет мозгов. Бред несешь. Ты поправишься, – Джастин вздохнул и принялся лихорадочно искать любые зацепки, любые крохи надежды внутри себя, чтобы убедить в этом Розенбаума, но, видя его состояние и умея мыслить хладнокровно и рассудительно, не решался признаться, даже себе, что тот, скорее всего, уже страдает заражением крови и действительно заживо сгниёт к концу недели.

“Нужен Эдгар, он поможет, точно. Я не хочу потерять еще одного друга. Ты выживешь, и мы с тобой вернемся домой, Майкл, и я покажу тебе свою плантацию, свой дом и семью, мы скрутим лучшие сигары, откроем лучший ликер и вспомним об этом кошмаре с горькой усмешкой”.

Джастин знал, что Тиммонз свернет ему шею за это, но он не мог оставить Майкла сейчас в таком состоянии, иначе парень совершенно расклеится, поэтому Калверли достал из переднего кармана аптечки, один из многочисленных письменных ордеров, принадлежащих Эдгару. На правах полевого хирурга и лечащего врача капитана центрального гарнизона, он сам получал возможность свободного передвижения без предъявления документов, подтверждающих личность, которые в такое время требовали на каждом углу. Волна иммигрантов прибыла в Нью-Йорк и в Вашингтон еще около двадцати лет назад из Ирландии, во время голода, и до сих пор, бесправные ирландцы, наравне с почти отстрелянными племенами индейцев, могли жить и работать на Севере, лишь за счет подобных карточек, которые подтверждали законность их пребывания в больших городах. Каждый человек, называемый «вольноотпущенным», имеющий такой пропуск, закреплялся за определенным «хозяином» предоставляющем ему юридическую защиту, как уполномоченное лицо. Это было единственным способом для существования иностранцев на Севере. Ирландцев было очень много: они продолжали тысячами прибывать на кораблях, неся со своей родины странные болезни; и если южанам было почти плевать на эту «зеленую волну», накрывшую Америку, то командование Союза поступило разумно, открыв для них порты, из-за особенной заинтересованности в дешевой рабочей силе и в новобранцах для армии. Джастин знал, что на Алекса работало не менее трех сотен ирландцев. В Вашингтоне, - его чумные крысы-доносчики, как он их называл, а в армию капитан призвал около двенадцати тысяч своих подчиненных, тех, кто продался ему за эту желтую карточку, которую Калверли задумчиво прокручивал в руках, в который раз рассматривая темно-зеленую печатку Алекса. Пропуск в жизнь.

- Если что-то случится, или почувствуешь себя слишком плохо, подойти к главному двору и передай это через забор какому-нибудь дневальному. – Калверли еще два дня назад слышал, как Эдгар обращается к капитану с просьбой написать несколько ординарных разрешений на полуторачасовой выход из сектора 67, который выдавался чаще всего дежурным врачам, вроде помощников Эдгара, и некоторым рядовым-янки, привозящим с рынка продукты. Джастин тем утром даже подумать не мог, что ему пригодится эта вещь. – С этим ты сможешь выйти и попросить встречи со старшим капралом, помощником Эллингтона. Он проводит тебя к нему в замок и там я тебя встречу.

С этим пропуском было невозможно сбежать в город, так как по дате, стоявшей на нем, сразу стало бы понятно, что он беглый военнопленный. Срок действия карты – полтора часа, а до Вашингтона три дня пути, и в городе Майкла ждала виселица, если бы он даже предпринял такую попытку, что в его состоянии было маловероятно. Джастин отдал сложенную карточку, в глубине души надеясь не получить от капрала внезапную весть о прибытии «вольноотпущенного» с просьбой об аудиенции у Александра.

“Может быть, все обойдется?”

Последнее время Джастин видел тень улучшения в отношениях Алекса к окружающим, - отступившая болезнь сделала мужчину более мягким и чувственным. Последнее время его насмешки не так язвительны, и Эдгар заходит к ним все чаще, а Эллингтон уже спокойно принимал и долго говорил с ним, без эксцессов и яростных вспышек.

Не застав за обеденным столом Алекса, Тиммонза он тоже не нашел в большой гостиной и решил подняться в комнаты капитана, но услышал голос Алана Эллингтона, приближающегося к нему по коридору и бурно дискутирующего с какими-то людьми, идущими рядом, однако в упор не замечающего Джастина, который поспешил свернуть в первый же коридор, чем усложнил свой путь наверх, блуждая темными, заваленными хламом коридорами, куда еще не добрались реставраторы. Он отчаянно избегал любой встречи с генералом, не зная как себя вести, с человеком, которого по всем соображениям, он должен был бы убить при первой же возможности. Их было предостаточно, ведь живя под одной крышей, было бы крайне сложно не найти подходящий момент, чтобы перерезать горло или отсечь голову, клинком, его же сына. Только понимание того, что этот человек не только полководец, который за полтора года кромешного ада войны, возможно, лишил жизни его родного брата в Луизиане, но еще и отец Алекса, хотя и очень смутно напоминающий любящего родителя. Джастин не мог себе позволить совершить желаемое без осквернения своей совести. Было бы равносильно прирезать Алекса во сне, пока тот ничего не подозревает и, сжав кулаки, он просто игнорировал присутствие в замке еще одного командующего вражеской армией, чтобы, лишний раз, не искушать себя и не смотреть на саблю капитана, мечтая окрасить ее красным.