Две войны (СИ)

- Можешь считать меня ненормальным, доктор тут ты, но я должен поговорить с ним! Отпусти меня или я за себя не ручаюсь. – Продолжал орать Джастин, однако слишком скоро он понял, что в невысоком, худом мужчине скрывается в два раза больше силы, чем могло бы показаться с первого взгляда, так как Тиммонзу удалось спустить его в холл, где он, наконец-то, отпустил извивающегося парня. Джастин замолчал, почувствовав, как раскалывается у него голова от собственных криков. Врач ничего не ответил, но на лбу его, неожиданно выступили капельки пота, словно бы он вспомнил что-то ужасное и Эдгар, в замешательстве, сказал, резко и безапелляционно:

- Иди в лагерь, быстро. Второй раз не повторяю.

Джастина била дрожь, так что стучали зубы, он не мог понять, что пришло на ум врачу. Его охватывали злость, и чувство беспомощности от смутной догадки, что Эллингтону что-то угрожает, скорее всего - он сам, а Джастин не в состоянии что-либо сделать потому что именно он причина припадка и от его появления все только усложнится. Джастин нерешительно двинулся по коридору в сторону выхода, едва передвигая ноги, думая, что еще несколько таких «веселых» деньков и ему самому понадобится душевная помощь.

*

На смотровой площадке появился каменщик в кожаном переднике, разразившийся громкой и виртуозной бранью, кляня на чём свет стоит, измученных пленников. Рядом с ним находился неизменный страж порядка – моряк-сержант, его рука в грубой кожаной перчатке крепко сжимала проваренный кнут, состоящий из отточенных ремней, нарезанных из шкуры мула или быка. Джастин толком не знал ничего о средневековых орудиях пыток, однако, за этот месяц пребывания в плену у янки, ему всё чаще удавалось предвидеть, какую пытку выберут их палачи для провинившегося, а вот чем для бедолаги закончится подобного рода экзекуция - гадать не приходилось. За отлынивание от работы назначалось наказание плёткой по одежде, что считалось более сносным, чем во втором случае, когда пленник проявлял агрессию или не повиновался приказам: тогда его вели в центр двора, где находилась карательная зона и, раздевая догола, избивали кнутом. При самом плохом раскладе была порка ремнями с металлическими пряжками: часто пороли до тех пор, пока металлические края пряжек не просекали кожу и мышцы до костей. Мало кому удавалось пережить подобное, и люди, вынужденные наблюдать за ходом этих ужасных событий, старались полностью отдаваться работе: молча и упорно сносить все насмешки и издевательства, выполняя свои обязанности – лишь бы не занять позорное место на плацу. Джастин помнил несколько дней, прошедших без наказаний; тогда ему, как и многим соотечественникам, показалось, что северяне оставили их в покое, заняв свой досуг чем-то белее мерзким, чем убийство безоружных людей. Но, стоило памяти, об ужасающих зверствах немного притупится, как янки в конец озверели, забирая в день по пять, а то и десять человек: возвращалось из них не более трёх, двое из которых наверняка умирали от полученных травм, почти сразу же по возвращению в промозглые бараки.

Остальным, дожившим до рассвета следующего дня, казалось, что их участь столь же плачевна, как и у их предшественников, скончавшихся ночью, поэтому лишний раз, пленные не показывали свой норов, а большинство пребывающих в лагере уже не имели ни сил, ни желания бороться и упираться.

- Спускайте телегу. Быстрей, грязные отродья, или я поднимусь и научу вас, как нужно работать. – Перекрикивая своим громовым басом, звуки каменоломни, надрывался каменщик. Кнут сержанта зловеще взлетал над головой пленников, со свистом рассекая пыльный воздух каменоломни.

Джастин натянул на израненные, мозолистые руки прожжённые перчатки и прибавил шаг, но пользы от его усердия было немного. Рассохшаяся телега скрипела, колеса шатались, спицы потрескивали, а несчастная лошадь еле передвигала тонкими ногами, то и дело, цепляясь копытами за щебень и спотыкаясь. Старая кляча испуганно дергалась, дрожала от щелкающих ударов, и казалось, вот-вот издохнет прямо на дороге, чего Калверли опасался больше всего: ему придётся отвечать за смерть рабочей силы и тащить эту телегу на своей спине.

Наконец долгожданная остановка в километре от железнодорожных путей, там, где располагались лесопилка и второй отсек каменоломни; оттуда дорога увиливала к лесу, где начинались пути, ведущие на запад. У Джастина екнуло сердце: он давно потерял счёт дням, проведённым в заточении, но надежда спастись и уйти через лесную чащу к железнодорожной станции ни на минуту не покидала его. По возращению в сектор 67, он продолжал работать на каменоломне, как и прежде; несколько раз в день, бывал в этом месте, и каждый раз упорно отводил взгляд от поредевшего леса, с голыми крючковидными деревьями, крона которых, - такая густая еще осенью, смогла бы прикрыть его и сослужить хорошую службу в возможном побеге, а сейчас, такая же ничтожная и беззащитная, как и он сам. Глупо было бы бежать в такой мороз в лес, где укрыться от янки невозможно, зато замёрзнуть в первую же ночь – вполне реально. Джастин знал, что его промедление осенью, когда он только попал в Вайдеронг, было ужасной ошибкой: не стоило ему гнаться за несбыточными иллюзиями, ждать подмоги от генерала Моргана, пытаться убить Эллингтона, завладеть его документами. Самонадеянность и вера в Конфедерацию, сыграли с ним злую шутку, бросив его в незнакомом месте, жизнь в котором ничем не лучше ада. Он оказался один, без друзей и близких, без помощи и поддержки, наедине с его палачом. Теперь было поздно возводить замки из тумана, который каждое утро застилал Джастину глаза. Теперь ему необходимо было пережить эту зиму и лютые северные морозы, которых у него на родине никогда не бывало.

Сухие сосны звенят под топорами, справа и слева раздаётся оглушающий перестук орудий. В этой части лагеря всегда стоит невообразимый шум и тянет смолистым дымом.

Неудивительно, что блок «В», работающий на этой территории наполовину состоит из глухих.

Лошадь стояла смирно, низко опустив большую тяжёлую голову, бельмастовые глаза были полузакрыты, видимо она так же устала, как и Джастин, но ни один из них не мог ничего поделать со своей ношей.

- Терпи, девочка, - приговаривал он, поглаживая, дрожащей от напряжения рукой, поредевшую гриву старой клячи, - ещё немного осталось…

Даже толком не зная, кого из них двоих стоит уговаривать, но животное всё же сдвинулось с места, когда из телеги выгрузили камни, заменив их досками и брёвнами. Не сказать, что они были легче, но Джастину было абсолютно плевать на это: каждый день он подпирал телегу сзади, и толкал её вместе с другими пленниками вверх по заледенелой земле, помогая старой лошади тащить свой груз. С каждым шагом снег всё больше налипал на сырые обмотки до колен, сделанные из одежды погибших товарищей; снег хрустел и проваливался под ногами, сугробы на обочинах дороги достигали трёх ярдов в вышину, и каждое утро кому-то из южан приходилось сгребать их огромной лопатой, расчищая дорогу к железнодорожным путям. Этой же лопатой они рыли могилы своим товарищам, почти с той же периодичностью, с какой убирали снег.

Ещё через двадцать минут Джастин прибыл к пункту назначения – шахтам и рудникам, или как их называли конфедераты – могильникам. Джастин считал, что это скорее похоже на одни из врат дантового ада: тесная и смрадная яма, озарённая багровыми всполохами боли и страха. Калверли плохо помнил скитания Данте, про которые читал еще мальчишкой, но он знал, что самые низшие три круга – это место, где заточены не живые и не мёртвые, пленники в огненных могилах, самых зловещих и ужасных. Люди трудились в раскаленной печи. До стен нельзя было дотронуться, воздух, разящий серой, обжигал легкие. Даже самые толстые сандалии, даже имей пленные таковые, не спасли бы ноги от ожогов. В минусовый мороз, при котором пот застывал на лице и глаза покрывались голубой плёнкой льда, - в этом месте стояла духота, а жар, поднимающийся из-под земли, вынуждал людей работать на износ в одних рубахах на голое, мокрое от усердий, тело. Ни для кого не было секретом, что смертность была повышена именно на этом участке работ: воспаление лёгких, бронхит, простуда. Несмотря на жару, царящую под землёй, на её поверхности, всё так же было, чертовски холодно. Джастина передёргивало от вида полураздетых потных тел шахтёров, но он знал, что они ничего не могут с этим поделать, заведомо понимая, что обречены умереть, в любом случае: от болезни, подхваченной в этом месте или от рук янки, которые рано или поздно прикончат их всех. Калверли знал, что его сюда не переведут, ведь Эллингтон не допустит смерти своего излюбленного зверька, но что-то неумолимо заставляло его бояться этого места и каждое приближение к огненной яме, было сродни тихой истерике. Мало ли что взбредёт в голову капитану: вдруг, ведомый своим душевным недугом, он сбрендит окончательно и решит избавиться от своего раздражителя. Джастин, с тяжелым сердцем и со смятением в мыслях, понимал, что каждый день проходит в слепом ожидании того, что капитан объявится, ухмыльнется уголками своего капризного рта, жестким прикосновением проведет по линии острых скул; все это пробуждало в нем дикое смятение несвойственных его душе чувств.