Две войны (СИ)

Эллингтон прикоснулся губами к покрытому бисеринками пота лбу и легко положил его обратно на спину, погружаясь в него одним резким толчком, принесшим неистовую боль, которая, заставив его забиться, словно рыба, насаженная на крючок, в попытке вывернуться, освободиться, вырвала из его горла тяжелый стон, срывающийся на хрип. Джастин едва не лишился сознания от яркой болезненной вспышки, которая принесла с собой то ощущение заполненности, о котором он и мечтал, только заходили желваки на скулах, от напряжения сжатых зубов. Он прикусил губу и покрылся холодной испариной, когда вынудил себя толкнуться вперед. Алекс остановился, оказавшись внутри, привыкая к тесноте его тела, но, почувствовав этот толчок, ответил ему в унисон, работая бедрами, и в такт рывкам громко выдыхая.

Несмотря на пронизывающие Джастина болезненные толчки, его член так и находился в состоянии такой сильнейшей эрекции, что сперма, казалось, вот-вот вырвется оттуда без каких-либо дополнительных усилий со стороны Алекса. Эллингтон гладил двумя ладонями гладкие бока, обводя выступающие кости таза, ласково прошелся по темным завиткам, мазнул пальцами по налитой головке члена и задвигался, ускоряя темп, сильнее прижимая к постели мягкими толчками. Его рука, с упоительным мастерством ласкала орган Джастина и тот, словно обезумел от необходимости кончить. Умелые, ритмичные движения Алекса заставляли его стонать от сладостной муки, и сильнее толкаться в руку, одновременно глубже насаживаясь на поршнем двигающийся в его теле член, уже не разделяя ощущений, теряясь в них. Алекс был в нем, на нём, став неотъемлемой, необходимой его частью, и Джастин метался на подушках, торопя момент высшего сладострастия. Рука стала работать чуть быстрее, сдавливая каменеющую плоть у основания, задевая поджавшиеся, готовые выстрелить семенем яички, проводя по всей длине и заканчивая поглаживанием головки большим пальцем. Смазка, обильно выступившая на вершине, облегчала скольжение, и Джастин не верил в то, что даже самый великий художник на свете смог бы придумать, то, что чувствовал он этой ночью, а если бы и смог, то все равно не сумел бы выразить это в красках. Об этом невозможно было говорить человеческими словами – язык был бесполезен. Единственное, что могло говорить правду – это тело.

Влага на головке его члена матово блестела в свете затухающей свечи и Алекс кончиком пальца стер ее, Джастин дернулся, ответив, сладкой судорогой и капитан улыбнулся, снова толкнувшись внутрь его тела.

Джастин задыхался, невыносимое возбуждение уже достигло своего апогея, выплескиваясь, безудержным потоком вырываясь из него на пальцы и живот любовника, и было видно, что ничто иное в мире, не могло бы доставить ему такого потрясающего наслаждения, заставляя его, с ликующим криком облегчения, биться будто в лихорадке, короткими спазмами, выдавливая из Алекса оргазм.

Эллингтон выскользнул из него еще несколько секунд назад, но Джастин не заметил этого, находясь на пике возможных ощущений и полностью забывшись. Мир неожиданно застыл в гробовой тишине: они оказались наедине с ночью и безмолвными вещами, почти обнятые темнотой, подступающей через колебания одинокой свечи; эта бесконечная тишина расцветала объятиями двух мужчин, заснувших рядом друг с другом. Свеча медленно потухла.

*

19 февраля 1863

- Джастин, я думал, что с тобой что-то произошло. - Сбивчиво бормотал Майкл себе под нос, все не веря до конца свалившемуся на него счастью, непослушными руками запихивая большие куски белого хлеба себе в рот, продолжая что-то лепетать, пока Калверли знаком не велел ему замолчать и есть спокойно.

- Так это правда? – солдат неопределенно мотнул головой, и попытался подняться, явно чувствуя себя ущербно рядом с работоспособным лейтенантом, но Джастин остановил его, положив руку на плечо, и посадил обратно на соломенный матрац. – Войне конец?

- Не совсем. – Ответил он, незаметно кидая обреченный взгляд на его больную, кровоточащую руку. - Я только знаю, когда войска Союза войдут в нашу столицу, но поверь, к тому моменту меня уже не будет здесь. И тебя тоже. Я тебя вытащу, приятель. Только держись.

- Как тебе удалось это, Джей Ти? – от этого прозвища Калверли передергивает, в голове встает облик Кристофера, давно погибшего, наверное, где-то под холмом Гвен, но он не подает виду и нервно улыбается. – Ты что-то выведал у Эллингтона?

- Да. – Джастин убирает опустевший сверток из-под еды, обратно в карман шинели. - Наступление возобновится в марте месяце.

Майклу хочется надеяться на то, что у его лейтенанта есть какой-то план, что Джастин уже готовит побег, узнав важную информацию у капитана, ценой своей гордости и чести, - ему необходим герой, чья храбрость затмила бы его страх и опустошенное сознание, внедрила бы волю к победе, вернула бы желание к жизни. Майкл видел в нем предводителя, словно бы у него на плечах, по-прежнему, сверкали эполеты, будто бы его «серый» лейтенант еще мог поднять саблю, зажать во второй руке карабин и повести его за собой, вернуть домой через разоренные кровью горы и леса. Джастин не хочет обманывать его ожидания, но как он может признаться соотечественнику в том, что он безнадежно пропал на поле боя, пал к ногам своего врага, сложив оружие. Когда-то, в самом начале войны, Калверли обрел себя в смертельном пылу своей первой битвы, когда после, они с Кристофером напились до чертей, мало понимая, что стряслось и почему у одного перевязано плечо, а у другого перемотана голова. Во второй раз он познал настоящее упоение битвой, на третий - принял звание лейтенанта и проклял войну, наглотавшись праха своих погибших товарищей, под пушечными выстрелами ожиданий и амбиций.

На десятый раз, он встретил сопротивление, которое не смог побороть, потеряв волю при виде зеленых глаз Эллингтона, смотрящих на него с огненной смесью ярости и ненависти. Вереница же, черных моментов, последовавших за этой последней схваткой, вынудила отказаться от любого насилия, от любого сопротивления, и очертя голову ринуться в безрассудство, впуская в себя новые чувства. Как он мог сказать Майклу, что променял южное теплое солнце, красную зарю, красочные зеленые деревья, стоящие в стройном беспорядке тонких рядов, на ледяные, продувающие ветра, сумеречное небо с серебряной россыпью бездушного металла, изжившие свое, могучие Вашингтонские леса, безразлично взирающие на унылый Север. Он не смог бы сказать другу, что его сердце зажато в раскаленных тисках дикого чувства и от каждого неровного удара, колючие шипы впиваются с непреодолимой силой, оставляя рубцы на несчастном органе. Он не хотел терпеть больше никакой боли; Джастин пресытился ею, ему теперь хотелось остаться наедине со своими желаниями, отбросить любые войны на последнее место, отдавшись тому, что стало первоначально важным, жизненно необходимым. Этим смыслом стал Алекс, который этим утром, легко поцеловал его и заявил с долей эгоистичной аррогантности, что он остается в замке, так как хочет провести побольше времени с Джастином и как можно меньше с отцом. Калверли вышел из комнаты, буквально на полчаса, чтобы проведать друга и, совершенно интуитивно, попросил у Эдгара его полевую аптечку, которая валялась без надобности на первом этаже, словно чувствуя, что Майклу понадобится его участие.

Джастин уже больше часа приводил Розенбаума в чувство. Тщательно промывал уродливые, уже поджившие рубцы, на когда-то симпатичном юношеском лице Майкла, с содроганием обводя влажной тряпицей, небрежно заштопанную, разорванную собаками щеку и часть распоротой кнутом нижней челюсти, где отсутствовал весь правый ряд нижних зубов – жуткая память о контрабандисте. Страшные следы этой войны. Отпаивал настойками Тиммонза, зашивая наиболее глубокие раны на теле, отрешенно прикидывая, что устроит ему Эллингтон за то, что он опоздал уже на тридцать минут к обеду.

- И как ты хочешь выбраться из Вайдеронга? – Как только Джастин закончил шов и натянул нить, при этом вворачивая края, после чего убрал руки, Майкл облокотился о стену казармы, укрываясь только что полученным пледом, наслаждаясь его скудным теплом.