Две войны (СИ)

Почувствовав приближающуюся разрядку, Алекс с силой притянул к себе его голову и впился в губы жестким всепоглощающим поцелуем. Он жарко вылизывал изнутри его рот, отбирая волю, словно именно сейчас, ставил на нем печать собственности. Протиснув руку между, казалось намертво слившимися друг с другом, телами, обхватил пальцами оба члена и принялся ритмично дрочить, приближая их общий финал. Джастин стонал ему в рот, презирая себя за собственные противоречивые порывы: он так отчаянно хотел капитулировать, поскольку не видел смысла в борьбе, с этим порочным изяществом, нежностью и лаской, которая разнеслась в нем убийственным ударом посредством бесчисленных, восхитительных реакций его пылающего тела. Алекс позволял ему вознестись над телесной оболочкой, чтобы заглянуть в самый корень своего естества и Джастин чувствовал, как его душа медленно возносится к небесам. Глядя, как Алекс роняет неровный вздох, срывающийся на хриплый шепот, разобрав в нем свое имя и словив отчаянный импульс его тела под своими пальцами, Джастин осознал, что все его ощущения обостряются и тело впитывает наслаждение всеми порами так, будто кто-то проткнул его толстым железным прутом. Судя по всему, Алекс испытывал не менее сильное наслаждение потому что, издав глубокий рык, вцепился в руку Джастина, поглаживающую его влажную грудь; его рука сжимала так сильно, что, казалось через секунду кости запястья треснут. На скулах алел румянец, глаза блестели нездоровым огнем, а потемневшие от пота волосы растрепались по подушке - Джастину показалось, что на щеке его сверкает кровь, но это была лишь капля пота, которая в отблесках тусклого света была накрыта тенью, от чего казалась почти черной: Джастин припал к ней, медленно, вдумчиво слизнув её, ощущая живой вкус на своем языке, словно чувствуя Алекса изнутри.

Сначала надо потерпеть ужасное крушение, когда на дно уйдут все человеческие противоречивые представления и мириады лиц, жестов, историй, признаний - смешаются в голове, как один живой нерв - источник безумства.

Джастин улыбался в губы Эллингтона, ощущая прилив жизни в каждой клетке своего организма, и он ясно понимал, что ему надлежит самоустраниться как человеческому существу с тем, чтобы возродиться вновь – из боли и страха, в дышащий истомой сосуд, в котором заключена непосильная другим тайна истинной жизни. Могучая сила этой обретенной жизни прокралась в теле Джастина, заставив коротко вскрикнуть, а затем неудержимым потоком хлынула наружу. С каким-то, почти болезненным стоном, освободив его губы, так, словно воздух, которым они обменивались в поцелуе, вдруг раскалился и начал обжигать его легкие, Эллингтон откинулся на подушки.

Джастин обессилено повалился рядом и натянул на их голые разгоряченные тела одеяло, видя, что тот уже не в состоянии самостоятельно что-либо сделать. Алекс посмотрел на него усталыми, словно затуманенными глазами и Джастин увидел сероватые мешки под двумя изумрудами, слегка сутулые плечи, прикрытые тканью шерстяного одеяла, и не сразу понял, что слышит речь с придыханием, изредка прерываемую хрипотцой:

- За это можно все отдать.

Если закрыть глаза, можно было представить, что весь мир слегка покачивается на волнах, будто бы в предвестии бури волнующееся море. Джастину показалось, что незримые, теплые волны толкнули его к Александру и понял, что руки сами по себе легли ему на плечи, а взгляд за миг стал осмысленным и ясным.

Приподнявшись, он внимательно посмотрел на своего любовника, чьи глаза тяжело сомкнулись, и дыхание стало настолько глубоким, что показалось почти неестественным, и он изумленно приблизился к его лицу, предчувствуя самое худшее. Уловив легкое колыхание воздуха возле своих губ, Джастин еще несколько минут поколебавшись, невесомым прикосновением, запечатал короткий поцелуй на плотно сомкнутых губах, после чего, тихо вылез из-под одеяла, натягивая на ходу штаны. Он еще несколько раз оглянулся, убеждаясь, что Эллингтон не проснулся. Быстро выудил из дымоходной трубы неаккуратно, наспех сложенный конверт и вышел на балкон, снова посмотрев на оставшегося, в комнате любовника, после чего растаял в лучах восходящего солнца.

*

“Я болван. Идиот. Декабрь месяц, что я себе думаю! Если не свалюсь вниз, то сдохну от переохлаждения и, даже умник Тиммонз меня не вытащит. Черт”. – Раздраженно думал Джастин, трясясь от холода и застегивая на воротнике своей легкой льняной рубашки пуговицу. Калверли облокотился о поручень и перегнулся через балюстраду, глядя вниз, на передний двор, с центральным входом в Вайдеронг, где в дикой суматохе носились солдаты.

“Твою ж мать, третий этаж”. – Деваться ему было некуда, и, перекинув одну ногу через балкон, он нашарил карниз, пытаясь найти устойчивое положение на скользкой, оледеневшей после холодной ночи поверхности. Держась обеими руками за балясины, Джастин, собравшись с духом, шагнул влево, краем глаза наблюдая за охраной внизу, однако, те были слишком заняты, чтобы смотреть вверх и это, давало возможность полностью сосредоточиться на том, что у него под ногами, не опасаясь быть замеченным. Нащупав ногой сандрик и, опираясь на его выступающую часть, он слегка присел и поддался назад, держась руками за выемки в старых стенах замка. От напряжения и волнения его ладони вспотели, а пальцы пронзило тянущей болью, и он поспешил как можно быстрее опуститься на полукруглый фронтон, нервно откинув с лица челку, и стоя уже на твердой полукруглой поверхности, почувствовав себя более уверено, как можно лучше огляделся. Он оказался в западной части фасада, полуразрушенной, самой старой части замка, где ещё велись ремонтные работы. Ему крайне повезло, что в данный момент здесь не было ни души, ведь все солдаты форта находились на центральном дворе, куда после боя свозили раненых и убитых. Джастин позволил себе несколько минут отдыха, однако почувствовал, как пальцы ног сводит ледяная судорога, и живо принялся спускаться по, пристроенной к стене, перголе. Он повис, ухватившись за мощные колонны из тесаного камня, на которые опирались тяжелые резные деревянные перекладины, вцепившись в которые, неуклюже съехал вниз, наконец-то, окончив свое дикое путешествие и оказавшись на твердой земле.

“Мне это удалось… Будь я проклят!”

Джастин кинулся к центральному двору, запоздало понимая, что направляется в самый центр событий, где на худого, бледного, длинноволосого паренька в легкой рубашке на минусовом морозе, обязательно обратят внимание все, у кого есть глаза.

“Я ведь каторжник. Кто усомнится в этом, глядя на меня?”

Калверли зашел во двор и на мгновение остановился, думая куда идти. Со всех сторон, слышались звуки колес, громыхание телег и лафетов, лошадиный топот и ржание, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, офицеров и дневальных. Солдаты толпами направлялись в соседние дворы форта, волоча за собой полуразбитые телеги, доверху заваленные трупами или, тащили наполненные доверху мешки с крупами и сушеными грибами. Мимо Джастина пробежало за несколько секунд человек пятьдесят и, вдруг отмерев, он сделал неуверенный шаг, но тут же наткнулся на двоих северян, которые тащили что-то на мундире.

- Прочь пошел с дороги. – Рявкнул солдат и отпихнул Джастина, который, буквально впечатался в стену. – Только под ногами мешаются, дикари проклятые.

Откуда-то с другой части двора послышался голос офицера, призывающего всех явиться на плац для переписи, чтобы записать имена оставшихся в живых после боя. Послышались жадные расспросы из толпы солдат: каждый старался узнать у офицеров, сколько человек погибло по предварительным подсчетам и где списки раненых. Вся эта движущаяся масса стала напирать сама на себя, ринулась к офицерам, куда-то к главным воротам на территорию Вайдеронга. В этот момент Джастин совсем растерялся, не зная как обойти всю эту орущую толпу и попасть к входу в лагерь, но тут, какой-то пехотинец прошел мимо него, активно размахивая окровавленными руками и что-то, яростно доказывая своим трем собеседникам, следующим за ним. Джастин проследил за северянами взглядом и увидел, что они направляются к западной части лагеря, к закрытым задним воротам Вайдеронга, слева от приземистого сарая, куда свозили телеги с трупами. Калверли быстро двинулся за ними вдоль стены замка, спрятавшись за сваленной грудой старой полуистлевшей соломы, заваленной разбитыми бочками. Простонал проклятья и сжал зубы, стараясь не дышать лишний раз, так как от сарая шел смрад конского навоза, крови и гниющих тел, но тут до слуха его донеслась крайне любопытная фраза, которая заставила чертыхающегося парня притихнуть и прислушаться: