Две войны (СИ)

“Я старший лейтенант Кавалерийского Вирджинского Эскадрона, щенки поганые. Вам не обескуражить меня своей болтовней, ведь большинство таких паршивых ненавистников здравого смысла – дети мясников и деревенских упырей из провинции”.

Джастин трижды подходил к их столу и наливал из графина вино в бокалы этих тварей, и каждый раз, ему стоило невероятных усилий воли сдержать себя и не треснуть кого-нибудь по наглой морде. В четвертый раз, он уже было думал, что сейчас его несчастные нервы не выдержат, как почувствовал тяжелый взгляд у себя на спине. На него смотрели усталые, словно затуманенные глаза, и Джастин, проходя мимо офицерского стола, слегка приблизился к центру, вглядываясь в знакомое лицо своего злейшего врага, под глазами которого залегли сероватые мешки. Джастин, с отчетливой болью, смотрит на слегка сутулые плечи, слышит речь с присвистом, изредка прерываемую тихим покашливанием, кого-то из сидящих рядом, и при этом, щедро наливая из серебряных графинов красное вино, стараясь поближе придвинуться к капитану.

Гнетущая подавленность, отупелость, словно он только что очнулся от дурного сна - все это тяготило Эллингтона, который явно забылся, провожая каждое движение Калверли долгим взглядом, но, почувствовав, что на них смотрят, еще больше выпрямился и, с улыбкой, что-то ответил на заданный вопрос, кого-то из присутствующих. Будто, какую-то незримую связь, между ними прервали, ту, которая была единственным воздухом, который Джастин вдыхал. До того тесно стало сердцу в груди, так как первое изумление внезапно сменяется другим, новым, еще более опьяняющим, после того как Джастин упустил из виду нервно-трепещущую линию вокруг его рта и оторвал взгляд от непроизвольного подергивания бровей. Он чувствовал, что та непринужденность, которую он старался удержать внутри себя, из-за слишком долгих ограничений утрачена им навсегда, от одного только взгляда брошенного на Алекса. Поддавшись раздражению, Джастин был готов вспыхнуть, и одним мановением руки выплеснул свое нетерпение, задев плечом проходящего мимо южанина, который, охнув, отступил и выронил поднос из рук.

Джастин вынудил себя как можно скорее исчезнуть из зала. Он ускользнул на кухню и облокотился о стену, переведя дух, думая как лихо он чуть не попался, сверля таким взглядом Эллингтона; еще немного и ему пришлось бы ответить за то, что он устроил, поддавшись своему порыву. Он чувствовал себя не лучше, чем человек, чьи ноги сковал паралич и который с болью наблюдал, как вокруг него резвятся остальные, но присоединиться к ним не мог. Джастину потребовалось несколько минут, чтобы собраться с силами и вернуться в зал. Вместе с остальными слугами, подал яблочный и гороховый пироги, копченую грудинку, нарезанную тонкими ломтиками, щуку, фаршированную с брусничным хреном, вишневый пудинг и новые тарелки с ветчиной и колбасами. Янки так же уныло рассуждали о различных скучных должностях, ожидающих их на железнодорожных станциях, в доках и на перевалочных пунктах. Лед тронулся, но они остались на мели, так и не придя к решению, что же делать в дальнейшем. Вопросов стояло много, но Джастин, почему-то, совершенно не желал подслушивать, о чем именно идет речь, его интересовало через сколько все это закончится. Он все острее чувствовал потребность поговорить с Алексом, но дело явно стояло на мертвой точке. И вот, наконец, контрабандист отбросил обглоданную кость и громко заявил что-то сидящему напротив лейтенанту: спор явно грозил перейти в скандал; и уже весь командный состав захлестывает волна злости, и только один Эллингтон мирно потягивает вино, словно бы отсчитывая в голове до десяти, а потом медленно встает и начинает говорить, даже не намереваясь перекричать гул, стоящий в зале, однако мужчины и без его усилий все разом умолкают.

Джастин с изумлением слушал Эллингтона, захваченный страстностью, с которой тот говорил, четкостью и последовательностью мыслей, с которыми он выступал, ясно излагая все, что считал необходимым. Вынудив умолкнуть даже майоров и полковников, которые, выпив вина, явно забыли, что они старшие офицеры, которым положено держаться высокомерно, как диктуется уставом.

На фронте Джастин сталкивался почти исключительно с явлением массового мужества, которое было присуще всем в равной мере, как за карточным столом, так и в строю; по молодости, ему казалось, что за южанами скрываются сила и храбрость, о которой рассказывали дед и отец, но стоило рассмотреть всех их на примере одного капитана-янки, так казалось, что Джастин смотрит в увеличительное стекло и открывает самые неожиданные для себя качества. Много тщеславия, много легкомыслия и даже скуки, но, прежде всего - страх. Но стоило ему глянуть на капитана, и он понимал, что этот человек внушает людям не только страх, но и силу, ту, которой так недостает их Конфедерации. Невольно поддавшись искушению, он взглянул на соседний столик, чтобы с двухметровой дистанции увидеть человека, отмеченного печатью истории, того, кто победит на этой войне и кому никто не будет перечить. Джастин встретил твердый, недовольный взгляд, который словно говорил: ” Нечего на меня глазеть. Я не желаю тебя вообще видеть”. И, не скрывая своей неприязни, капитан резко опустился на стул и продолжил уже тихо что-то говорить офицерам, которые одобряюще кивали и поддакивали, соглашаясь со всеми суждениями Эллингтона. Несколько смущенный, Джастин отвернулся и с этой минуты избегал даже краешком глаза смотреть в его сторону. Время проходило в непрерывном и напряженном ожидании, когда вдруг офицеры принялись расходиться, договариваясь о встрече через час в игровой комнате, чтобы продолжить свое унылое безделье. Джастин бросает испуганный взгляд на часы и поспешно кидается к выходу, боясь пропустить Эллингтона, но, услышав голос капитана, который донесся до него сквозь гам в зале, затормозил и оглянулся:

- Я не стану говорить с отцом, майор. Пусть забирает, мне его подачки не нужны. Передайте ему обратно.

- Алекс, не будь ребенком! – отзывается незнакомый Джастину темноволосый мужчина, который весь вечер настолько развязно себя вел в обществе капитана, что вызвал у Калверли только тягучее чувство раздражения. - Дай-ка свой портсигар. Слышишь, Тиммонз, посмотри сюда. Алан подарок сыну своему неблагодарному сделал, из чистого золота вещь. - Майор повертел в руках портсигар, взвесил его на ладони и протянул врачу, который, нажав на сапфировую кнопку, откинул крышку золотой коробочки и выудил оттуда сигару, после чего вернул вещь владельцу, который резко выдернул из его рук портсигар и суматошно запихнул за пазуху дорогой подарок. Видимо уже не надеясь на то, что майор заберет его обратно.

- Эрик, иди к черту. – Сквозь зубы прошипел Эллингтон, и Джастин впился взглядом в его губы, стараясь прочитать по ним слова. - Я не попрошу у отца денег, даже если весь форт сгорит дотла. Тебе ясно, Грант? Пусть он скорее удавится, чем снова услышит от меня просьбу о помощи. Я сам могу со всем справиться.

- Эдгар, сколько лет мы, с этим идиотом, знакомы? Лет двенадцать? – спросил некий Эрик Грант, глянув на доктора, спокойно раскуривавшего сигару и явно не вникающего в спор давних друзей. - Скажи, он за эти годы когда-нибудь думал мозгами, а не задницей?

Джастин почти на осязаемом уровне почувствовал, даже стоя на приличном расстоянии, как неподвижный Эллингтон медленно переводит взгляд на майора, оскалившегося в ехидной улыбке, которая делала его лицо хитрым, словно у лиса. Калверли так ясно помнил, как лоб капитана, между бровями, сразу же прорезает сердитая складка, когда он испытывает едва сдерживаемый гнев, а взор зеленых глаз, становится тревожным, полные губы превращаются в тонкую напряженную линию. В такие моменты жестокий тиран, военный офицер, чьи приказы ужасают своей дикостью, превращается в больного, немощного человека, который вызывает у Джастина прилив нежного сострадания; его руки, в бледных прожилках, с такими хрупкими суставами и заостренными голубоватыми ногтями, бескровные и тонкие пальцы, которые, однако, достаточно сильны, чтобы убить, даже не прибегая к оружию, но они совершенно не способны защищаться от настоящего страдания, отбиваться от боли. Джастину захотелось придушить этого засранца, Гранта, который, быть может и не осознано, вывел Алекса из его шаткого равновесия, которое кое-как вернул ему Тиммонз, после того срыва. Они говорили о генерале Алане Эллингтоне, который сейчас громил Луизиану: Калверли мало, что знал о нем, но, видя, как действует на Алекса упоминание об отце, мысленно решил что, наверное, этих людей сложно назвать семьей. Более неподходящего момента для разговора и придумать было невозможно, так как Эллингтон-младший явно был не в себе, и это не укрылось от глаз его лечащего врача и Джастина, который нервно сжал кулаки.